Но Боря впервые меня не слушал и не внимал моим доводам, а только втянул кило никотина, потер нос и сказал:

– Ну ок, горько. Со мной ты, значит, не можешь, а с ним можешь.

Больше он не орал, не удивлялся и ни в чем меня не обвинял. Только девушку нашел в баре, Ксению.

Он быстро ввел ее в нашу компанию, и мы с сестрой Антониной честно пытались Ксению принять и полюбить. Но однажды она при мне – Боря этого не видел – резко отчитала пожилого дядечку-курьера, потому что тот назвал ее дочкой (сексизм и эйджизм) и попытался оправдаться и доказать, что у него заказ на 20:00, а не на 19:30 (газлайтинг и менсплейнинг). И я поняла: не полюблю ее никогда, это самодовольное благополучное дитя, взрощенное папой Инстаграмом^[1] и мамой Популярной Психологией. «Я думаю, надо всегда выбирать себя», – серьезно заявляла она, хотя в жизни не стояла перед таким выбором, и добавляла: «Быть удобной не значит быть счастливой!»

– Мир так сложен и к тому же мне должен! – изобразила Ксению Инстаграмовну* сестра Антонина. – Вот я тоже против сексизма и газлайтинга, только настоящих, а не воображаемых.

– Ну да, Ксения целыми днями на одной ноте воет: «Волки!» И перерыв делает только на кофе без кофеина, который ей, конечно же, кто-нибудь обязан принести, иначе трагедия, – поддержала я сестру. Не любить кого-то неприятного лучше в компании, чем в одиночку.

Ксения должна была поехать в Сочи с Борей. Но в очередной раз на что-то страшно обиделась (то ли он обесценил ее чувства, то ли не лайкнул фоточку) и осталась в Москве. А я как раз продала машину и скучала по маленькому моему лысенькому опелю по имени Ося, и Антон еще уехал в командировку в Оман, так что сестра Антонина позвала меня присоединиться к их большому южному походу.

Моститься на заднем сиденье Гошиного мустанга мне было бы неудобно: я же не хомячок, а женщина ростом 176 см. В общем, демарш Ксении оказался кстати, и я поехала с Борей в его черном мерседесе, седане E 350 2012 года. Договорились, что я в Краснодаре обращусь в хомячка и пересяду к Антонине с Гошей, а Боря покатит себе спокойно в Сочи один. Все были согласны и довольны. Кто ж знал, что в Воронеже я его полюблю!

Воронеж был первым значимым пунктом нашего путешествия. А еще это родина Бори и Гоши – они жили в соседних подъездах и дружили с детского сада. Город мне понравился. Там, наверное, хорошо было расти: широкие улицы, много домов с башенками, несколько театров, люди спокойные и интеллигентные, весна относительно ранняя. Боря и Гоша ходили в инновационную школу, которые в 1990-е начали появляться по всему бывшему Союзу. Их классного руководителя звали Байрон, он вел английский язык.

Мы сидели в старой квартирке их друга и одноклассника – кажется, Петра или Павла, Боря с Гошей рассказывали о своем детстве, а я нашла за тахтой древнюю гитару в полустершихся наклейках и попыталась ее настроить. Тут оказалось, что у гитары не хватает одной струны. И что учитель Байрон недавно умер.

– А Байрон умер, – сказал Петропавел. – Скончался от онкологии в январе.

Вот тогда я посмотрела на Борю и влюбилась. Как будто потерянная гитарная струна вдруг нашлась и пронзила насквозь мое сердце. Может, у них традиция такая в городе Воронеже, не знаю.

– Ого, – произнес Боря речь на смерть Байрона, и я заметила, какой он красивый.

Возможно, тогда я впервые увидела его по-настоящему серьезным. Не веселым и жизнерадостным, как большую часть времени. Не расстроенным или злым, как когда я его расстраивала или злила, – а серьезным. Лицо его разгладилось и будто приняло задуманные природой очертания. Не такой уж у него большой нос – подумалось мне. А глаза какие невообразимо черные. И умные, господи. И как он голову наклоняет чуть вправо, когда сосредоточен, и как щетина легкой тенью лежит на щеках, и как кулак постукивает по хорошо очерченному подбородку. Да он идеальный человек.

