– Мы всё доложим командованию части этих «героев» и оно компенсирует вам убытки по составленной смете.– Сказал старшой подлетевшему администратору – Посчитайте ущерб и напишите объяснительную. Укажите сумму компенсации. Мы подождём.

Дима пытался допить коньяк, но кто- то из патруля бутылку забрал и аккуратно опустил её в урну горлышком вниз.

Проснулись курсанты на гарнизонной «губе», на холодных топчанах без простыней и одеял. Было холодно и жутко от тревоги. Они же не могли знать, что находятся на гауптвахте. Да не вышло у них и вспомнить – где были они до этой серой бетонной комнаты с четырьмя деревянными нарами, одним маленьким окном с решеткой и с синей железной дверью, посередине которой было чуть приоткрыто маленькое окошко без стекла, но тоже с арматурой, приваренной крест- накрест.

Потом их отвели к начальнику «губы», худому капитану с седыми усами, опущенными до низа челюстей.

– Форму отряхните и поправьте. Помялись за ночь на топчанах. Вот вам ваши ремни и фуражки. Тоже их доведите до уставного вида. Выполнять!– Приказал усатый.– Сейчас из училища за вами приедут. Документы в карманах, не волнуйтесь. Ничего мы не украли. Денег у вас уже не было.

Скоро в камеру зашел лейтенант милиции, начальник кафедры воинской дисциплины всего училища Шабашов. С ним струнками стояли рядом два сержанта с повязками «патруль» на рукавах. Витюшу с новым другом загрузили в миниатюрный « черный воронок». Сержанты сели напротив и через полчаса оба похмельных,несостоявшихся защитников населения от зла, стояли перед заместителем начальника учебного заведения полковником Чепраковым.

– Говорить мне с вами не о чем.– Сказал без выражения полковник.– Приказ о вашем отчислении с курсов я подписал. Висит на всех досках объявлений училища. Личные вещи гражданские у каптёра заберите, а форму сдайте ему же. Всё. С этой минуты вы гражданские люди. Гуляйте. Пошли вон, позорники!

Каптёр, сержант сверхсрочник, подпустил их к огромному шкафу, открыл дверцу и показал пальцем на длинную трубу из нержавейки, на которой уместилось штук сто вешалок с одеждой.

– Чужое с бодуна не хапните.– Сказал он весело, сел на стул и закурил.– Вот какого хрена нажрались ? Меньше месяца учиться осталось. Стали бы уважаемыми людьми. А сейчас – как были «не пришей кобыле хвост», так и остались.

Витюша переоделся и пошел на улицу.

– Эй, братан, меня – то подожди.– Крикнул Дима.

– Да пошел ты!– Окрысился Витюша. – Ты, блин, бедоносец. С тобой ходить – или в тюрьму попадёшь, а то и зарежут где – нибудь. Сам гуляй.

Он пошел к городской церкви, почистил ботинки об щетку перед входом и когда вошел- успокоился. Здесь было тепло, тихо и пахло ладаном. Со стен глядели на него святые мученики, а также более почитаемые прихожанами великомученики, сам Христос и мама его – Богородица, святая дева Мария.

– Витюша три раза перекрестился, поворачиваясь слева направо. Получилось – поклонился всем.

– Простите меня, люди святые и Господь с Богородицей. Козёл я конченый. Исправлюсь я только с вашим прощением. Помощь мне нужна ваша. Никогда не просил. Помогите в люди вернуться. Христа ради умоляю вас!

Он поклонился низко, трижды крестом осенил стены храма и, пятясь, вышел на паперть. Примостился с краю рядом с нищим в ободранном, дырявом коричневом зипуне и старой солдатской шапке без звезды.

– Пожертвуй малость малую во имя отца, сына и святаго духа.– Оборванец поднял голову и оглядел Витюшу мутными пьяными глазами.

Шанина крючило с похмелья, которое никак не мог подавить лёгкий и ласковый мартовский ветерок, пахнущий почками, не успевшими пока полностью открыться. Тошнило. Внутри плоти отвратительно разлагался на вонючие составляющие вчерашний сладостный коньяк.

– Не подашь? – Почти угрожающе проскрипел снизу нищий – Тогда нет к тебе милости Божьей. И не будет ни хрена.

