Пыня не объявлялся. Антоша явно был еще на пути туда. Нужно будет как-то объяснить маме синяки.

– Его не трогайте, он больной! – запыхавшись, крикнул я.

Трудно сказать, что они задумали, но ясно было только, что никаких один на один больше не будет. Только вот алгоритмы в голове Мыша опять всех удивили – он просто начал орать что есть сил, как сирена, которая каждый будний вечер в восемнадцать часов возвещала всем жителям военного городка об окончании рабочего дня.

– А-а-а-а-а-а!!! – орал Алеша Камышов, насколько позволяли его легкие, затем делал вдох и вновь начинал орать. Этого было достаточно, чтоб меньше, чем через минуту здесь собралась целая куча народа.

– Мы еще поговорим, – бросил мне Ринат.

Алешу они не тронули.

Но даже сейчас я прекрасно помню, как сияли глаза Мыша, когда мы сидели на лавке минут пять спустя, и он произнес сбивчиво, но решительно:

– За своих… надо бить… иногда. Ты свой.

Он собирал эту неподъемную для себя словесную конструкцию, а сам дрожал, будто голышом оказался на северном полюсе. Я бы хотел сказать, что впоследствии мы стали друзьями, но это не так. Я даже не знаю, где он сейчас и чем занимается. Жив ли он. С Антошей мы видимся редко – большое счастье, когда друзья детства остаются таковыми на всю жизнь, и, кажется, оно обошло меня стороной.

Но я точно знаю, как важно в жизни быть для кого-то своим.

Мария Маду. «Мальчик ковыряет в носу»

Задумчивый Мальчик любил сидеть на ветке тополя, что стоял во дворе, и наблюдать за тем, как воробьи дерутся из-за крошек. Крошки бросал с балкона третьего этажа сосед Роман Григорьевич. В оранжевых шлепках, коротких шортах с лампасами, из которых торчали тонкие костлявые ноги, в вытянутой белой майке стоял несвежий сосед и крошил свежий нарезной батон, бросал вниз только мякиш, аккуратно выковыривал его из золотистой хрустящей корочки.

Добродушная болонка Гадя подпрыгивала, разбрызгивая слюни, и пыталась поймать хоть одну крошку. Но воробьи оставались бдительными, как разведчики. Они истребителями проносились над жадной пастью Гади и выхватывали крошки возле мокрого носа. Однако Гадя не сдавалась, настырно прыгала снова и снова, как будто имела к крошкам не гастрономический интерес, а спортивный.

Марья Семеновна, сонная продавщица из магазина «Соки-воды», заплывала под вечер во двор, двигаясь плавно, словно знойный воздух, что колыхался над раскаленным асфальтом. Марья Семеновна грациозно подхватывала Гадю в верхней точке траектории полета, засовывала во влажную подмышку и так же знойно исчезала за дверью подъезда. Пенсионеры хлопали шахматными фигурами и томно провожали ее складчатые формы взглядами. Лишь после щелчка взведенной пружины, притянувшей дверь, они возвращались к игре. Последней в прохладе подъезда исчезала печальная мордочка Гади, неотрывно следящая за последней крошкой батона.

Вслед за Марьей Семеновной, будто тень, Роман Григорьевич ушел с балкона. Он изящно и как бы ненароком скопировал движения своей жены так, что обе двери захлопнулись одновременно: и подъездная, и балконная.

Мальчик был почти уверен, что Марья Семеновна и Роман Григорьевич не ужинают так, как обычные семьи. Воображение рисовало, что на кухне у них стоят большие конусы с соком, как в магазине «Соки-воды». Марья Семеновна заходила на кухню, садилась за стол и наливала себе полный граненый стакан густого томатного сока. Посередине стола непременно стояла маленькая стеклянная баночка из-под детского питания, полная слипшейся соли. В соль попадали влажные капли и постепенно высыхали, и она становилась единым розовым кристаллом. Кристалл ожесточенно разбивала чайной ложечкой Марья Семеновна, потому что Мальчик считал, что Роман Григорьевич способен только на пассивную агрессию (как и сам Мальчик). Пил Роман Григорьевич, конечно же, самый вкусный в мире сок – абрикосовый.

