Мужчина смотрел серьёзно и с недоверием, оглядывая меня с явным неудовольствием. Хмуро смотрели и бояре, столпившиеся возле князя. И всё чаще до моего слуха доносились шепотки: безродная, чумазая, голь перекатная.

Княжич на обидные слова толпы никак не реагировал, он напряженно всматривался в суровое лицо отца, ожидая ответа.

– Ты обещал, отец, – тихо произнёс парень и теснее сжал мою руку.

Мужчина вздохнул и нехотя перекрестил нас с княжичем, произнося слова молитвы.

А дальше меня с двух сторон подхватили под руки две женщины и настойчиво повели в терем.

Палаты, комнаты, коридоры. Всё смешалось перед моими глазами. И только сейчас до меня начало доходить, что же я натворила. Жила я себе тихо-тихо в своем селе, никого не трогала. Да, бедно жила. Да, в тесноте и в вечной экономии. Но спокойно. Пусть и приходилось мне иногда сталкиваться и нечистью, и с нежитью, да и ещё с разными непонятными тварями, названия которых я не знала. Мне тут же вспомнилась та огненная тварь, что вселилась в несчастную Сонечку. Но там, среди всего этого, я была словно на своём месте. А здесь? Кем буду я здесь?

Видимо обо всём этом мне следовало подумать раньше, прежде чем кидать княжичу столь опрометчивые обещания. Вот как теперь быть-то? Шутки давно кончились. Пресветлый и вправду меня в жены взять хочет. И мне теперь с нелюбимым мужчиной свою жизнь проживать придётся.

– А чумазая-то какая? – услышала я чей-то вздох.

Из раздумий меня вывели две здоровенные тетки, которые буквально втащили меня в какое-то помещение, где на высоком стуле восседала уже не молодая, но весьма привлекательная женщина. Её расшитый золотом сарафан, дорогой покров на голове, стянутый золотым венцом, а также унизанные кольцами и перстнями пальцы явно указывали на то, что передо мной кто-то из власть имущих.

– Государыня, – поклонилась ей одна из моих конвоирш.

Темные глаза княгини, а очевидно это была именно она, недобро прищурились на меня. Женщина поднялась, приблизилась, а затем обошла меня по кругу, брезгливо оглядывая.

– Отмыть и переодеть, – бросила она повелительно, – Да кликните смотрительницу.

После этого она величаво выплыла из помещения, а ей на смену вошла необъятных размеров тетка в сопровождении нескольких молоденьких девушек.

Девчата тут же вытащили на середину комнаты деревянную лохань и принялись наполнять её теплой водой. Затем меня сноровисто раздели и две мои надзирательницы настойчиво подтолкнули к посудине, в которой и принялись меня намывать.

– А тоща-то кока! – выдала смотрительница, из чего я поняла, что я на её вкус оказалась слишком худа.

Я же на это лишь мысленно пожала плечами. Что выросло, то выросло. Уж извините.

– А волосы густы, – одобрительно поцокала она языком, наматывая на свою пухлую руку мою копну волос, а потом бесцеремонно залезла мне в рот, от чего я дернулась и недовольно фыркнула.

– Тааак, зубы белые, целые, все на месте, – изрекла горе-стоматолог.

– Глаза не косят, – а теперь ещё и горе-окулист.

– Кожа чистая, без ожогов и парши, – не унималась недо-дерматолог.

Пока меня бесцеремонно осматривали и вертели, словно куклу, ярость во мне медленно закипала.

– Ну-ка, девка, расставь ноги пошире. Надо досмотреть, не порченая ли ты.

Бабища деловито принялась закатывать рукава и, словно хирург, тщательно намывать в шайке свои ручищи. Намерения женщины были очевидны, и тут у меня не выдержали нервы.

– Прикоснётесь ко мне и умрёте, – тихо проговорила я, яростно глядя ей в глаза.

И сказано это было так, что все разом вдруг отшатнулись и замерли. Не знаю, что прочла на моём лице в тот момент эта самая смотрительница, но больше она ко мне не приближалась. Девушки тоже, как-то опасливо косились на меня.