– Мне бы самому кто подал.– Витюша закашлялся и присел на корточки рядом с мужиком. – Всё украли в поезде пока спал. Из Омска ехал на работу устраиваться. Теперь я с похмелья не могу пойти на розыск работы. Выгонят. Похмелиться не на что.

– Денег я тебе не дам, божий человек. Я сам с хозяином делюсь.– Нищий сунул руку в сумку, рядом лежащую. Старая большая дерматиновая женская хозяйственная сумка, утерявшая за годы цвет и форму. – А водочки хлебни сто граммов. Из горла умеешь?

Шанин сделал большой глоток, потом ещё один, выдохнул и вылил внутрь себя снова немного. В глазах запрыгали чёртики и звёздочки, по спине пробежала кусачая судорога, в висках стали стучать маленькие молоточки, а желудок просто умолял Витюшин мозг разрешить ему выплеснуть водку обратно. С паперти на теплеющую весеннюю землю. Мозг не позволил разбрасываться дарованным зельем и минут через десять дешевая водяра «прижилась». Появилась возможность думать.

Шанин пожал руку нищему, потрепал его по старой шапке, сказал «спасибо, выручил, брат!» и пошел от церкви к скверику, собранному из сплошной желтой акации. Она уже почти распустилась. На скамейке, куда Витюша плюхнулся тяжело и неуверенно, пахло клейковиной почек и сладостью маленьких трёхлистных цветочков лимонного цвета.

– Домой, в Семёновку, нельзя ехать. Позор.Меня не только Хохлов, но и кореша из пивной засмеют, заплюют и правы будут. Но в смерть обидится один Хохлов и очень расстроится, а может даже и приболеет Наташка. – Шанин перебирал возможные варианты его возвращения, глупого, бесполезного и несвоевременного. Не было ни одного варианта, чтобы приехать обратно без стыда на роже. – Значит надо очухаться здесь, в городе. Стать трезвым, почистить одежду, душу и тело в местной бане, да попроситься на приём к начальнику курсов. Сказать, что оплошал и подвёл весь коллектив не намеренно, а по глупости. Решил, мол, выпить сто граммов после учёбы, отметить благодарность за задержание преступника. Ну, глупо вышло. Но он не хотел такого исхода и готов искупить вину свою честным выполнением самых трудных заданий.

Он поднялся и быстро пошел на базар.

– Может там наши, Семёновские, торгуют.– Надеялся он вслух.– Займу у них трояк. Выпью, отосплюсь на вокзале, а утром пойду шибко челом бить перед начальством. Может, сжалятся, возьмут обратно.

Он старался не думать о том, что Хохлову о его отчислении уже доложили, что об этом и Наталья знает тоже. И что оба они до сих пор держатся за головы и не знают что делать. Как выправить эту дурацкую нелепую загогулину и выбить у начальства для Шанина прощение и шанс доучиться до выпускного вечера?

На базаре он без труда разыскал своих, деревенских, которые продавали сало и картошку, занял пять рублей и к вечеру напился с горя почти до состояния ползающего насекомого. Кто- то помог ему дойти до вокзала. Там он лег на длинную скамью в зале ожидания и провалился почти в подлинное небытиё.

В полночь наряд милиции обходил по графику вокзал.

– Ты кто и куда?– Растолкал Витюшу патрульный капитан. Старший группы.

– Милиционер я. Сержант.– Смог выговорить Витюша.– На задании я.

– Пусть он задание выполняет в вытрезвителе.– Засмеялся капитан. – Там его и помоют холодненькой. По паспорту он из Семёновки. Вот завтра начальник вытрезвителя туда позвонит и пусть они парня забирают. Нам тут городских хватает.

Последнее, что смог запомнить Витюша – холодный душ, белую простынь на топчане в холодной комнате и какого- то придурка, который спрыгнул со своей лежанки, подбежал к Витюше и прошептал на ухо.

– Завтра нас отпустят. Ты от меня не уходи. Опохмелимся. Я место знаю, где в долг вино дают.

– Я не пью, мля! Я бросил и буду работать в милиции.– Тоже шепотом ответил Шанин, провалился в горячий сон и пропал для всех и всего доброго, что могло бы с ним произойти, но не случилось.