Гаде тоже наливали сок, но попроще – яблочный. Животное, измученное физическими упражнениями, жадно лакало, при этом грезило хоть об одной маленькой хлебной крошечке. И Мальчик обещал себе, что назавтра непременно поделится с несчастной болонкой куском колбасы, и тогда терпеливая, отлично тренированная шавка полетела бы в космос! Ей бы только кусок колбасы, ей бы каплю уверенности и удачи – и тогда все прыжки были бы не зря, не зря…

Про пассивную агрессию Мальчик знал из маминого журнала «Крестьянка», где регулярно писали о психологии. Такие статьи он не пропускал, потому что только там черпал объяснения, как понять мотивацию бабушки. Иногда Мальчику казалось, что его бабушка – домовой. Как домовенок Кузя, только бабушка. Логика рассуждений была такая: домовенок Кузя называл девочку Наташу в мультике «хозяйка». И бабушка тоже называла маму Мальчика «хозяйка»:

– Ты тут хозяйка… Ты сама себе хозяйка… Хозяин – барин…

Так комментировала бабушка все поступки мамы, которые не одобряла. А не одобряла она всегда. А не одобряла она ничего. Мама Мальчика называла бабушку «мамой», хотя на самом деле у нее была своя, настоящая, родная мама, которая жила в соседнем городе. И это было странно, но в «Крестьянке» про домовых ничего не объясняли. Нечисть, что говорить, вокруг нее сплошные странности и непонятности.

Так вот, Роман Григорьевич синхронно с Марьей Семеновной уходил с балкона и под мышкой уносил корочку батона, почти не потерявшую батонную форму, похожую на футляр из-под каких-нибудь драгоценностей. Или на шпионский атрибут, который требовался для спасения заключенных из секретной тюрьмы злобного Фантомаса. По крайней мере, мальчишки во дворе шептались именно об этом. Каждый вечер они ждали торжественного ухода Романа Григорьевича с балкона и с ликованием передавали друг другу:

– Батон готов, батон готов!..

Мальчик любил Романа Григорьевича из-за этой фантомасной тайны, хотел стать похожим на него, когда вырастет. И мечтал о взрослых днях, когда будет аккуратно отковыривать мякиш от корочки и кидать вниз крошки то горстями, то редкими крупными клочками, то нескончаемым водопадом хлебного дождя. А те мальчишки, которые не хотели играть с Мальчиком, о!.. Они в мечтах оставались такими же маленькими и так же восторженно переговаривались о готовности батона!

Мальчик не был уверен, что в будущем понадобится такая жена, как Марья Семеновна. Вдруг скоро пропадет потребность пить томатный сок? Это ведь выжатые помидоры, ну, объективно, кому они нужны?! Мальчик ни разу не видел в магазине «Соки-воды», как люди заказывают томатный сок. Это нонсенс, зачем тратить десять копеек зря, если существует на свете абрикосовый, сливовый, даже тыквенный – и то лучше! Однако конусы с выжатыми помидорами регулярно пустели, поэтому Мальчик считал, что из них отпивает сама Марья Семеновна. Может быть, ей это нужно для здоровья, для привлекательной красноты мясистых, как помидоры, щек?

Мальчик вздыхал и отдавал себе отчет, чему служат эти мечты о будущем. Мальчик был слишком маленьким и слишком задумчивым для шумных игр больших бойких ребят. Он мечтал не о карьере крошителя батона, не о волнительном колыхании Марьи Семеновны, а о восхищении пацанов. Мальчик довольно давно переехал с мамой и бабушкой в этот двор – целый месяц назад. И уже всех тут знал по именам, потому что любил знать. А иногда не любил знать то, что ему знать приходилось. Например, Мальчик знал, что бабушка-домовой подглядывала за ним из окон второго этажа: она то поджимала губы, складывая в морщинистую трубочку, то качала маленькой седой головой. Но не решалась выйти во двор и устроить скандал под тополем, чтобы загнать Мальчика домой. Бабушка не смела даже высунуться из окна и хрипловатым, почти беззвучным голосом позвать Мальчика на ужин. Скорее всего, бабушка владела телепатией, иначе как объяснить то, что Мальчик знал про каждую морщинистую трубочку и про каждое качание головой?

