Повозка, запряженная мулом, покатилась. Верный пес Зубастик принялся собирать оставшихся баранов и овец, а ведь когда-то у их семьи было одно из самых больших стад.

Идрис созвала детей, но, как и ожидалось, все сказки Киплинга они уже выучили наизусть. Даже их нелюбимую историю «Мэ, паршивая овца» про мальчика Панча. Сказка про Рикки-Тикки-Тави, победившего змей, тоже не смогла увлечь надолго. Положа руку на сердце, Идрис их не винила. Рикки-Тикки сражался с конкретным врагом, коброй Нагайной, а как прикажете сражаться с палящим солнцем? Тут нужно чудо.

«Чудо,» – подумала она, бросив задумчивый взгляд на высушенную землю. Ветер с пустыни доносил горько-сладкий минеральный запах.

В голове всплыли воспоминания о громкой, жесткой песне про злого волшебника, что стремился построить башню до самых звезд. «Stargazer», да, так называлась песня из альбома «Rising». Она заслушала её до дыр на старом кассетнике, пока отец случайно не узнал и не сломал со словами «что за уродскую сатанинскую чушь ты слушаешь?!» Тогда ещё Идрис разрешалось ходить школу. Так совпало, что потом они все ушли кочевать. Нет уже больше той школы, кассет, старых друзей. Остались только воспоминания, как кропотливо делала домашнее задание после тяжелой помощи по дому, да полустертое лицо Ричи Блекмора на обложке. Как вообще ей в руки попало такое чудо? Неизвестно. Наверное, кто-то из миссии ООН забыл.

Дети обеспокоенно завозились. Самый неугомонный, Абдул, почти исхитрился ущипнуть за нос, но Идрис его быстро подхватила и прижала к себе. Братец оскорбленно завозился, размахивая руками. Он уже взрослый, объятья это же не для него.

– Тш! – заговорщицки улыбнулась и показательно оглянулась. Дети восторженно притихли и подобрались ближе, – Есть у меня для вас история. Про черный-черный замок, что соорудил один злой колдун. Он заставил всех копать землю, чтобы добыть камни и построить его!

– Копать в пустыне камни?! – воскликнул Абдул, – Он что, глупый?!

– Глупый, – кивнула Идрис. – И очень злой. Рубео… – черт, как же звали… Идрис быстро сделала лицо пострашнее, словно выдавала детям жуткую тайну, пока она сама быстро придумывала имя, – Рубео Драм! Да-а, так его звали. Он был невероятно злым. Его сердце было чернее ночи, а его блестящий ум не придумывал ни одной светлой мысли! Рубео заколдовывал все новых и новых людей, чтобы они искали все больше камня. А на его глазах были очки… – вот, она с щемящим восторгом ощутила, как вдохновение подхватывает её и несёт, – С оправой из самого светлого волшебного создания. Единорога! Убийство единорогов – грех, но путь добра был давно закрыт для него, и поэтому ни капли сожаления в нем не возникло. Тогда с помощью великой силы, заключенной в этих очках, он подчинил всех. Вообще всех. Их труд был тяжелым, от чего одежда истрепалась, а они все продолжали ему без отдыха и еды строить замок, пока…

Пока на этого колдуна не нашлась управа. Фантазия Идрис щедро сдобрила историю драконом, в которого превратился Рубео. И феями. И радугой. Феи явились, разломали очки и вдарили радугой по этому страшному замку, и по этому чудесному мосту вернули людей.

Дети слушали, раскрыв глаза и рты, боясь пропустить хоть слово. На губах Идрис расцвела улыбка. Вот их момент маленького счастья.

* * *

Прибыли.

– Все твои истории? – спросила мать, почтенная Фаиза аль-Абдулла, пока вместе готовили нехитрый ужин, а отец ушел просить разрешения у местных поселиться в деревне Альнаре.

Если Господь распорядится, если все будет хорошо, то они завтра уже смогут поселиться здесь.

Если.

– Ты отдохнула? – только и спросила Идрис, – Я видела, что ты задремала. Мы несколько раз останавливались, но ты слишком хорошо спала, чтобы тебя будить.

– Да, – Фаиза задумчиво хмыкнула, убрав за платок выбившуюся кудрявую прядь, – Спасибо тебе, дочка. Ты права, я слишком устала, – изнемождённо улыбнулась, собрав у губ обильную сетку морщин. Ведь когда-то её лицо было полным, кожа ровной, а скулы не выделялись так пугающе над провалами щек.

