Что за окном грустить весна,

И льёт ручьями слёзы,

Сквозь сказочные грёзы

Живёт и пышет чудесами,

Гремя, хвалясь всеобщими дарами.

А дева неподвижно гонит

Чернила по бумаге тонкой,

Любимому ответом звонким

Желает выразить тоску.

Над пропастью по волоску

Гуляя, и о любви запретной зная,

Она лелеет и души́т аромами записку,

Другой рукой с заколкою и кудрями играя,

В блаженной встречи лишь мечтая

Дотронуться губами до сладчайших губ

Того, который так всем сердцем люб.

Покорно небо, я покорен,

Чего же чувства сладостного боле,

Когда любви покорно море?

Когда бушует океан,

И яростный седой любви смутьян

Готовит сети для ветров,

Какие вместо шёлковых оков,

Сковать и удержать тебя готовы,

В темнице снов его суровых.

Великий чахнущий злодей,

Средь белой стаи лебедей,

Поникнув шапкою стоит,

В гладь озера, нахмурив брови, всё глядит,

И вместо тысяч слов чудесных,

Когда ему рассудок не велит,

Он горькую протягивает песню.

И вздох его так томен и холо́ден,

Его страстей дорога расцвела,

Но в немощные, старческие годы,

В столетия похитив, воды,

Потоком яростных звеня,

Средь звёзд и сотен

Юношей, и мириад девиц прекрасных,

В щеках своих весной горящих, красных,

Смели́ все краски со холста,

Оставив в лодке без единого весла.

Сейчас он красотою бледен,

Душою тёмной оскудел и беден,

Но как и прежде злобою богат,

Среди греха и де́моновых врат.

И эта злоба вновь его звала

К вершине нескончаемого зла,

Коварства и отравы.

Среди высоких сосен, где шумят дубравы,

Где нет и зла, и процветают полевые травы,

Жила одна краса, и на неё не падал взгляд лукавый.

Её и возжелал сгубить злодей,

Унизить, опорочить средь людей,

И посрамить её начало,

Синицу превратить в ворону,

Да чтоб не пела, а кричала,

А самому явиться к трону

Веселья и предсмертного вранья.

Но, Бог ему судья!

Он пробудился от ненастной спячки,

И в яростном пылу, горячке,

Послал на землю весть,

Слова в которой и счесть.

И вожделея душу статной,

Умом и делом непривратной,

Старик вдохнул в себя и выдохнул с трудом

Весь запах тлеющих стогов,

И рвя на части все свои вески,

В порыве гнева и тоски,

Он изрыгнул на волю пламя,

Весь мир разрушить, погубить желая,

Себя и деву ту, в которою влюбился,

От ревности к которой, жар его сквозь прочные пески пробился,

Тем воспалил все крылья бабочек, стремящихся к огню,

И охладил лишь пыл ко завтрашнему дню.

Но не о том пойдет рассказ -

О том, когда среди роскошных вилл и ваз,

Прогуливались двое.

И как узнаете вы вскоре,

Страстей пылающий пожар,

От чьих сердец исходит жар,

Дым лёгонько унёс их в небо,

Там затерялись оба, где-то.

Седой старик затеял злое дело -

Похитить молодое и изысканное тело,

Похитить душу из миров,

Где обитают духи средь богов,

И заключить в сухие казематы,

В своих чертоги и палаты,

И возыметь её своим нутром,

Завоевать своим словцом.

Чтоб девушка и охала, стонала,

В своей любви к нему сгорала,

При вздохах воздуха ей не хватало.

Заполучить её и верность и покорность,

И утолить свою тем ревность.

II

Когда любезный город спит,

Когда отец дочурке не велит,

Выглядывать из окон и слушать серенады,

Преодолев сады, преграды,

Помпезно юностью звеня,

Красавцы арфами играя,

Всем сердцем получить желая,

От милых кроткий взгляд, платочек ли,

Иль лучшие награды,

Вельможа знатный и богатый,

Влюбился в дочерь полевую,

Но столь прекрасную, младую,

Что помрачился юношеский ум,

Почём не смог заснуть от тяжких дум.