Бабушка уже сварила очередную курицу и очистила от косточек, хотя Мальчик каждый раз просил оставить косточки хотя бы в ножках. Однако бабушка не желала понимать, как можно любить обгладывать курицу, если для тебя специально обобрали все мясо со скелета. И вообще, все делают для твоего блага, а ты – одно сплошное «не». Не ценишь, не любишь, не жалеешь, не благодаришь судьбу за такую идеальную бабушку. Но мальчик любил маму. А мама любила командировки и курить. И ненавидела вареную курицу. Мальчик вдвоем с мамой ненавидел курицу только для того, чтобы не ненавидеть бабушку. Однажды Мальчик видел телесюжет про куриную фабрику, где курицы жили в тесных клетках и умирали для того, чтобы их можно было ненавидеть вместо бабушки. Курицы сурово, как солдаты, сидели в цыплячьих казармах и принимали смерть храбро, во благо пищевой промышленности и во имя сохранения мира в семьях.

Когда вечером Роман Григорьевич закрывал дверь, Мальчик смотрел на кружевной тюль за балконной дверью, ковырял в носу и воображал, что там, за пошлым тюлем, супруги выделывают виртуозные па аргентинского танго. И от этой мысли сердце билось немного быстрее, но он не понимал почему. Пыльный тюль манил сакральным таинством. Мальчик думал и не понимал: неужели иногда люди живут вместе потому, что им это нравится? У Мальчика не было уверенности, что так разрешает партия, иначе никто не хотел бы уходить на работу, даже во двор, где действия скучны и однообразны. Все бы сидели по домам. И мамы, и пенсионеры, и мальчишки, и даже Гадя.

Тем временем дворовые дети уже доедали макароны с сосисками, почесывая тщательно покрытые зеленкой коленки. А мамы, вздыхая, зашивали пыльные шорты, удивляясь новым необычным местам, в которых сыновья умудрялись их разодрать. При этом карманы шорт по фантастической случайности оказывались целыми, за исключением одной дырочки вверху, через которую наружу торчал толстый корявый гвоздь. В остальном карманы стойко хранили секретные сокровища хозяев. Там лежали патроны, там пытались выжить жуки в коробках, там таинственно блестели красивые стеклышки, словно пиратский клад.

Воробьи лениво и сыто растаскивали крошки с асфальта. Нехотя расходились по домам пенсионеры-шахматисты. Фанерный стол сиротливо блестел чешуйками краски в свете одинокого дворового фонаря. Ветер шелестел листьями газеты, разносил по свету обрывки разговоров о политике в Северной Калифорнии, системе образования в Катманду и интимных подробностях жизни художников-передвижников.

Мальчик поднимал глаза вверх и пытался угадать, какое из окон погаснет первым: второе справа на втором этаже или крайнее левое на третьем?.. И вот двор накрывала тьма, только два окна под крышей тускло светились. Доцент Виктор, с наслаждением вдыхая запах канифоли, приступил к спаиванию проводов, а студентка Тамара упорно карябала очередной реферат.

Ветер устал перелистывать газету и, изредка похрапывая, дремал на макушке старого тополя. Мальчику казалось, что вселенная уснула в ожидании утра. И лишь редкий шорох шин, доносящийся из-под арки дома, напоминал о том, что Земля не замерла, не перестала крутиться и Солнце не потухло навеки. Утро обязательно наступит, настойчиво растолкает жителей звоном будильников. И тогда огромное, нескончаемое пространство за пределами двора позовет к себе, разъедутся дворовые машины, будто легкие парусные корабли, чтобы пристать к парковкам и бордюрам в чужих, неведомых краях.

Мальчик вздыхал, смотрел на наручные дедовские часы и еще раз вздыхал. Так не хотелось расставаться с этой толстой удобной веткой, кора которой хранила солнечное летнее тепло. Но пора. Мальчик неловко перехватывался и плюхался на землю, становясь обычным взрослым дядькой. И, разминая затекшие ноги, медленно шел домой. Бабушка растворялась то ли в воспоминаниях, то ли в нечистой силе. Только вот вареная курица все еще ждала в холодильнике: жена грозилась развестись и раз в три дня готовила курицу, курицу, курицу… Но взрослая жизнь, как необъятный дедовский пиджак, пока что норовила скатиться с костлявых мальчишеских плеч. Взрослая жизнь выжидала: до 00:00 оставалось еще шесть минут.