Вскоре вернулся отец вместе с Масумой. Две пары глаз с затаенной надеждой уставились на мужчин, и в обеих в самой глубине зрачков плескался страх. Было такое, что их уже прогоняли.

– Договорились, – прокаркал отец, Баким аль-Абдулла, и сел у котелка, – Мы можем поселиться. Благодарим Бога нашего, что осталась свободная земля.

Фаиза расслабилась и расчувствовалась, а Масума украдкой сжал плечо сестры.

На ужин сварили какие-то завалявшиеся крупы. Масума выудил из сумки консервы, на происхождение которых все тактично закрыли глаза. Наконец-то впервые за долгое время они ели горячую кашу с мясом, и никогда еще вечерняя молитва не была такой искренней. Отец забивал овец и баранов в крайнем случае, надеясь, сохранить как можно больше голов. Фаиза первым делом наложила отцу и Масуме, потом себе, далее уже самой Идрис. Ложка уже шкрябала по дну. Остатки разделили между оставшимися детьми. Идрис улучшила момент, и пока никто не видит, отдала свою порцию младшим братьям и сестрам, хоть живот, казалось, уж прилипал к позвоночнику.

«Я потерплю», – думала она, радуясь, что нет ни стекол, ни зеркал, а котелок уже давно истерся настолько, что на его боках только плавают бесформенные блики. Иначе без слез не взглянешь на свое отражение.

Идрис поблагодарила всех и пошла к своему спальнику. В животе плескалась только вода, чувство голода гложило и без того уставшее тело.

– Ешь, – Масума нарушил уединение и бесцеремонно сел рядом.

– Что? – Идрис заспанно заозиралась.

– Ты опять не ела, – глаза брата были зло сощурены, а губы сжаты, – А сегодня в коем-то веке был хороший ужин, – он жестко схватил руку сестры и вдавил в раскрытую ладонь кусочек маслянистого и немного шершавого.

– Я не могу так… – слезы выступили на глазах, а ведь она обещала себе не плакать. Идрис разжала руку и увидела свернутую в четыре раза лепешку, – Они совсем маленькие. К тому же, когда-нибудь и со мной поделятся, а пока пусть они хоть как-то поедят.

– И что? – резко перебил брат, яростно шепча, скрещивая руки на груди, – Хоть кто-нибудь с тобой поделился?!

– Ты.

Идрис спокойно встретила его ярость, как зеркало. Но не отразила, как это бы сделало зеркало, а мягко улыбнулась.

Юноша растерянно захлопал глазами. Ярость, злость, обида на сестру, что она опять не поела, когда он специально, чтобы её порадовать, искал эти дурацкие консервы, все это внезапно потеряло силу и утекло, как вода в песок.

– Ешь давай, – и отвернулся. Он не смог сгрубить. Только не ей.

Идрис впервые за вечер вгрызлась в лепешку, наконец-то ощущая в желудке что-то посущественнее воды и какого-то ломтика засушенного кактуса. Масума с болезненным интересом следил за тем, как его сестра жадно и аккуратно ест, не позволяя упасть ни крошке.

– Ты действительно веришь в драконов и фей? – задал он давно интересующий его вопрос, дожидаясь, когда сестра хоть сколько-то насытится.

– Не-а, – она покачала головой.

– А зачем тогда ты про них рассказываешь?

Идрис не удержалась, облизала пальцы и вытерла об угол одеяла. Действительно, зачем? Она вгляделась в глубокую ночь, в звезды, куда смотрел Масума.

– Им нужно чудо. Сказка, – её голос был тих и задумчив. – Что-нибудь, чтобы отвлечься от жаркой пустыни, голодных баранов, отсутствия воды и того, что у нас больше нет дома. Все наши пастбища высушены. Понимаешь?

Масума кивнул и замер. Наклонил голову на бок, прислушиваясь.

– Ты слышишь?

Девушка подобралась. Всё ночное спокойствие и негу сдуло в одно мгновение ока. Последовав примеру брата, она прислушалась. Тишина.

– Нет. – обеспокоенно посмотрела на брата, – Я ничего не слышу.

– Вот именно, – Масума уже вскочил и побежал к наскоро сделанной изгороди для их стада, а Идрис поспешила за ним, на ходу заматывая голову, – Ничего не слышно, хотя ночью они нет-нет, а топчутся и шумят.

