Тем временем круг деятельности компаньонов, особенно в Москве, расширился. Они начали импортировать другие красители, прежде всего кошениль, и наладили экспорт русской овечьей шерсти, а также говяжьего жира. Последний проект был временным (потому что Россия со временем стала импортером говяжьего жира)¹²².

Одновременно с торговлей красителями мой предприимчивый отец заинтересовался краппом, толченым корнем красильной марены, который добывали со времен Наполеона I главным образом в Южной Африке и из которого до появления ализарина производили ярко-красный краситель гарансин, необходимый для окраски овечьей шерсти. Он попытался наладить выращивание краппа и производство марены на Кавказе, в Дербенте на Каспийском море, и тем самым сделать ненужным импорт гарансина из Франции. На этом проекте он понес первые ощутимые убытки.

За годы царствования Александра II Россия в еще большей мере, чем в мое время, стала страной неограниченных возможностей для деятельных, трудолюбивых людей. Одна из причин этого заключалась в том, что до отмены крепостного права и связанных с ним реформ 60‐х годов силы нации были слишком скованны, чтобы активно участвовать в развитии страны.

Чего только не предпринимал мой отец! Он всегда умело пользовался новыми, только открывающимися возможностями. Когда в Европе в моду вошли шиньоны, он, не раздумывая, начал бочками ввозить из Китая косички более или менее красивых китаянок. В Париже эти волосы подвергались дезинфекции и окрашивались в светлые тона.

Покровительственная система российской таможенной политики благоприятствовала созданию русскими ткацкими предприятиями собственных прядилен. (Раньше они перерабатывали импортную английскую пряжу.) Поэтому нередки были случаи, когда какой-нибудь богатый русский купец, владеющий ткацким производством, – еще в кафтане и высоких сапогах, – приходил к своему немецкому партнеру и просил «выписать» ему из Англии, то есть организовать ткацкую фабрику: всё, от цехов и станков до котлов и сырья, а в придачу еще и мастера, чтобы ему оставалось только принять ее в эксплуатацию. Это было очень прибыльное дело. Довелось и моему отцу «выписать» такую фабрику.

Первопроходцем в таких проектах был бременец Людвиг Кноп, о котором еще пойдет речь ниже¹²³. Мой отец стал новатором в другой области, а именно в торговле чаем. До него чай доставляли из Китая в Россию караванным путем через Монголию и Сибирь. Запрет чайного импорта через морские границы был отменен в 1862 году. С развитием пароходства морской путь стал гораздо более коротким и дешевым способом доставки чая в Одессу, однако никто не решался воспользоваться им из‐за опасений за качество товара. Мой отец рискнул и доказал беспочвенность этих опасений. Его примеру последовали другие, и русская чайная торговля начала новый этап своего развития. Лишь десятилетия спустя, после завершения строительства Транссибирской железнодорожной магистрали, когда появилась возможность более удобного импорта чая по суше, через Сибирь, и таможенные ставки в этой сфере коммерции изменились в лучшую сторону и стали выгодно отличаться от таможенных издержек, связанных с морскими перевозками, торговля так называемым караванным чаем вышла на новый уровень¹²⁴.

В тот же период отец освоил еще один вид коммерции, выходящий за рамки чисто торговых операций: с помощью приобретенного им водолазного судна он занялся поиском и поднятием со дна торговых грузов с судов, потерпевших крушение у русских берегов Балтийского моря. Но это оказалось нерентабельным и бесперспективным, поскольку затонувших кораблей было слишком мало.

Еще в 50‐е годы он открыл сахарную торговлю и добился значительных успехов благодаря ссудам, которые выдавались фабрикантам, производившим сахар-сырец. Центром сахарной промышленности была Украина, а точнее, ее западные губернии —Киевская, Подольская и Волынская, где крупное землевладение было сосредоточено преимущественно в руках польского дворянства. Помещики были одновременно и владельцами фабрик по производству сахара-сырца.

В результате польского восстания (1862–1863)¹²⁵ некоторые из упомянутых ссуд не были возвращены. В трех случаях отцовская фирма вынуждена была в компенсацию ссуд приобрести крупные поместья с находившимися в них фабриками сахара-сырца. При участии близких деловых партнеров Вильгельма Рау в Варшаве и Фридриха Йенни¹²⁶ в Кальнике (Подольская губерния) из приобретенных объектов были образованы три акционерных общества, деятельность которых всегда была чрезвычайно успешной и прибыльной: Яроповичи¹²⁷, Романовское (в честь моего отца – имени Роберт в русском языке соответствует имя Роман) и третье общество, название которого я, к сожалению, забыл. На базе этих фабрик по изготовлению сахара-сырца из собственной сахарной свеклы была создан очень крупный рафинадный завод в Киеве¹²⁸.

Уже в 1863 году, как явствует из письма отца Юлиусу Мёллеру, торговый дом «Штукен и Шпис» занимал ключевую позицию в московской сахарной торговле.

Импорт шелка-сырца, которым, как уже говорилось выше, занимался мой дед, в 60‐е годы подвергся смертельной опасности в результате болезни шелкопряда и последовавшей за этим эпизоотии, охватившей Италию и Францию. Существовало вполне обоснованное предположение, что инфицированы были не только гусеницы тутового шелкопряда и бабочки, но и яйца шелкопряда, так называемая грена, потому что гусеницы погибали, едва успев появиться на свет.

Европейское шелководство могло выйти из этого катастрофического положения только за счет новых, еще не инфицированных семян, например, из азиатских стран.

