– Дорога-то есть, – мужик поскрёб бороду пятернёй, – только Дуарх не рад той дороге, сплошь ухабы, да коренья, враз в озеро булькнешь на корм рыбам. Но ежели верхами и днём, то можно. Хотя кому как. Кому и верхами, ежели сидит в седле, как пень…

– Ближе к делу, – Альберт прервал его неторопливые размышления, – где эта дорога-то?

– Ну так это, вертайтесь взад, два кварда или три, да как проедете развилку у трёх сосен, забирайте вправо, там и увидите разъезд у большого камня с трещиной посерёдке. Оттудова ещё вправо. А от того места ещё одна развилка будет, по левую… нет по правую руку забирайте. Да там поймёте, главное, что по над озером езжайте, по над озером…

– А покороче ты объясняться не умеешь? – нетерпеливо произнёс Альберт, оглядываясь.

– Ну, ежели не поймёте, спросите у кого про дорогу в Заозёрье, а оттудова уже дорога на Фесс…

– Разберёмся, – князь только сплюнул в сердцах и развернул коня, ругая про себя дождь, мужика и вообще обстоятельства.

– Премного благодарны и удачного вам дня, – степенно ответил Цинта, приложив ладонь к сердцу, и тронулся следом за Альбертом, ведя за собой ещё двух лошадей с поклажей.

К третьей развилке стало понятно, что мужика надо было слушать лучше, потому что дорога вела куда угодно, только не «по над озером». Пришлось вернуться назад к тем самым трём соснам.

– И что будем делать? – спросил князь, оглядываясь. – Вернуться бы, да оторвать бородёнку этому болтуну!

Вверх уходил каменный склон, в розовых пятнах цветущего безвременника, вниз обрыв, поросший редкими соснами, сквозь которые синим зеркалом поблёскивало озеро. Осеннее солнце припекало вовсю, и тёплый смолистый дух шёл от земли. Насвистывали сойки, белки сновали меж кустами орешника, и ни на одной из дорог не было видно даже захудалого мужичонки, чтобы подсказать, где же тут треклятое Заозёрье.

– А жара какая, – буркнул Альберт, вытирая лоб тыльной стороной ладони.

– Да, парит знатно, чую, к вечеру будет дождь, – ответил Цинта, разглядывая небо, которое по краю, над озером, уже заволакивала серая пелена. – Может, выберем самую плохую дорогу, мой князь?

Плохая, не то слово… Меж валунов и переплетённых корней, усыпанная жёлтой листвой терновника, ухабистая дорога, петляя, спускалась вниз по склону.

– Можно подумать, те хорошие были, – хмыкнул Альберт. – Это, вообще, дорога?

– Ну, хотя бы ведёт к озеру.

Она и впрямь спускалась к воде и шла дальше «по над озером», как и говорил мужик, делая резкие повороты, и то сужаясь так, что едва проехать по двое верхом, то пропадая совсем под ковром из рыжей хвои.

– Ну давай, посмотрим. Вон следы от кареты, а значит, и мы-то уж точно проедем, – Альберт тронул коня и добавил, разглядывая колею от колёс, – как же мне надоел этот вечный дождь! Эх, Цинта, в Эддаре солнце круглый год, и я только сейчас понял, как же мне этого не хватало!

– Почему ты не рассказывал, что у тебя есть семья? – спросил Цинта, поравнявшись с Альбертом.

– Если милый зверинец в Эддаре считать семьёй, то да, она у меня есть, – пожал плечами князь. – Но не думаю, что я хотел бы о ней кому-то рассказывать.

– Они что, все так плохи?

Альберт покосился на Цинту и расхохотался:

– Плохи? Смотря что под этим понимать. Так-то по виду они очень даже хороши. Но ты сам всё увидишь.

– Послушай, я вот всё никак не пойму… Если ты князь из дома Драго, зачем тебе все это нужно? Быть лекарем, ну и скитаться вот так? Жить по съёмным домам и зарабатывать на микстурах! Вы же повелеваете огнём!

В Цинте, наконец, прорвалось наружу любопытство, и он так и сыпал вопросами. Утренний шок прошёл, да и князь был в благодушном настроении, так что нужно было ловить момент. Когда он узнал о том, что Альберт принадлежит к дому Драго, да не то принадлежит, а внебрачный сын самого Салавара, он просто дар речи потерял, метался, молча собирая вещи по дому, роняя все и спотыкаясь, и бормотал «Охохошечки!», поминая всех таврачьих Богов по порядку. Четыре месяца прожили под одной крышей, а он и не догадывался! Да Альберт в скрытности просто король королей, не даром ему так везет в картах.