А тут Боря еще и заговорил:

– Байрон был лучшим учителем. Он мог любого человека научить английскому, но не это в нем главное. Он всегда и со всеми был вежлив, называл нас на «вы», обращался как с равными, но без фальши, без популистских акций. Его безмерно уважали, к нему шли за советом, ему доверяли тайны. Он был добр, причем деятельно добр, и неравнодушен. Когда я пропустил полгода, он занимался со мной вечерами бесплатно, да еще и кормил: помню эту жареную курицу…

Он не повышал голоса, кажется, никогда, и я только один раз в жизни видел, как Байрон потерял терпение. Наша староста Вера Маслова, девица довольно вздорная, вдруг посреди урока начала выговаривать Байрону за то, что он полчаса рассказывал, как американцы празднуют Хеллоуин, День благодарения и Рождество, а не готовил нас к выпускному экзамену. Байрон осекся, покраснел и вышел из класса. Но через пять минут вернулся и спокойно продолжил урок…

Он действительно не готовил нас специально к экзаменам. Только вот мы их сдавали лучше всех в городе. А на уроках играли в «Государство», например. У каждого была своя должность: я был министром финансов, он вот (Боря кивнул на Гошу) – вообще президентом. Выпускали газеты и журналы. Даже вели телепередачи. У нас в школе была своя телестудия, обычно там директор выступал раз в год и зарядку по утрам показывали, а Байрон нам рассказывал, как снимают настоящие ток-шоу, и мы сделали несколько программ. Потом играли в книжный магазин – кто-то был продавцом, кто-то издателем, кто-то поставщиком бумаги, кто-то работал в типографии. Выводили магазин на самоокупаемость, попутно изучая, как устроена экономика малых предприятий. И все это, конечно, на английском языке. Какие там Бо́рис и Лина из советского учебника! Какая, к черту, семейка Стоговых, проживающая на «Револьютсии проспект-стрит»! У нас была настоящая жизнь, не то что у них. Это Байрон как-то оставил нас (снова кивок в сторону Гоши) после уроков и спросил, правда ли мы хотим поступать в пед, как почти весь класс. «Вы уверены, Боря, что педагогика – ваше призвание?» – так и слышу его голос. Мы тогда подумали-подумали и поехали в Москву, в ИСАА… Звонили ему после каждого экзамена: сначала ему, потом родителям. И он был так счастлив, когда мы поступили…

Боря замолчал и опустил голову, мы какое-то время сидели в полной тишине.

– Педагогика была его призванием, – продолжил он. – Он легко удерживал внимание тридцати подростков по шесть часов подряд. Мы же на инязе учились, английский был каждый день, кроме вторника, а в понедельник – сразу три пары. Мне кажется, Байрон мог бы стать руководителем любого уровня, народ за собой повести, революцию возглавить. Ну или хотя бы вести курс в университете. Но он был простым учителем, даже не завучем. И при нас, и еще много лет после нас. Он всегда был. А теперь его нет.

Вам знакомо желание немедленно оживить Байрона? А сказать другу, которого полгода старательно убеждала в своих исключительно дружеских намерениях, что теперь он самый красивый человек на земле? Сложное чувство, комплексное. Оно обрушилось на меня и не отпускало до самого Краснодара. Я говорила с Борей, слушала его, смотрела на него и думала об этом, пока он подпевал радио «Мелодия. Бобров» (мелодия бобров? что?).

По пути выяснилась пара любопытных деталей. Например, Боря, когда собирается ехать на машине задним ходом, не по зеркалам ориентируется, а кладет руку на спинку пассажирского сиденья и смотрит назад, как американцы. Раньше я этого не замечала. А теперь от этой его руки каждый раз шел нестерпимый жар. И казалось, что Боря хочет меня обнять, и приходилось сдерживаться, чтобы не броситься ему стремительно на шею через коробку передач.

