Софья не могла похвастаться ничем, и это ее расстраивало. Вернее, будем честны, Софья злилась и чувствовала неполноценность при общении с очевидцами Изнанки. Она стояла на ступеньку ниже, а хотела встать вровень.

Поэтому, когда в личку написал некто по имени Герман (судя по фото – совсем еще молодой человек, с дурацким пушком под носом) и сообщил, что хочет отправить ее к одному из разошедшихся швов в Петербурге, Софья долго не думала. Кто на ее месте отказался бы?

Спустя сутки она уже выскочила из «Сапсана» и полетела по Лиговскому на крыльях радости.

Стас ей сразу понравился. А вот остальные из экскурсии – не очень. Герман предупреждал, что другие люди ничего не знают об Изнанке и потустороннем. Они были выбраны для того, чтобы заправить струнами души музыкальный инструмент.

«Кто там будет, в потусторонней дыре?» – спросила Софья накануне отъезда.

«Гитарист! – ответил Герман. – Знаете, истинная музыка рождается из эмоций, переваренных не разумом, а подсознанием. Эта музыка отпечатывается в памяти людей, и благодаря ей они живут. А вы станете нашим летописцем».

О, как ей хотелось именно этого!

Пока шли к потустороннему, Софья болтала, не могла сдерживать эмоции, а еще наблюдала за теми, кто пожертвует струны своих душ. Больше всего ее настораживал седовласый. Он походил на мента, а значит, мог вмешаться в самый неподходящий момент. На всякий случай Софья пристроилась рядом.

Уже среди желтых домиков она почувствовала ауру Изнанки. От волнения задрожали руки, перехватило дыхание. Софья представляла, как рассказывает эту историю в стотысячном паблике в ВК. Ну и пусть ее обвинят во лжи и скажут, что это глупая выдумка. Она-то будет знать. И ее друзья и знакомые по переписке – тоже!

Стас остановился и произнес речь. Софья поняла, что вот сейчас случится незабываемое! Она пытливо вглядывалась в лица остальных. Осознал ли хоть кто-нибудь, что они священные жертвы? Успели ли обрадоваться, или помолиться, или попрощаться?

Седовласый смотрел по сторонам, не слушая. Влюбленная красотка не отлипала от телефона. Мужичок с выбритой буквой «А» на виске не сводил взгляда на Стаса, будто хотел задать много вопросов, но выжидал. Напряженный он какой-то.

А потом случилось пришествие.

Софья чего-то подобного и ожидала: вихрь, эхо мертвых музыкантов, разбитые окна, шум ветра. Как прекрасно и поэтично! Мир Изнанки всегда казался ей граничащим с безумием. А где безумие – там красота!

Первым упал на колени седовласый, зажимающий уши ладонями.

Потом девушка в сарафане закричала так, что у нее порвалась кожа на скулах.

Софья не ожидала, что потустороннее коснется ее. Герман обещал, что Софья будет почетным наблюдателем. Но звуки эха разорвали ей уши, выкололи глаза и вырвали язык. Острые, острые звуки.

Короткая, но яркая боль сбила Софью с ног. Она ослепла и оглохла – но лишь на мгновение. Потому что потустороннее вытащило струны радости из ее души, а взамен дало другое зрение и другой слух.

Мир изменился. Старые заброшенные дома вытянулись на несколько этажей, похорошели. В окнах заблестел масляной свет, а из труб повалил дым. Потянуло гарью. Вместо осколков из окон посыпался пепел.

А из самой Софьи, из ее горла, из ноздрей, ушей и глаз полилась музыка.

Она увидела, что мужичок с выбритой «А» на самом деле был чертом с рогами и хвостом. Как на картинках к повестям Гоголя. Тянулся, проклятый, к пистолету. Хотел уничтожить музыку. Уничтожить Изнанку. Он целился в Музыканта.

Софья не удержалась, бросилась к нему. Дурачок! Не понимает своего счастья!

Черт выстрелил, проделав в Софье еще одну дырку для музыки. Она не почувствовала боли, но почувствовала злость.

Дома вокруг нее искрились эхом. Из окон лилась мелодия. Пепел, оседая на лицах, чертил ноты.

