– Милый мой сказитель! Когда ты так говоришь, у меня возникает опасение, что я в тебя вот-вот влюблюсь.

Я пошатнулся от ее признания, словно получив обухом по голове, и пришел в себя не сразу.

– О любви и влюбленных существует огромное количество сказаний.

– И среди них, без сомнения, немало романтических, – добавила певица.

И немало трагических – таких, что я даже и рассказать-то не посмею…

– Значит, ты называешь свое выступление пением? – Один из посетителей, пошатнувшись, встал из-за стола, продолжая бессвязно бормотать: – Женщина – существо приятное, как ни погляди. Спору нет. Мне бы такие титьки и такую задницу – у моих ног лежал бы весь мир. Но у меня нет ни того ни другого, – икнул остряк, – поэтому я покажу тебе, что значит петь!

Забияка снова качнулся на нетвердых ногах.

Я машинально ухватился за перила лестницы – так, что побелели ногти.

Положив руку мне на плечо, певица нежно сжала пальчики:

– Пусть его… Тысячу раз видела, как мужчина пытается в гневе отстоять мою честь. Обычно подобные сцены кончаются плохо для всех, кто в них участвует. А мне так не хотелось бы искать сегодня другое место для ночлега… – Она улыбнулась, и мое негодование растаяло без остатка. – Пусть споет. Для людей, подобных нам, даже интересно послушать, как непосвященный пробует силы в нашем ремесле.

Певица озорно подмигнула.

А ведь она права. Многие женщины чаще всего в итоге оказываются правы, однако опасно даже намекать им, что ты об этом знаешь.

Расслабившись, я облокотился на перила. Насладимся представлением профана.

Тот помялся, пытаясь привести в порядок «корону бедняка» – жалкий венчик волос вокруг лысины. Одет старик был в простую холщовую рубаху со штанами и очень напоминал выжившего из ума деда, незаметно улизнувшего из дома. Словом, персонаж из тех, к кому родители своим деткам прислушиваться не советуют.

Старик громко откашлялся, прочистив горло:

– Слушайте, и не говорите, что не слышали! Есть у меня отличная песня! – Он прищурился на толпу, словно ожидая ответа. Не дождавшись, пренебрежительно махнул рукой: – Мою песню вы точно захотите послушать. Может, она и не шибко длинна, зато тепла в ней хватает, как в твоем очаге, Дэннил! И это святая правда, такая же правда, что я лысый!

Певец потянул себя за жидкие пряди волос, вызвав в зале смешки, и продолжил:

– Поведаю вам историю о нем. О человеке, что знался с Шаен, самым прекрасным народом мира – не нашего мира, сражавшимся за любовь, за свою принцессу.

– Я расскажу вам, то есть спою, о человеке, который не был человеком. Он был больше чем человек. – Старик вновь икнул. – Расскажу, да. Герой моей песни имел свой собственный, невидимый другим огонь. Слушайте песнь о герое, омытом несмываемой кровью, герое, что мог подчинить своей воле небеса, заставить их выполнить любое желание, о человеке, что мог вызвать бурю и остановить Шаен!

Толпа замерла. Глиняные кувшины с напитками повисли в воздухе. Приподнятые кружки так и остались над столами. Люди сидели в нерешительности, опасаясь помешать рассказчику. Многие обменивались смущенными взглядами.

Кто-то воспринимал человека, о котором старик собирался вести рассказ, злодеем, другие считали его героем. Больше всего пугало публику, что персонаж песни не был вымышленным и вполне мог до сих пор бродить по миру.

Ничто так не пугает, как напоминание о настоящем, реальном чудовище. Старик стянул на себя все внимание публики, хоть кое-кто и поглядывал на выход. Наконец он запел:

Сердце трепещет в круге огня,
Алый венец горит над челом.
Имя любимой он прошептал,
Он за Алюн прилетел орлом.
Хир’на’Эддерит в пыль он втоптал,
И Шаен стал он вечным врагом.

Он человеком быть перестал,
Он приручил небесный огонь,
Тайный закон вселенной познал,
В магии грозной был он силен.