Стремясь всем сердцем к поцелую,

Олег, один из старших сыновей богатого купца,

Из всех скупцов – первейшего скупца,

И променяв любовь отца,

На сладкий аромат свобод, вина,

Пустился вскачь под окнами гулять,

В деревне, всем соседям не давать

Уснуть от игрищ и прогулок,

Его казался голос так красив и звонок,

Что ясна девица рукою нежной косы заплела,

От взглядов страстных расцвела,

И вышла не сказав ни слова,

Под руки хороводы завела,

И заманила юношу в сады,

Уединенья и любви.

Пастушка скромная едва ли молвит слово,

Тревоги тень родительского гнева,

Нависла над влюбленными сурово.

Олег:

– Ты ль нимфа сих полей широких,

Ты ль рано утром поднимаешься с востока?

И согреваешь светом и улыбкой все травинки, капельки россы?

Пусть с пеною у рта так гневятся и матеря, отцы,

Но боги покровительствуют нам,

Амур, Юпитер восседает там,

Где правит нежность с красотой прекрасных дам.

Ольгерда:

– О, юноша, едва ли мы знакомы,

Я дам отпор любому,

Кто пожелает разлучить с тобой меня,

Пусть он накажет сам себя,

Накинется на свой же меч,

Аяксом будет, и забыт, останется без погребения и свеч,

Исчезнет в пропасти навек!

Пусть даже этот человек

Роднее мне, чем в колыбели материнской ласковый ночлег.

И знай, как навсегда, или вовек,

Лучистый озаряет свет

Восхода наш любви пробег.

Олег:

– Кинжалом я расчищу путь,

Его готов в любое сердце я воткнуть.

В того, кто разлучить задумает лучистый свет со тьмою,

Готов убить его, затмить иной судьбою,

Чем пиршеством его победы надо мною.

И злые языки прижжём каленой сталью,

Насытим мы глупцов язвительной печалью,

Слова все заберут они назад,

Низвергнув сущность адскую обратно в ад!

Пусть губит порча, хворь гнетёт,

Но ястреб зоркий свой полёт

Не прекратит, охотой ястреб занят,

Добычу птица в клочья рвёт,

И свежие ягнята, меж них трусливые зайчата -

Из острых лап, когтей – ничто не пропадёт!

Так я вцепился чувством острым в плоть, себя покуда не щадя,

Пред Богом я в ответе, не погублю я никогда любовь судя.

И после лета жаркого, прохладного осеннего дождя,

Я знаю, и убеждён я твёрдо – фундамент верности и чувству – заложил не зря.

Судьба счастливца – жизнь Фортуны сына,

Отрывшего среди костей кувшины золота и серебра -

Моя судьба – судьба похмельца опьяневшего с вина.

А ты моё вино, для юноши отрада,

Для уст моих твой аромат и вкус услада,

Чужой же поцелуй для них, как страшная отрава,

Скажи, любимая, ты страсти этой рада?

Ольгерда:

– Я рада, когда взимаешь ты иную плату,

С пленённого тобою сердца,

Имеешь ты и мудрость старца.

И кровь кипит, как лава,

Страстей поток бурлит, как воды у Буяна,

Но, я скажу тебе, я безразлична к злату.

И не желаю я ни яркого наряда,

Ни царскую широкую палату.

Желаю я лишь одного,

Как понаписанному в книге, было б суждено

С тобою слиться в ласках и объятьях,

Из роз, цветов и травок полевых иметь лишь платья.

И мчаться легонько, босиком,

Сбивая капельки росы носком,

Ловить стрекоз и бабочек умело налету,

По полю вечному, душистому яру,

Среди берёз и лип,

Среди олив и слив,

Сосновому бору -

Промчаться на коне верхом,

И надышаться воздухом, костром и мхом.

Олег:

– Сулит успех нам дивная погода,

Прохлада ночи тёмной,

Гармонии река из года в год,

В страну спасения от заключения течёт,

В края любви и воли вольной.