А Музыкант, улыбаясь, натягивал струны душ, чтобы сыграть для города новую песню. Потому что этот город не может без музыки. Люди не слышат ее, но чувствуют. Напевают про себя, выстукивают каблуками по мостовым, пальцами по кривым перилам старых парадных, через форточки и при помощи козырьков крыш. Без музыки здесь не выжить.

Софья упала на черта и заставила его отдать свою струну. А потом убила. Задушила, как животное, чтобы он больше никогда не мог стрелять в беззащитных.

Поднялась. Торжествующе заковыляла к Стасу. Почему-то сил осталось мало. Из Софьи как будто вылились все жизненные соки вместе с радостью и музыкой. Это все дырочка под шеей виновата.

Софья хотела спросить, можно ли дотронуться до струн, что свисали из колков грифа, но не успела: подкосились ноги, хрустнули колени, и она упала на холодный асфальт, лицом в пепел. Только это ведь был не пепел, а осколки.

Где-то раздались выстрелы и крики. Ветер взвыл, а эхо мертвых музыкантов в испуге заметалось по окнам.

Что-то пошло не так. Но Софья уже не заметила. Она была мертва.

5. Антон

Бригада швей действовала быстро и профессионально, как обычно.

Прошло минут десять, а реальность уже была заштопана. Отголоски потустороннего «X-119 (Щ)», или Эхо, как его называли в простонародье, разлетелись по дворам домов-колодцев и нашли свою смерть в водосточных трубах, открытых форточках и мусорных баках. Оставшись без подпитки, они больше не могли забираться в людей и стали безопасными.

А вот с Музыкантом («CV-11-N») пришлось немного повозиться. Он почти натянул струны человеческих душ на гитарный гриф и при появлении швей попытался дать отпор, наиграв несколько потусторонних мелодий. Два сотрудника в итоге получили легкие ранения. Музыкант, воспользовавшись моментом, скрылся в арках, выбежал к Обводному каналу, раскидав по дороге нескольких случайных прохожих, а затем перемахнул через ограждение и оказался в воде. В новостях потом писали об очередном сумасшедшем Петербурга, который под влиянием аномальной жары решил немного себя охладить. Еле спасли.

На самом деле его, конечно, не спасли, а утопили под ближайшим мостом. Этих тварей из Изнанки никогда не оставляли в живых.

Антон погоню за Музыкантом пропустил. Он остался возле тела младшего брата. Достал у Кирилла из кармана самокрутку и спички, закурил, сидя на холодной ступеньке черного входа.

Мертвый Кирилл смотрел в серое петербургское небо. По сравнению с остальными трупами, он выглядел еще более-менее, и хотелось верить, что не сильно страдал перед смертью. А ведь говорил ему не соваться. Почти наверняка в этом крохотном дворике среди мусора, под крыльцом, в подвалах, в пустых квартирах найдутся тела других пропавших без вести. Вскрытие опытными патологоанатомами из конторки покажет, что умерли они из-за множественных рваных ран внутренних органов, вызванных протаскиванием эмоциональных струн из душ. Вот так официально и сюрреалистично.

Антон знал, что никогда не привыкнет к подобному.

Надо было подниматься, но он хотел докурить последнюю самокрутку брата.

Тела мертвых женщин выглядели страшно. Как будто им сломали все косточки, выпотрошили и вывернули наизнанку. Непонятно было, какого они возраста. Рука одной из них крепко сжимала телефон. И кровь. Много крови повсюду.

Антон неторопливо затянулся, как обычно, чтобы огонек дотронулся до кончиков ногтей.

Интересно. Он готов был поклясться, что видел в руках у Музыканта гриф с четырьмя колками.

Но трупов и струн было только три.

6. Глеб

А ведь пацан с самого начала ему не понравился…

Когда началась вся эта непонятная заварушка с гитарным грифом, звоном стекол и странными звуками, похожими на эхо, Калинкин решил, что всё – здесь-то он и останется навсегда. В вонючем, зассанном, грязном дворе Петербурга. Примерно в таком дворе он и начинал свою жизнь, когда мама выводила его из коммуналки под серое питерское небо.

Мама говорила: «У тебя десять минут, Глеб. Подыши воздухом, погуляй, и идем домой».