Жестокую начал он войну.
Песен о ней никто не сложил,
Хаос кровавый свет захлестнул,
Вихрем зловещим мир закружил.

Сердце трепещет в круге огня,
Алый венец горит над челом.
Имя любимой он прошептал,
Он за Алюн прилетел орлом.
Хир’на’Эддерит в пыль он втоптал,
И Шаен стал он вечным врагом.

Певец замолчал, глядя в лицо смущенной публике; некоторые зрители тихо роптали, другие робко аплодировали. И никто не услышал, как я пробормотал последние две строки:

В смерти прекрасной Алюн вина
Душу его затопила до дна…

Мой голос прозвучал словно шепот ветра в дупле пустотелого дерева – слабый и тихий, а все ж отдавшийся легким эхом. Я с благодарностью ощутил на себе взгляд певицы – похоже, окончание песни расслышала лишь она.

Приятно – и на этом пора заканчивать. Я улыбнулся и, пройдя мимо нее, ступил на лестницу.

– Подожди, – попросила женщина, и я остановился, бросив на нее внимательный взгляд.

– Ты обещал дать мне имя, сказитель.

Было дело. Негоже уходить, не исполнив обещания.

– Пусть будет Элойн – имя, напоминающее то, что мы сейчас слышали. Вечно сияющая, поцелованная солнцем. Моя принцесса тепла и солнечного света. – Я низко поклонился.

Принцесса солнца – ибо я никогда не смогу полюбить другой дочери луны. Никогда – и уж точно не сегодня вечером.

Ее лицо просияло, оправдывая придуманное мною имя.

Решив оставить певицу с этим скромным даром, я подхватил поклажу и двинулся на поиски своей комнаты. Впрочем, мой путь оказался недолгим. Я открыл дверь. Все равно, что там есть, – только была бы кровать. Посох лег на пол, за ним последовала перевязь с книгами. Со всей возможной осторожностью я пристроил рядом футляр с мандолиной, а затем обрушился в койку и попытался изгнать из головы две последние строки недавно прозвучавшей песни.

Ничего не вышло.

Я сложил материю разума добрый десяток раз, когда это не помогло – еще десяток.

Вот только каждую из граней восприятия заполнила Алюн.

Как уснул – не помню. Помню, что плакал.

5
Вопросы

Проснулся я от барабанной дроби дождя по жестяной крыше. Полежал в постели в полусне, прислушиваясь к непрерывному перестуку. Ритм дождевых капель, казалось, полностью повторял шум в моей голове. Наконец я осмотрелся в комнате, которую занял на ночь.

Дэннил явно воздал должное моему таланту и опыту. Подобный номер обошелся бы обычному постояльцу в приличную сумму, и вскоре хозяин таверны имел бы на руках целую септу.

Стало быть, Дэннил намерен выжать из меня все, что можно.

В нескольких шагах от кровати стояло огромное корыто для мытья – при желании в таком вполне можно улечься на спину. Рядом – мягко светящийся небесной голубизной кувшин.

Прочая обстановка комнаты у меня в голове не задержалась – разве что раскрашенная ширма в углу. Я разглядел роспись: фермерское поле, солнце в зените, одинокий человек – худой и загорелый – трудится под палящим зноем.

Антуан… Я улыбнулся. Немудреная картина отвлекла меня от мрачных образов, что роились в голове перед сном. Не принять ли ванну? Я быстро передумал – не стоит разнеживаться. Конечно, будет время подумать, но думать мне как раз не хотелось.

Выпрыгнув из кровати, я схватил посох и бросил взгляд на остальное свое имущество. Трогать чужие вещи здесь никто не стал бы, уже не говоря о том, чтобы украсть.

Многие люди не слишком увлекаются историями; исключение составляют случаи, когда рассказчик умелый, – иначе любые легенды воспринимаются как нудные, никому не нужные поучения. Футляр же оказался бы громоздкой ношей для вора, да и ценности никакой собой не представлял.

Как жаль, что важнейшие вещи в мире редко таковыми воспринимаются.