– Мне и впрямь это не нужно, – князь сорвал несколько ягод боярышника и отправил их в рот, – да только, знаешь ли, у бастардов не богатый выбор – что сказали, то и делай.

Он выплюнул косточки и продолжил задумчиво:

– Отец отослал меня учиться, чтобы я стал лекарем, вступил в гильдию и осел где-нибудь в Лиссе, Индагаре или какой-нибудь северной дыре подальше от Эддара и его царственных глаз. Принимать роды и прописывать настойку от колик! Но зря он на это рассчитывал… я не буду лекарем! Теперь-то уж точно.

– И что будешь теперь делать? Ну, когда приедешь в Эддар?

– Стану верховным джартом прайда, – усмехнулся Альберт.

– Ухт! – воскликнул Цинта по-таврачьи. – А ты можешь?

– Могу ли? В теории – да. У моего отца пять законных наследников. И когда пришло бы время выбрать преемника, это место занял бы Себастьян – законный старший сын моего папаши. Но, как видишь, судьба – та ещё продажная девка, вон как всё обернулось. Отец не оставил завещания. И теперь в осином гнезде моего семейства всё стало совсем непросто, мой друг. Кроме моих сестёр и братьев есть ещё мои дяди и тётя, и целая свора племянников и бастардов. И теперь не Себастьян займёт место верховного джарта по велению отца, а тот, кто победит в поединке силы. То есть самый сильный.

– И ты хочешь сказать, что ты – самый сильный? – удивился Цинта.

– Я? Ты обо мне слишком хорошего мнения, а может, просто льстишь, помня о вертеле и бочке из-под вина.

– Ты знал, что я в бочке? – удивился Цинта.

– Конечно, знал. Ты что, меня за идиота принимаешь? А то, что я не надел тебя на вертел вместе с бочкой – спишем на твоё таврачье везение. Ну а если вернуться к твоему вопросу, то нет, я не самый сильный.

– Как же ты победишь, если ты не самый сильный?

– Зато, Цинта, я самый злой, – усмехнулся Альберт, – и в отличие от всех моих родственничков, я единственный, кому нечего терять. А это в микстуре власти, считай, главный ингредиент.

– Ну и как же ты победишь?

– Вот уж тут, как говорится, думать будем после свадьбы. Много есть способов… Обману их, к примеру. А кто будет мешать – убью. Война план покажет. Короче, придумаю на месте.

– И ты убьёшь своих братьев? – воскликнул Цинта.

– А чему ты так удивляешься? Ты же не знаешь ничего обо мне и моих братьях.

– Ну так расскажи.

Альберт сорвал ещё несколько ягод, помолчал и ответил как-то зло, глядя с прищуром на неподвижную гладь озера:

– Я слишком трезв для такого рассказа… Но если вкратце, то в моей семье считалось, что я сам виноват в том, что родился бастардом и сыном шлюхи, – он выплюнул косточки, посмотрел на Цинту и произнёс, махнув рукой неопределённо, – они ходили в алых плащах и растили в себе силу, в то время как я резал трупы и учился драть зубы на бродягах. Они ели на золоте и спали на лебяжьем пуху, а я на старом тюфяке в мансарде академии. Знаешь, иной раз только краденое с рокнийских кораблей вино спасало ту стряпню, что мне приходилось есть в портовых тавернах Скандры. Я зарабатывал на жизнь в кулачных боях и играх в карты, потому что папаша скупился на моё содержание. А этот вечный дождь? Солнце всего пять дней в году! А солонина? И все почему? Потому что мой отец когда-то сделал глупость. Меня. А потом предпочёл сослать «эту глупость» к Дуарху на рога, на север, чтобы я не портил ему жизнь своим незаконнорождённым существованием. А теперь его нет, и никто не помешает мне вернуться. Я хочу для себя только справедливости – их в портовые таверны, а меня – на красный трон прайда Стрижей. И если для этого мне понадобится убить их всех – что же, я не против. Мы никогда особенно не дружили. Вернее сказать, мы всегда были врагами. Дуарх раздери тебя, строптивая скотина, да что там ещё такое?

Лошадь под князем зафыркала, стала прядать ушами, пошла медленнее, а потом и вовсе остановилась. Он прищурился и сквозь багряную листву бересклета увидел впереди что-то, лежавшее на дороге.