Они прибежали к изгороди. Одна секция разломана, и всё их небольшое стадо разбрелось по поляне. Кто-то спокойно спал, кто-то щипал траву, но голов не досчитались. Масума посветил фонарем на землю, выцепив в круге света следы, ведущие к деревне. Идрис застыла, в ужасе прижимая ко рту руки.

– О Боже! Там же посевы!

Брат с таким же побелевшим лицом отмер и побежал по следу.

– Может еще не поздно! – крикнул, пытаясь ободрить уже не сестру, а самого себя, – Может, уснули по дороге…

– Ах ты шайтан?! Жрешь мою гуаяву?! – донесся крик фермера, разбивая все надежды.

В следующий миг раздался выстрел. Сердце похолодело. Фермер еще взял с собой оружие, а у них с собой только какой-то фонарик.

– Придурок, что ты делаешь?! – Масума уже выскочил из темноты под аккомпанемент жалобного блеяния барана, – Что ты стреяешь-то во всех?! Совсем мозги отсохли?

В свете фонаря земля рядом с бараном влажно отблескивала красным. Кровь стремительно вытекала и впитывалась в землю.

– Почему твой баран мою гуайяву жрет? – фермер неприятно оскалился, перезаряжая ружье, – Мы вас поселили, а вы вон как нас отблагодарили?! Небось сами же баранов своих и выпустили, а?!

– Ты сбрендил? – Идрис ахнула, – Зачем нам это делать, окаянный?

Все внимание было сосредоточенно на руках фермера. На том, как он держит какое-то допотопное ружье, едва ли не времен англо-бурской войны, и целится прямо в неё. Страх завладел сердцем, а ноги задрожали. От фермера несло хмелем, и пальцы на курке плясали. Неужели она скоро умрет, да ещё так глупо? Почему они не позвали отца?

– Послушай, мы…

– Молчать! – фермер гаркнул, и грохнул выстрел.

Масума прыгнул на человека, повалив на землю. Ружье неловко увело вниз, и тут уже брат не выдержал, заорал от жгучей боли в ноге. Небо, земля, бараны, все закружилось вокруг Идрис, и тошнота подкатила к горлу.

Она развернулась и побежала. Долго сдерживаемые страх и ужас гнали вперед, в пустыню.

Бежала долго, так что потеряла платок, счет времени и заблудилась. Поднялся жгучий ветер, обдавая незащищенные лицо и ноги колючим песком, а в следующий миг накрывая с головой. Нахлынула песчаная буря. Идрис упала и кубарем покатилась куда-то вниз. Неизвестно откуда взявшиеся осколки стекла возились в тело, выбивая из глаз поток горячих слез.

Буря усиливалась.

«Неужели я так умру?» – Идрис в оторопи взирала на огромную стену песка, неумолимо приближающуюся к ней, – «Это не я. Это не со мной. Это всё далеко за стеклом».

Она вскинула руки, закрывая голову, и глыба стекла возникла перед ней. Вкрадчивым шорохом песчинки заскользили по нему, стачивая гладкую поверхность. Новый порыв ветра, новая охапка горячего песка ударила вбок, опрокидывая навзничь.

«Неужели Бог позволит этому случиться?» – девушка обессиленно закрыла глаза, уже не было сил плакать, да и слезы так бездарно тратят воду. Будто бы она ей еще понадобится. Вокруг вырос стеклянный купол и бережно сомкнулся над ней. Звуки пропали, только шелест песка убаюкивал угасающее сознание.

– Бог умер.

Так четко и ясно прозвучал глубокий мужской голос. Сквозь толщу стекла и песка, нещадно сдуваемого жестокими порывами ветра, виднелась мужская статная фигура. Загорелый. Волосы, цвета воронового крыла, красиво и плавно развевались на ветру, а плащ наоборот, недвижим, словно ветер позволял волосам и ткани существовать в своей красивой реальности, оторванной от не менее реального кошмара. Глубокие иссиня-черные глаза завораживающе смотрели на Идрис, будто ему не мешает ни стекло, ни песок. Девушка беспомощно замерла, взирая, как придуманный ею Рубео Драм, будто бы обрел плоть и кровь.

– Рубео?! – мужчина весело расхохотался, обнажая змеиные клыки, – Теперь и мне жаль, что это не мое имя.