Нагнувшись, я поднял верхний том из стопки. Книги нуждались в постоянной заботе, и я не отказывал им во внимании. Вот и на этот раз аккуратно перетасовал всю кучку сверху донизу – тщательно, можно сказать, с благоговением – и туго затянул перевязь. Теперь ни одна не выскользнет, не упадет. Я подошел к столу.

На столешнице лежал медный ключ, который вечером мне на глаза не попался. К замку самого большого ящика он подошел; тот вздрогнул, крякнул и наконец неохотно открылся. Осторожно опустив внутрь перевязь с дневниками, я мягко его задвинул.

Ключ некоторое время сопротивлялся моим усилиям и проворачиваться не желал – видно, им давненько не пользовались. Пришлось покачать его в разные стороны, после чего раздался звучный щелчок.

Не в силах отделаться от эффектной привычки, покрутил тяжелую медную железку между пальцами, перекинул ее с указательного пальца на мизинец, встряхнул плащом, и ключ скользнул по складкам в потайной кармашек на рукаве.

Порой старые навыки кажутся не слишком практичными, однако долгая жизнь научила меня: пренебрегать ими не следует. Готовность в любую минуту применить один из трюков своего арсенала однажды может спасти чью-то жизнь.

Я плавно переложил ключ из тайного чехольчика в рукаве во внутренний кармашек на груди, ни разу не распахнув плащ. Удовлетворенный своей ловкостью, вышел из комнаты и бесшумно закрыл дверь.

Коридор освещался слабеньким огоньком свечи размером с ноготь большого пальца. Единственным напоминанием о внешнем мире за стенами таверны служило маленькое стеклянное окошечко в торцевой стене. На улице меня ждала темнота, расчерченная белыми брызгами разбивающихся о стекло дождевых капель.

Я двинулся по лестнице, спускаясь тихо, с грацией уличного кота. Одна из досок прогнулась и – вроде как передумав – не скрипнула.

Давняя память тела позволила мне добраться до первого этажа бесшумно и быстро. Беззвучным передвижением я владел неплохо. Лодыжки сразу заныли – даже не физически, а на уровне воспоминаний о старых ранах и бесконечных упражнениях. На последнюю ступеньку я шагнул, корчась от воображаемых болей. Слава Солюсу, ни разу не стукнул по пути посохом.

Я ухмыльнулся, вспомнив о заплетенных плющом каменных залах, о просачивающейся с потолка воде и о бесчисленных угрозах собственной жизни.

Внизу со вчерашнего вечера ничего не изменилось. Не будем нарушать безмолвие, в которое погрузились «Три сказания». Сделав шаг к дверям, я остановился: сзади прозвучал тихий звон металла, и мою грудь словно сковало ледяным обручем.

Резко обернувшись, я поднял конец посоха в направлении звука.

Она вышла из дальнего, скрытого пеленой тени угла, и на ее губах заиграла удовлетворенная улыбка.

– Куда собрался?

– Элойн… Боже, какая неожиданность!

Отступив на шаг, я поклонился. Легкое движение кистью руки плюс небольшое умственное усилие – и полы моего плаща впечатляюще взлетели.

– Надеюсь, неожиданность приятная?

В ее тоне смешались нотки любопытства и удовольствия. Глубокий голос – что во время вечернего выступления, что сейчас.

– Нет неожиданности приятнее, чем вдруг встретить тебя. Надеюсь, это не последний сюрприз?

Исподволь взглянув на женщину, я обратил внимание, как она расцвела в улыбке.

– Забегаешь вперед, сказитель…

Я стойко выдержал ее взгляд, и мы помолчали.

Наконец, широко распахнув глаза, моя собеседница вздохнула. Игра, хорошая игра… Не обошлось без прижатой ко рту ладошки, якобы скрывающей возмущенную гримасу.

– Ты был со мной ужасно груб, не пытайся отрицать – я все помню. Наделил меня именем – спасибо за подарок. А вот что насчет другого имени? Невежливо отказывать женщине в ее желаниях.

Мое лицо предательски дрогнуло в жалкой улыбке. Похоже, дама не шутит. Что ж, следует быть с ней любезным. Сделав вид, что не понял вопроса, я церемонно кивнул.