– Ох, не к добру это, чутьё мне подсказывает, – пробормотал Цинта, трогая медальон на кожаном шнурке, – да и лошадь не обманешь. Чует она недоброе…

– Не каркай ты своим чутьём! Сначала посмотрим, что там.

Альберт спешился и осторожно пошёл вперёд, держа наготове баритту и кинжал, а Цинта направился следом, придерживая лошадей. На повороте, там, где дорога подходила почти вплотную к обрыву, на земле лежала оторванная дверь кареты с красной бархатной портьерой и сундук. И тут же, на размокшей от вчерашних дождей рыжей глине, виднелись следы копыт и колея от колёс, уходившая прямиком в пропасть. Князь подошёл к краю, ухватился за ствол дерева и, осторожно опустившись на одно колено, посмотрел вниз.

– Н-да уж! Неудачная у кого-то поездка, – присвистнул он, махнув Цинте рукой, – и какой идиот решил путешествовать тут в дормезе?

Внизу на берегу озера наполовину утопленная в воде лежала разбитая карета, поблёскивая тёмно-синим лаком. Багровое пятно крови виднелось на песке, и по краю его неторопливо слизывали волны. Обе лошади были мертвы, и кучер в тёмной ливрее с серебром, что лежал на камнях лицом кверху, вне всякого сомнения, давно испустил дух.

– Ох, несчастье-то какое! – произнёс Цинта, опасливо поглядывая вниз.

– Ладно, не на что тут смотреть. Поехали! До ночи бы выбраться из этого места, – князь встал, отряхивая с колена налипшие листья.

– Надо бы спуститься, Альберт. Посмотреть, может, там кто живой есть? Может, помощь кому нужна?

– Живой? С такой высоты? Быть такого не может! Если только это нетопырь был, а до нетопырей, как ты понимаешь, мне никакого дела нет.

– Но, мой князь, просто посмотреть, мало ли…

– Тебе надо – ты и полезай. А я спешу. И это вообще не наше дело, – Альберт взял поводья.

– Нельзя так! По-нашему таврачьему обычаю – хуже нет бросить человека в беде на дороге, это плохо очень. Очень, очень плохо! Удачи не будет.

– Удача, Цинта, зависит вовсе не от идиотов, свалившихся в озеро, а совсем от других вещей. Да я и не таврак, меня твой обычай не касается, так что поехали. Скоро и правда будет дождь. Или, если хочешь – лезь туда сам, – князь вскочил в седло.

– Я не могу. Ты забыл, что давеча я подвернул ногу?

– Это когда убегал от меня в подвал? Как же, как же! Помню! Жаль я тебя не догнал! Не обсуждали бы мы сейчас твои таврачьи обычаи.

Но Цинта был неумолим, он насупился и, взявшись левой рукой за один из медальонов на поясе, твёрдо заявил:

– Альберт, если ты не посмотришь, есть ли там кто живой, то я сейчас разворачиваю лошадь и еду обратно в Скандру. И вскоре во всех тавернах станут болтать, что ты нарушил обещание и не смог отдать свой карточный долг.

– Ты, никак, мне грозишь? – брови князя сошлись на переносице, и серые глаза, и без того налитые кровью от ночного вдыхания курьмы, сейчас, казалось, зажглись огнём.

Цинта почувствовал, как вокруг сгущается сила. Она поднялась влажным горячим облаком, и, как жгут, обернулась вокруг его шеи.

– Учитель сказал, такой у вас был уговор. И ты лекарь, Альберт, ты клятву давал. Неужто нарушить хочешь? Бросить человека в беде? Учитель сказал следить, чтобы ты держал слово. А раз ты не хочешь выполнять обещанное, то я еду обратно в Скандру, – произнёс Цинта медленно и твёрдо, не выпуская из рук медальон и не понимая, откуда вдруг вокруг князя взялось столько силы.

И хотя по всему было видно, что он боится до дрожи в коленках, но его чёрные глаза смотрели на Альберта упрямо и твёрдо. И сила медленно отступила.

– А ты умеешь давить на больное! Дуарх с ней, с клятвой, но долг чести – есть долг. И знаешь что, мой упрямый таврачий дружок, если за оставшиеся полгода я не убью тебя по случайности, то потом сделаю это намеренно – ты слишком уж буквально понимаешь тот идиотский уговор, – князь сплюнул в сердцах, спрыгнул с лошади и, бросив плащ и баритту, полез вниз, бормоча ругательства.