С рюкзаком за спиной молодою
мы геологи оба с тобой.
Все мещане стремятся к покою,
только нам по душе непокой!^{187}

Опускайся в глубины морские!
Поднимайся в небесную высь!
Где б мы ни были – с нами Россия!
Очень вовремя мы родились^{188}.

Так что – беса мэ, беса мэ, муча!
Так крутись, веселись, хула-хуп!
Все светлее, товарищ, все лучше
льется песня из девичьих губ!^{189}

И в кафе молодежном веселье —
комсомольская свадьба идет!
Нас, любимая, ждет новоселье^{190},
Ангара величавая ждет^{191}.

Юность на мотороллере мчится
со «Спидолой» в спортивных руках!^{192}
Плащ болонья шумит, пузырится,
луч играет на темных очках^{193}.

Парни, парни! Не в наших ли силах
эту землю от НАТО сберечь?
Поклянемся ж у братской могилы
Щит хранить на петличках и меч!^{194}

Дядю Сэма с ужасною бомбой
нарисуй мне, малыш, на листке,
реваншиста, Батисту и Чомбе!
«Миру – мир» подпиши в уголке!..^{195}

Добровольцы мои, комсомольцы!
Беспокойные ваши сердца
то Сатурновы меряют кольца,
то скрипят портупеей отца^{196},

то глядят вернисаж неизвестных,
в жарких спорах встречая рассвет…
Вслед гляжу я вам, добрым и честным.
Ничего-то в вас, мальчики, нет^{197}.

Ах, культ личности этой грузинской!
Много все же вреда он принес!
Но под светлый напев Кристалинской
сладко дремлет кубанский колхоз^{198}.

Гнусных идолов сталинских скинем,
кровь и прах с наших ног отряхнем.
Только о комсомольской богине
спой мне – ах, это, брат, о другом^{199}.

Все равно мы умрем на гражданской —
трынь да брынь – на гражданской умрем,
на венгерской, на пражской, душманской…
До свиданья, родимый райком!^{200}

Над Калугой, Рязанью, Казанью,
по-над баней – сиянье знамен!^{201}
Бабушка, отложи ты вязанье,
научи танцевать чарльстон!^{202}

Че-че-че, ча-ча-ча, Че Гевара!
Вновь гитара поет и поет!
Вновь гитара, и вновь Че Гевара!^{203}
ЛЭП-500 над тайгою встает^{204}.

И встречает посланцев столица,
зажигается Вечный огонь^{205}.
Ваня Бровкин, и Перепелица,
и Зиганшин поют под гармонь^{206}.

Накупивши нарядных матрешек,
спой, Поль Робсон, про русскую мать^{207}
Уберите же Ленина с трешек!^{208} —
Больше нечего нам пожелать!

И до счастья осталось немного —
лишь догнать, перегнать как-нибудь^{209}.
Ну, давай, потихонечку трогай.
Только песню в пути не забудь^{210}.

Ах ты, беса мэ, ах, Че Гевара!
Каблучки по асфальту стучат.
И опять во дворе нашем старом
нам пластинка поет про девчат^{211}.

Над бульваром хрущевское лето.
Караул у могильной плиты^{212}.
И на шпилечках, с рыжей бабеттой,
королева идет красоты^{213}.

Заводите торшеры и столик,
шик-модерн, целлофан, поролон.
Уберите вы Ленина только
с денег – он для сердец и знамен!^{214}

Ах, орлиного племени дети,
все мечтать бы вам, все бы мечтать,
все бы верить, любить беззаветно,
брюки узкие рвать и метать^{215}.

Спой же песню, стиляжка дурная,
в брючках-дудочках, с конским хвостом,
ты в душе-то ведь точно такая.
Спой мне – ах, это, брат, о другом!^{216}

Пой же солнцу и ветру навстречу.
Выходи, боевой стройотряд!
Вдоль по улочке нашей Заречной
улетает восторженный взгляд^{217}.

Что ты смотришь, и что ты там видишь?
Что ты ждешь? – не пойму я никак.
Очень Сталина ты ненавидишь,
очень Ленина любишь, дурак^{218}.

Каблучки в переулке знакомом
все стучат по асфальту в тиши.
Люди Флинта с путевкой обкома
что-то строят в таежной глуши^{219}.

Вьется переходящее знамя —
семилетке салют боевой.
И гляжу я вам вслед со слезами —
ничего-то в вас нет, ничего!^{220}

Трынь да брынь – вот и вся ваша смелость!
На капустник меня не зови!
Но опять во дворе – что ж тут делать —
мне пластинка поет о любви!^{221}

И, навстречу заре уплывая
по далекой реке Ангаре,
льется песня от края до края!
И пластинка поет во дворе!^{222}

И покамест ходить я умею,
и пока я умею дышать,
чуть прислушаюсь – и онемею!
Каблучки по асфальту стучат!^{223}

Лирическая интермедия^{224}

Смотрят замки, горы, долы
в глубь хрустальных рейнских вод^{225}.
Моцарт, Моцарт, друг веселый,
под руку меня берет^{226}.