Предприимчивость моего отца навела его на мысль обеспечить Италию центральноазиатской греной. Однако это был трудноосуществимый замысел, поскольку интересующие его регионы – уже присоединенный к России Туркестан¹²⁹, а также независимые ханства Хива, Бухара и Фергана – еще не были умиротворены¹³⁰ и с ними не было железнодорожного сообщения; одним словом, затея эта была чревата опасностями и коммерческими рисками.

Но прежде всего для этого нужно было получить разрешение российских властей. Тогдашний министр финансов, фон Рейтерн¹³¹, которому он изложил свой план, горячо одобрил идею и обещал оказать всяческое содействие. Кроме того, он выразил удовлетворение отрадным фактом, что первопроходцем в таком важном для страны деле в очередной раз выступает немец.

И вот в Центральную Азию были одна за другой отправлены три экспедиции, с каждым разом все более многочисленные и основательные. Из Саратова на Волге через Оренбург, через Киргизскую степь в Ташкент и дальше в Хиву, Бухару и Самарканд. Ташкент, столицу российского Туркестана и резиденцию генерал-губернатора, было решено использовать как пункт складирования.

Во главе экспедиций стоял итальянский специалист, синьор Адамоли (впоследствии депутат парламента)¹³². Грену расфасовывали в маленькие шелковые мешочки по 100 грамм, которые помещали в картонные коробки, а те в свою очередь в деревянные ящики. Один верблюд нес два ящика.

После успешного завершения двух первых экспедиций, то есть благополучной доставки грены в Италию и получения удовлетворительных результатов, третья экспедиция должна была доставить в Европу большую партию этого драгоценного товара. Однако судьба распорядилась иначе. Ящики с греной уже были погружены на верблюдов, как вдруг генерал-губернатор Туркестана, генерал фон Кауфман¹³³, своей властью запретил вывоз товара. То ли синьор Адамоли вовремя не уладил все формальности, то ли мой отец не смог быстро связаться с министерством в Петербурге из‐за того, что в Ташкенте в то время еще не было телеграфа, – во всяком случае, личинки гусениц в свое время вылупились из яиц, и в ящиках все ожило и зашевелилось. Когда наконец из Петербурга пришел приказ отменить запрет на вывоз, ящики, распространявшие чудовищное зловоние, уже были сожжены по распоряжению генерал-губернатора.

Так бесславно, из‐за идиотских русских бюрократических процедур, закончилось смелое и полезное начинание, обернувшись тяжелейшими финансовыми потерями для отцовской фирмы. Ведь российское правительство даже не подумало о том, чтобы возместить ей убытки, причиной которых стала вопиющая некомпетентность его ташкентского представителя.

Ко всем прочим злоключениям на обратном пути, в киргизской степи, караван подвергся нападению бандитствующих кочевников, и в бою погиб один из членов экспедиции. И какими бы тяжелыми ни были материальные потери – отец принял их со спокойной душой, но трагическую смерть одного из своих служащих он до конца жизни не мог себе простить¹³⁴.

Единственным положительным результатом этой экспедиции были подарки азиатских владык, которые синьор Адамоли в силу sacro egoismo italiano¹³⁵ счел своей личной неделимой собственностью и увез с собой на родину¹³⁶. Для нас, детей, стало незабываемым событием – разглядывать эти сокровища Востока: шелковые наряды, драгоценное оружие, богатые седла, украшенные бирюзой башмаки с высокими каблуками и многое другое.

Подъем экономической жизни в 60‐е годы обусловил необходимость создания частных акционерных банков. Отцовская фирма дважды принимала в этом участие: при создании Московского учетного банка¹³⁷ и Русского для внешней торговли банка в Петербурге¹³⁸.

Тем временем отец все лучше понимал, что будущее в России принадлежит промышленности. Поскольку он уже приобрел большой опыт в этой области в связи с сахарным бизнесом, для его торгового дома сам по себе (в продолжение табачной торговли в Петербурге) напрашивался вопрос о приобретении табачных фабрик «Лаферм» в Петербурге и Варшаве, а затем и в Дрездене, а в рамках расширения торговли красителями его московского отделения – о покупке красильни Франца Рабенека в Болшеве под Москвой¹³⁹.

В работе этих двух предприятий я удостоился чести принимать участие еще при жизни отца. Поэтому ниже я еще раз вернусь к данной теме.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ШКОЛЬНАЯ УЧЕБА В ДРЕЗДЕНЕ. 1874–1879

17. Переезд в Дрезден

Хотя отца тянуло в родные места, на Рейн, он все же избрал местом нашего немецкого пристанища Дрезден, потому что его фирма приобрела дрезденскую сигаретную фабрику «Лаферм».

В Москве дела должны были вести мой зять Георг Фосс и кузен Эрнст Шпис¹⁴⁰, а отец, следя из Дрездена за ходом событий, намерен был параллельно заняться сигаретной фабрикой.

В Дрездене мы сначала полгода жили в отеле «Бельвю», где появился на свет мой младший брат Рудольф¹⁴¹, затем один год на улице Бюргервизе, № 18. И лишь потом папа купил дом на Гёте-штрассе, № 4 (ныне № 7), ставший нам второй родиной, и, кажется, в 1881 году прекрасную усадьбу в Вахвице на Эльбе.

Дом на Гёте-штрассе располагался в так называемом «английском квартале», который возник в 60‐е и 70‐е годы и тогда был границей города. Сегодня он находится почти в самом центре.

Проектировала его одна русская дама, и он представлял собой дикую смесь всех возможных стилей: впереди, на втором этаже, была лоджия с мощными колоннами коринфского ордера, а со стороны сада неуместная башенка в готическом стиле. Недоумение вызывало и расположение комнат: по замыслу русской все жилые помещения, за исключением столовой, находились на втором этаже, в том числе танцевальный зал. Родители не знали, что с ним делать, и в конце концов устроили в нем свою спальню.