– Одевайте, – разрешила я им. И четыре пары рук тут же кинулись обтирать меня льняными полотенцами, а затем натягивать сорочку, рубашку, несколько нижних юбок, а уж потом вышитый золотыми и серебряными нитями сарафан.

Усадив меня на резную скамеечку, две девушки принялись расчёсывать мои влажные волосы частыми гребнями, а остальные вдруг запели. И пели они такие заунывные песни, что мне захотелось волком завыть. Их репертуар перемежался с каким-то странным девичьим плачем, а песни были о нелегкой женской доле, о тоске девушек по подруженьке. В своих песнях они горевали о том, что не водить мне более с ними хороводы, не встречать в шумной девичьей компании солнышка на Ярилов день, не бегать на супрядки, и не коротать мне с ними теперь вечорки.

Хотя я и понимала, что весь этот спектакль – лишь дань традициям. Обычай такой. И не знала я этих девушек, и тем более не была им подругой. Все равно, их поведение меня немного обескуражило.

Продолжалось всё это долго. Очень долго. Я уже не знала, куда себя деть. Мне откровенно хотелось всех выгнать вон. И только я приготовилась это сделать, как в резную дверь громко постучали. А затем несколько девушек внесли в помещение пару сундучков и два подноса с яствами.

– Подарки и сладости от жениха! – восхищенно заахали девочки.

Я же равнодушно взирала, как две мои конвоирши принялись раскладывать содержимое ларцов. В одном из которых лежали пара сапожек тонкой выделки, маленькое зеркальце, баночка белил, склянка румян, резной украшенный самоцветами гребешок и несколько коробочек с украшениями.

Во втором ларце оказались изящные ножницы, коробочка с иголочками, булавочками и множество отрезов тончайшего шелка разных оттенков.

Девушки сноровисто раскладывали на столе сладости, засахаренные ягоды, миски с тягучим медом, тарелочки с крендельками и баранками, пряники, кувшины с охлажденным морсом и горячим сбитнем.

Поскольку ела я в последний раз более суток тому назад, то не удивительно, что при виде всего этого изобилия мой рот тут же наполнился слюной, а в животе заурчало. И только моя гордость и тренированная выдержка не позволили мне накинуться на еду, словно оголодавшая бродяжка. Напустив на себя отстраненный вид, я аккуратно отломила от вкусно-пахнущего каравая небольшой кусочек, мазнула по нему мягким чуть подтаявшим сливочным маслом и медленно с достоинством положила в рот, не торопясь пережёвывая.

Одна из девушек тут же пододвинула к столу резной стульчик, чтобы я смогла усесться, а вторая наполнила деревянный кубок сбитнем.

Я внимательно посмотрела на них. Надо бы запомнить этих двоих, так как не было на их лицах ни презрения, ни раздражения, а только забота и сочувствие. А вот другие смотрели с явным неудовольствием. И внешне эти двое как-то выделялись на фоне остальных. Более скромные наряды, отсутствие дорогих украшений и перстней, коих было в изобилие у других девушек. И смотрели те с высокомерием и даже плохо скрываемым превосходством. В их движениях читалась явная неохота мне прислуживать. Всем своим видом они показывали, что делают это по принуждению.

Интересно, кого же послали прислуживать княжеской невесте? Возможно это какие-нибудь боярышни или дочери богатых купцов или военноначальников?

А между тем, день клонился к вечеру. Две мои конвоирши настойчиво сопроводили меня в соседнюю комнату, где под тяжелым пологом располагалась высоченная кровать.

Одна из товарок протянула ко мне руки, дабы помочь раздеться.

– Сама, – резко осекла её я.

– Не положено, – сурово ответила женщина, но руки всё-таки убрала.

Сейчас мне было глубоко начхать, что положено, а что нет. Мне хотелось лишь одного – поскорее остаться одной, и чтобы все, наконец, оставили бы меня в покое.

Обложенная со всех сторон подушками и укутанная одеялами, в летнюю-то жару, я наконец осталась одна.