Час вечерний, луч прощальный
бьют на ратуше часы.
Облака над лесом дальним
удивительной красы^{227}.

Легкий дым над черепицей,
липы старые в цвету^{228}.
Ах, мой друг, пора проститься!
Моцарт! Скоро я уйду!^{229}

Моцарт! Скоро я уеду
за кибиткой кочевой.
У маркграфа на обеде
я не буду, дорогой^{230}.

Передай поклон Миньоне.
Альманах оставь себе.
Друг любезный! Я на зоне
буду помнить о тебе^{231}.

Знаешь край? Не знаешь края,
где уж знать тебе его!
Там, над кровлей завывая,
бьются бесы – кто кого!^{232}

Там такого мозельвейна
поднесут тебе, дружок,
что скопытишься мгновенно
со своих прыгучих ног^{233}.

Там и холодно и страшно!
Там прекрасно! Там беда!
Друг мой, брат мой, ночью ясной
там горит моя звезда^{234}.

Знаешь край? Я сам не знаю,
что за край такой чудной,
но туда, туда, туда я
должен следовать, родной^{235}.

Кто куда – а я в Россию,
я на родину щегла.
Иней белый, ситец синий^{236}.
Моцарт, Моцарт! Мне пора.

Кто о чем, а я о бане,
о кровавой бане я…
До свиданья, до свиданья!
Моцарт! Не забудь меня!^{237}

Я иду во имя жизни
на земле и в небесах,
в нашей радостной Отчизне,
в наших радужных лучах!^{238}

Ждет меня моя сторонка,
край невыносимый мой!
Моцарт рассмеялся звонко^{239}:
«Что ж, и я не прочь с тобой!»

Моцарт, друг ты мой сердечный,
таракан запечный мой!
Что ты гонишь, дух беспечный,
сын гармонии святой!^{240}

Ну куда тебя такого?
Слишком глуп ты, слишком юн.
Что для русского здорово,
то для немца карачун!^{241}

Нет уж! Надо расставаться!
Полно, херц, майн херц, уймись!
Больше нечего бояться.
Будет смерть и будет жизнь^{242}.

Будет, будет звук тончайший
по-над бездною лететь,
и во мраке глубочайшем
луч легчайший будет петь!^{243}

Так прощай же! За горою
ворон каркает ночной.
Моцарт, Моцарт, Бог с тобою!
Бог с тобою и со мной!^{244}

Моцарт слушал со вниманьем.
Опечалился слегка.
«Что ж, прощай. Но на прощанье
на, возьми бурундука!^{245}

В час печали, в час отчайнья
он тебя утешит, друг,
мой пушистый, золотистый,
мой волшебный бурундук!^{246}

Вот он, зверик мой послушный:
глазки умные блестят,
щиплют струны лапки шустры
и по клавишам стучат!»^{247}

Ай, спасибо, Моцарт, милый,
ах, прекрасный бурундук!
До свиданья! До могилы
я с тобой, любезный друг!^{248}

И иду, иду в Россию,
оглянулся – он стоит.
Сквозь пространства роковые
Моцарт мне вослед глядит^{249}.

Машет, машет треуголкой,
в золотом луче горя,
и ему со Вшивой Горки
помахал ушанкой я^{250}.

Гадом буду – не забуду
нашей дружбы, корешок,
ведь всегда, везде со мною
твой смешной бурундучок^{251}.

И под ватничком пригревшись.
лапки шустрые сложив,
он поет, и я шагаю
под волшебный тот мотив^{252}.

Глава V^{253}

Час мужества пробил на наших часах…

Анна Ахматова^{254}

Что ж, давай, мой Шаинский веселый.
Впрочем, ну тебя на фиг! Молчи!^{255}
Все закончено. В частности, школа.
Шейк на танцах платформой стучит^{256}.

БАМ, БАМ, БАМ! Слышишь, время запело?^{257}
БАМ да БАМ, ОСВ, миру – мир!^{258}
Развитой мой, реальный и зрелый^{259},
БАМ мой, БАМ, Коопторг да ОВИР^{260}.

Ах, мой хаер, заветный мой хаер,
как тебя деканат обкарнал!^{261}
Юность бедная, бикса плохая.
Суперрайфл, суперстар, «Солнцедар»^{262}.

– Что там слышно? – Меняют кого-то
на Альенде. – Да он ведь убит?!
– Значит, на Пиночета! – Да что ты!!
Пиночет-то ведь главный бандит!!^{263}

Пиночет. Голубые гитары.
Озирая родную дыру,
я стою, избежав семинара,
у пивного ларька поутру^{264}.

Ах, Лефортово, золотце, осень…^{265}
Той же ночью в вагоне пустом
зуб мне вышибет дембель-матросик, —
впрочем, надо сказать, поделом^{266}.