Или вот еще: Боря может заснуть в любой момент в любом положении. Проспать пять минут и снова, бодрым и довольным, помчаться дальше. Он это отлично контролирует, и в дороге в том числе. Поэтому где-то в районе Каюковки он вдруг съехал аккуратно к обочине, сказал мне: «Прости, я немножко устал», откинул голову назад и уснул. Я хотела было предложить сменить его за рулем – все-таки у меня водительский стаж восемь лет и ни одной аварии, но он уже не слышал, спал. И спящим казался еще красивее, что странно: ведь у него удивительные глаза… Загадка! Через пять минут Боря уже несся по трассе, напевая: «Каюковка, Каюковка, мы встретились в Каюковке», а я только хвалила себя за то, что не стала будить его, например, поцелуем.

В общем, под Воронежем я была безнадежно влюблена. А в Ростове, где мы ночевали, вспомнила о существовании Ксении и немного Антона, устыдилась и наговорила сестре Антонине лишнего, безостановочно болтая о Боре за ужином. На следующий день, проезжая указатель на поселок Веселая Жизнь, загрустила: собственный поворот к радости я явно пропустила полгода назад.

В Краснодаре, куда мы с Борей приехали довольно рано, я решилась на важный разговор. Момент был удобным: мы обогнали всю процессию, заехали в кафе пообедать, громадине мерседесу нашлось роскошное место на парковке, а Боря заказал борщ и поэтому был в отличном настроении.

«Надо поговорить. Мне надо с тобой поговорить. Нам надо поговорить, потому что…» – репетировала я.

Принесли борщ.

И я спросила Борю:

– А кстати, какой у тебя рост?

Он улыбнулся – так, будто сейчас ответит: «Никакого», но сказал:

– Сто девяносто три.

– Тебе этот вопрос часто задают? – догадалась я.

– С детского сада, – снова улыбнулся он. – А что?

Ничего, это мой любимый рост. А нам надо поговорить.

– Я бы… Нам бы … – начала я хрипло, и тут у Бори зазвонил телефон.

Это был его лучший друг Гоша, который вместе с моей сестрой Антониной застрял в Краснодарском крае, потому что у них сломалась машина. Что иронично – у поселка Веселая Жизнь.

– Беда, – сказал Боря, отложил с сожалением ложку и встал во все свои 193. – Надо ехать.

– Доешь борщ! – строго приказала я.

Это было все, что я тогда имела право сказать.

Боря послушно съел почти весь борщ. Потом оставил меня гулять по солнечному Краснодару, поехал за Гошей и Антониной, привез их самих и их мустанг на прицепе. И вот они с Гошей отправились в элитный краснодарский автосервис выяснять подробности, а мы с Антониной пошли пить белое и красное вино на улице Красной.

И сейчас ее волнует только одно: как же она теперь, бедненькая, попадет без машины в Ялту. Когда у меня жизнь рушится, а Боря завтра уезжает в Сочи.

– Жозефина! – услышала я. – Жозефина Геннадьевна!

Ах да. Жозефина Геннадьевна Козлюк – это я. Приятно познакомиться.

– Сестра Ж.! – сказала сестра Антонина. – Вам с Борей надо поговорить.

Краснодар, гостиница, 30 апреля, позже вечером

– Продиктуй, пожалуйста, свои паспортные данные, – попросил меня Гоша.

Мы только что вернулись после ужина в отель и зашли к ним с Антониной в номер. Гоша хотел купить нам троим билеты на самолет в Симферополь – на завтра. Оттуда до Ялты мы собирались взять такси. Боря жил этажом выше и попрощался с нами в лифте. Пока Гоша искал варианты, сидя за столом с ноутбуком, сестра Антонина безуспешно делала мне страшное лицо. «Иди поговори с Борей!» – кричало это лицо. Два часа назад то же самое говорила сама Антонина, вслух. А я вяло отнекивалась. В самом буквальном смысле – повторяла «нет», без объяснений. Не было у меня аргументов, кроме «ничего из этого все равно не выйдет, пусть мирится с Ксенией, женится на ней, заводит сто одинаковых детей и выкладывает их в инстаграм*».

– Еще раз, – сказал Гоша. – Серия 46 06, номер повтори.

– 666… – начала я, и тут в дверь громко постучали.

Сестра Антонина сорвалась с места, как годовалый щенок, и побежала открывать.

– Наверное, горничная, – предположила я и села на кровать. – Или террористы. Или черт.

– 666, – ровным голосом подбадривал меня Гоша. – Дальше?