Глава шестнадцатая

Это был почти траурный день, когда Хохлову позвонили из районного отдела милиции и доложили, что тот, кого он рекомендовал на сержантские курсы, Шанин Виктор Иванович, только что отчислен из училища за пьянку в милицейской форме, причём при большом скоплении народа, ко всему ещё курсант разбил окно в кафе и порвал в клочья дорогой гардинный тюль, что прицельно опозорило Органы, являющиеся примером правильной жизни для советских граждан.

– Это я тебе, Андрюша, маленькую выдержку из приказа читал.– Объяснил зам. начальника политотдела Горелов. – Остальное – пафос. Тебе слушать его без надобности. Можешь заехать ко мне, я напишу бумагу с просьбой о восстановлении Шанина. Оступился курсант разок всего. А так – то он в числе лучших этого выпуска. Может, полковник смилуется. Вполне. Я его неплохо знаю. Давай, приезжай.

Хохлов заехал на ферму, рассказал плохую новость Наталье, ввёл её не только в курс дела но и в страшную истерику. Она билась лицом об молочную флягу и рвала на себе волосы. Суровый милиционер Хохлов такое, конечно, не один раз видел. Преступники отловленные, часто себя наказывали именно так за то, что попались. Но от Натальи он такого взрыва эмоций не ждал и потому пропустил момент, когда её сразу же надо было крепко прижать к себе. Билась бы об его грудь, тоже, естественно, твёрдую. Но не как фляга из алюминия. Он оттащил её на улицу, достал из кармана чистый носовой платок, смочил в талом снегу и начал стирать кровь с лица женщины, потрясённой глубже всех глубин души своей, обласканной надеждой и всем остальным, которое так прекрасно складывалось.

Под Наташкиным глазом уже пробивался на поверхность пока ещё красный фингал. Хохлов нашел в кармане медные монеты. Две штуки по пять копеек. И приложил на самые яркие места.

– Вот так держи минут пять, не меньше.– Он расставил её пальцы точно на медяки. – И успокойся. Я поеду, уговорю полковника вернуть Витька обратно. Осталось чудь больше половины месяца учиться. А он и там передовик. Как на покосе камыша. Думаю, не откажет командир. Полковник – с головой мужик и с чувствительным сердцем. Ладно, иди на работу. А я поеду сейчас. Переоденусь в выходную – парадную формягу. Дело- то серьёзное. Надо выглядеть.

Он махнул рукой, что- то говорил под нос на пути к машине, быстро открыл дверцу и быстро уехал, виляя на скорости по мокрому, уходящему в землю снегу.

Постояла Наташа, прижав пятаки к верху щеки, а тело к белой стене фермы, сняла фартук, повесила его на дверную ручку и опустилась на корточки. Хохлову она верила. Он уговорит начальство. Возьмут Витюшу обратно. Но…

Огромное, как американский небоскрёб, «НО» было не камнем, а целой непокорной горой преткновения. Витюшу- то сначала надо найти в городе. А он, сто процентов, сидит, горем пристукнутый, сейчас не в библиотеке и в близком будущем туда не занесёт его нелёгкая. А столовых, забегаловок, пивных и рюмочных в городе – тьма. Алкашей уличных – море. Хазы и малины, куда приблатнённые затягивают пьяниц, чтобы потом втравить их в какое – нибудь мутное дельце – почти в каждом квартале десятков городских улиц и переулков.

Долго держалась Наташка за голову, мяла её до боли ладонями, но поднялась и направила свои ноги без управления умом к Зайцевой Людмиле, бывшей подружке, специалисту по тушению внутреннего пожара, запаленного разбитой любовью, портвейном и водочкой. Контроля над собой Наталья на тот момент не имела, поэтому нахрюкались они с Людкой и тёткой Веркой Хлыстуновой до зелёных соплей и неприличного внешнего вида. Пили, танцевали, травили анекдоты, а уже поздно ночью Натаха вышла как бы в туалет и смылась домой. Добрела вслепую, на подсказках подсознания и ещё не пропитой до дыр памяти. Упала на кровать не раздеваясь и выключилась до утра.