Сначала думала, что не усну. Но, видимо мой организм решил иначе. Изрядно измотанная прошлой бессонной ночью, да и дорогой из своей деревни в Дмитров, я тут же погрузилась в крепкий тяжелый сон. Всю ночь мне снилась какая-то муть. То причитания Матрены рвали мне сердце, то плач сестер Морозовых. А ближе к рассвету мне приснился Ветер. Он стоял и просто смотрел. И было в его взгляде что-то такое…, такое странное, толи обида, толи злость.

А утром началось и завертелось. Сначала в комнату вошли обе мои конвоирши, затем дюжина молодых девушек, среди которых были и вчерашние лица. После них в помещение прошаркало несколько бабок в черных балахонах и каких-то монашеских уборах. Они тут же уселись на лавку под образами, перекрестились и затянули молитвы и церковные песнопения.

Меня снова купали, и снова причёсывали, а затем одевали. А вот одевали меня часа два, не меньше. Я за это время вновь успела вспотеть, устать и очень сильно проголодаться.

– Есть хочу, – тихо выдохнула я, ни к кому особо не обращаясь. Сейчас бы Казимир уже и стол бы накрыл с теплыми лепешками, медком, да мягким сливочным маслицем. И чаёчек бы заварил из зверобоя и сушеной сладкой вишни. М-м-м.

– Не положено, – жестко отрапортовала одна из моих конвоирш, видимо услышавшая моё причитание.

– Потерпите, – тихо прошептала одна из девушек, – До венчания нельзя пищу вкушать.

Знать не передумал князек, жениться всё-таки хочет.

Я обреченно вздохнула, и позволила двум своим ненавистным надзирательницам и дальше делать своё дело, то бишь одевать меня.

Через несколько часов ритуальное укутывание невесты в кокон из двухсот слоёв было окончено. И было на мне столько всего, что я половину разглядеть даже не смогла. Сорочка короткая, сорочка длинная, рубашки, подъюбники, юбки, сарафаны, платки, покровы, фата из плотных кружев.

К тому времени, когда на мою голову поверх покрова и фаты надели золотой обруч, я уже чувствовала себя на грани обморока. Было душно и адски жарко. Я почувствовала, как под нижней сорочкой по позвоночнику покатились капельки пота. Пошевелиться было кране трудно, так как подвенечный наряд невесты весил килограмм двадцать, не меньше. И надо учитывать мой собственный никчемный вес. Одним словом, передвигаться без посторонней помощи я не могла. Благо, что под руки меня подхватили девушки, да так и повели, а то бы я точно запуталась в этих многочисленных юбках и слоях.

Так мы и шли. Впереди важно шествовали две мои конвоирши, затем одна из бабок-причиталок с иконой Бога-матери в руках, так я их про себя назвала, так как от их многочасового причитания и завываний у меня кошмарно разболелась голова. После бабки с иконой шла я, в окружении девушек и поддерживаемая ими же по локотки. И замыкали процессию оставшиеся бабки-причиталки, которые чинно семенили за нами, и старались не отставать.

Куда мы шли? А пёс его знает… Откровенно, мне было уже всё равно, лишь бы поскорее выйти на воздух, и вообще, чтобы это всё уже скорее закончилось.

Венчание прошло, словно в тумане. Голова кружилась от ладана и запаха восковых свечей, от духоты и невыносимой жары. Перед глазами всё плыло. Да и если бы не плыло, то всё равно вряд ли бы я смогла разглядеть хоть что-то. Под плотным слоем тяжеленной кружевной фаты, которая вам не из двадцать первого века невесомая и прозрачная, я ни то чтобы увидеть что-то, да я дышать нормально не могла.

Креститься в храме рука не понималась, хоть надо было это делать хотя бы периодически, но я чувствовала, что не вправе. Уж не знаю, какими глазами смотрели окружающие и сам священник на невесту, которая за время службы и самого таинства венчания ни разу не перекрестилась и не прошептала ни слова молитвы. Благо я этих взглядов не видела, даже если бы захотела, так как из-за этой ужасной фаты, все равно не смогла бы.

Не улучшила положения постоянно гаснущая свеча в моих руках. Кто-то из зевак, присутствующих в храме на венчании, даже молитвенно прошептал, что примета плохая. Примета? Да ладно? Подумаешь свеча. Вот языческая ведьма в православно храме, вот это и правда не очень по канону.