У нее не было времени водить сына на детские площадки или куда-то еще. Только когда появилась бабушка, Глеб впервые обнаружил, что за пределами домов-колодцев есть огромные проспекты, площади, высокие соборы и широкие мосты, а окна квартир не всегда выходят на другие окна. Но это случилось через десять лет после его рождения. К тому времени он, кажется, насквозь пропитался запахом коммуналок, черных лестничных пролетов, сигаретного дыма. Умереть здесь… ирония. Дочь, пожалуй, даже не поймет, какой нелепый подарок устроила отцу.

Он почувствовал боль в левом ухе и крепко зажал его ладонью. Правое не слышало ничего еще со времен, когда отчим угодил по нему тяжелой армейской бляхой.

Ветер разъяренно набросился. Дома склонились над Калинкиным, распахивая черные пасти окон. Он видел за каждым окном ненавистную коммуналку… а еще увидел, как мужик с буквой «А» на виске заталкивает себе беруши, и понял, как можно спастись.

Калинкин вырвал из левого уха слуховой аппарат, зажал уши ладонями. Теперь он был стопроцентно глух. Звуки рассыпались вокруг него, не проникая в разум. Кто бы мог подумать, что травма из детства спасет ему жизнь.

Мир превратился в карикатуру, в немое кино. Калинкин много лет привыкал к этой своей глухоте, но в конце концов понял, что и в ней чувствует себя комфортно.

Не убирая рук от ушей, он отполз на коленках в сторону овальной арки.

На его глазах из девушки в сарафане вылезла окровавленная тонкая струна и подлетела к пацану, который старательно вставил ее в колок и стал натягивать.

На его глазах у женщины с золотой цепочкой на шее пошла кровь из ноздрей и рта.

На его глазах задушили мужичка с выбритой «А» на виске.

И потом же на его глазах какие-то люди в медицинских масках, черных перчатках и в оранжевых жилетках строителей стали выпрыгивать из всех щелей, как блохи.

Тут Калинкин и побежал прочь. Он углубился в арку – ожидал, что выскочит в еще один похожий двор, но оказался вдруг у Обводного, ближе к Выборгскому вокзалу.

От яркого солнечного света, не похожего на затхлое освещение внутри дворов, Калинкин едва не ослеп, остановился, зажмурившись. Под веками бегали черные пятнышки. Он не услышал и не увидел татуированного пацана, выскочившего из арки следом за ним. Пацан врезался в Калинкина, уронил того на землю, а вместе с ним еще двоих случайных прохожих, вскочил, бросился к ограде и прыгнул, не задерживаясь, в воду. За ним попрыгали люди в оранжевых комбинезонах строителей.

В глухой тишине все происходящее напоминало сцену из старого черно-белого кино с Чарли Чаплиным.

Калинкин встал на корточки, собирая мысли в кучу. Надо было убираться отсюда. Сердце колотилось бешено, и Калинкин чувствовал, что еще чуть-чуть – и он запросто свалится с инфарктом. Не тридцать годиков все же. Но тем не менее он нашел в себе силы, поднялся и заторопился через мост, в сторону метро Пушкинской.

Шел минут двадцать, потом все же сел на ступеньках какой-то кафешки отдохнуть.

Проверил телефон. Дочь спрашивала, как ему экскурсия по музею дореволюционного оружия. Просила фотографии.

Оружия, значит…

Он не знал, что за чертовщина произошла во дворе старых доходных домов, и от этого злился. Отдохнув, заковылял дальше. Сделал большой крюк по городу и через полтора часа оказался на Невском проспекте у отеля «Москва».

Там же купил дешевый слуховой аппарат. Мир снова наполнился звуками, и эти звуки были привычными, человеческими. Никакого эха мертвых музыкантов.

Еще через несколько часов Калинкин отправился в аэропорт. Все это время переписывался с дочкой, пытаясь выяснить, где она покупала билеты на экскурсию. Дочка была искренне уверена, что Калинкин сходил в музей оружия. Откуда взялся странный конверт в его кармане, она не знала. А он не мог взять в толк, как же умудрился вляпаться в подобное. Может, это отчим виноват? Решил отомстить за то, что Калинкин упек его за решетку на пятнадцать лет? Кажется, он выполз из тюрьмы год назад. Такие, как отчим, не умирают…

Сердце все еще колотилось. Мысли крутились тяжелые.