И поцелуем страстным сем объяты,

Два человека в полон взяты,

Не ведают они своей судьбы,

Но от судьбы, увы, им не уйти.

Проснулся страшный старец и огнём свой гнев воспламенив,

Тихонько затаился и притих,

Подслушивать, интриги мерзкие плести метнулся,

И лишь к заре вернувшись,

Коварством упоённый выбился из сил.

Свалился с ног,

Но мести не забыв,

Уснул, нависшею тревогою, среди дорог

И пустырей, среди ветвей, согнав всех птиц,

И сбив улыбки с радостных, весёлых лиц,

Подговорил, явившийся во снах, в родительское ложе,

Против затей их чада, и против них же тоже,

Затеять свадьбу сына зрелого с богатою купеческою дочкой,

Поставить на капризах, прихотях любви тем точку.

Уехать прочь с подножия вулкана,

Подальше удалиться морем от коварного и злого великана.

III

Ты знаешь, нежный друг, как время льётся и часами

Голубки ворковать готовы, вечно любоваться небесами,

И звёздами в ночи, зарёю утренней, и летним зноем,

Когда любовный сон им не даёт покоя.

Так шли деньки в окрестностях Помпеи,

И не нашлось стихии злее,

Чем недр, поистине, и яростных, горячих,

Природою своей коварною, не спящих.

До августа любовью мучился старик,

Подглядывал красавицу, писал ей стих,

И так не смог её в свои чертоги заманить,

Раз ревностью воспламенив, поник.

Отмщенье путь он выбрал для себя,

Его мечта и цель в надеждах высока,

Как высока и далека его Юнона,

Решил старик, напасть, явиться и сорваться с лона.

Вниз кубарем летя,

И разрушая, не творя,

Решил порушить и деревни, города,

Завоевать царицу, дочерь бога!

И вот, ступив, на земли плодородные, его нога,

Топтать и рушить начала,

Что дорого так было,

И что так любящих манило.

Сбежал Олег к своей любимой,

Из под венца его далёко конь унёс,

И так один лишь глупый пёс

Своим таким же глупым лаем до ушей людей донёс,

Что молодец, позор, ради любви в порыве страсти снёс.

Меж тем чернел всё дым с горы,

И лишь до времени, поры,

Исчадье ада, и его пары́

Всё нарастали в виде пепла,

Отнюдь, влюбленных, чрез великие труды,

Любовь всё крепла.

Горел и жертвенный огонь,

В жаровню заносили мощи,

Огонь лишь согревал жреца ладонь,

А он не знал, не ведал дикой злобной мощи!

Не ведал старец сил стихий,

Они ему казались незнакомы, не ведал он интриг лихих,

И лишь к забвенью ночи,

Он катастрофу горожанам напророчил.

Неаполь, спал, как спал и Рим,

Когда Везувий зев открыл,

И поглотил Помпеи.

IV

Везувий, славный в мере старец,

Раскрыл сокровища сердец и в ларец

Он запустил костлявую руку́,

И чтоб доставить муку

Сбежавшему, от отчих, жениху,

Послал красавицу, из пепла, восковую,

Да таковую,

Что одурманила б любого,

Как грешного, так и святого

Неолла смотрит так сурово,

Ей пронзительный и томный взгляд,

Из тела душу может вытянуть, связать,

И с легкостью, так, право,

Сбить и с верного пути,

Но, мальчик мой, ты уж не дай себя очаровать

Не дай себя использовать и взять.

Ей тела, ду́ши, как Суккубу, мало,

Она своею красотой пленяла

Мужчин высоких и суровых,

И нежных юношей ранимых, робких,

И разбивать сердца не уставала,

Душить, пленять мужское данное начало.

И может быть, начать с начала -

Ей бы всё же не пристало,

Но если страсть её воспламенит,

Отдайся ей, так уж и быть!

Неолла, охает, и стонет,

Свои же мысли прочь долой и гонит,

Её тепло и рук и губ,

И шёлковый платок не груб,

Манящим жаром согревают,

Она им шею обвивает.

Неолла точно знает,

Зачем она играет