– Понравится слушать о моей страсти к другим женщинам, исполненной в стихах? – Альберт придержал коня и, поравнявшись с Ритой, посмотрел ей прямо в глаза.

Она смутилась и отвела взгляд.

– Извините.

– Не извиняйтесь. Я вообще-то не хотел вас обидеть, но всё же и не хотел бы читать вам сонетов, посвящённых другим женщинам. А сонетов для вас я написать ещё не успел, – он продолжал смотреть на неё внимательно.

Она вдруг покраснела и смутилась ещё сильнее. И ему понравилось это смущение. Её застенчивость была очень милой и такой странно невинной, что внезапно Альберту захотелось извиниться. Но вовсе не потому, что ему на самом деле было стыдно, а потому что захотелось смутить её ещё раз, увидеть, как она опускает ресницы и теребит край жакета, пытаясь оттереть налипший песок.

– Простите за резкость. Хотя вы можете подсказать мне рифму к слову «любовь», если знаете что-то ещё, кроме моркови, – усмехнулся он, разглядывая её профиль.

– А зачем рифмовать именно слово «любовь»? Не обязательно называть любовь любовью и ещё придумывать к ней рифму. Такая прямолинейность подойдёт больше детским стихам. А если вы хотите показать чувства, можно ведь иначе построить куплет – для чувств есть множество способов выразить себя, и говорить о любви можно по-разному, – ответила Рита, глядя куда-то в рыжую гриву лошади.

– Вот как? Детские стихи, значит? – усмехнулся Альберт. – Может, приведёте пример, как же нужно говорить о чувствах без слова «любовь»? Я уверен, что вы тоже втайне пишете стихи.

– Втайне? Почему же, пишу я вовсе не втайне, – усмехнулась она в ответ.

– Хм… Я задел вашу гордость?

– Ничего вы не задели, – ответила она и посмотрела на него с вызовом. – Но, я думаю, мои стихи гораздо хуже ваших сонетов.

– Вы пытаетесь мне польстить, думая теперь, что задели мою гордость? Поверьте, я не горжусь своим рифмоплётством. А насчёт ваших стихов – как вы там сказали? «Не вам судить», – произнёс Альберт, не сводя с неё глаз, – но я понял – вы просто боитесь. Как и любая девушка, пишущая стихи втайне, вы стесняетесь говорить о них вслух. А уж, чтобы дать их почитать кому-то!

– Стесняюсь? Вовсе нет! – она вздёрнула подбородок.

– Ну так прочтите что-нибудь о чувствах, но, чтобы без слов «любовь» и «морковь», и поверьте, – он поднял руки вверх, – обещаю строго не судить!

– Я не против, если кто-то укажет мне на мои ошибки, я люблю учиться, – она снова посмотрела на Альберта с вызовом.

Их взгляды схлестнулись, и Альберту показалось, что он просто тонет в синеве её глаз. И тонуть в ней было до странного приятно.

– Итак? – спросил он, слегка склонив голову.

Она посмотрела куда-то вверх, словно перебирая в памяти страницы. Её лицо совсем преобразилось, с него ушёл страх и бледность, и Альберт невольно залюбовался ей.

Рита выпрямилась, повернулась, взглянув ему прямо в глаза, и, чуть вздёрнув подбородок, произнесла:

– Хорошо. Это не поэма, а просто зарисовка под названием «Тоска». Она не слишком хороша, но в ней точно нет ничего о моркови…

Пусть каплею росы,
Слезу смывает время,
Осколками лучей
И ватою грозы,
Когда уходишь ты,
Как кандалы, как бремя,
Останется тоска
И длинные часы…
Вечерний запах роз
И диск луны усталой,
Что шёпотом лучей
Дорожки серебрит,
И время замерло,
И времени не стало,
По капле словно кровь,
Оно кровоточит.
Остатками надежд,
Я ночь кормлю тоскуя,
И в сердце пустота,
И только боль в груди,
Как будто не дышу,
Как будто не живу я,
Когда уходишь ты…
Когда уходишь ты…

Она смотрела ему прямо в глаза, произнося эти строки негромко и с чувством, и на какой-то краткий миг Альберту показалось, что они адресованы именно ему. Но, конечно, это только показалось.

Женщины никогда не посвящали ему стихов. Они любили его сонеты, но считали это обычным ритуалом ухаживания, как цветы или сладости, всякий раз складывая бумагу с излияниями его чувств в шкатулку с милыми безделушками где-нибудь между черепаховыми гребнями и баночкой румян. И если бы хоть одна из этих женщина думала о нём вот так…

Острый укол ревности внезапно пронзил его сердце.

О ком она писала это? Кому она посвятила эту тоску? Неужели на свете есть человек, о котором вот так может тосковать эта прекрасная синеглазка?

И в этот момент ему почему-то отчаянно захотелось оказаться на его месте. Как будто его коснулось волшебное крыло прекрасной птицы, и он тут же решил ухватить её за хвост.

– Почему вы на меня так смотрите? – в синих глазах отразилась растерянность. – Это было настолько плохо?

– Плохо? – ответил он внезапно охрипшим голосом. – Да я бы согласился месяц грести на галерах, если бы вы посвятили эти стихи мне.

Молния вспорола небо, с сухим треском ударив куда-то чуть выше них в вершину скалы. Лошадь Риты взвилась на дыбы с диким ржанием и, едва не сбросив всадницу, рванула вперёд.

– Проклятье! – крикнул Альберт, и его слова потонули в оглушительном раскате грома.

На мгновенье наступила тишина, а затем с неба упали первые крупные капли. Сначала редкие, но вскоре дождь хлынул сплошной стеной.

Альберт, не задумываясь, стегнул коня и помчался следом. Ветви хлестали его по лицу и одежде, лошадь неслась, не разбирая дороги, того и гляди сорвётся в пропасть, но все, что он видел перед собой – зелёную накидку всадницы впереди и её тёмные волосы, развевающиеся на ветру.

Холодный ветер гнал волны по озеру, и косые струи дождя били в лицо, молнии одна за другой разрывали небо, и гремело так, будто все небесное войско Всевидящего собралось с литаврами. Дорога чуть расширилась и резко повернула вниз, Альберт пришпорил коня и почти догнал Риту. Но её лошадь, норовистая кобыла по кличке Мадж, промчалась мимо поворота, остановилась внезапно, сбросив всадницу через голову, взвилась на дыбы и бросилась вверх по склону куда-то между деревьями.

– Да чтоб тебя! – Альберт едва остановил коня на самом краю попасти.

Недавние дожди размыли берега ручья, и они обвалились, обнажив красную глину с торчащими корнями деревьев. На дне уже вовсю бушевал поток, видимо, в верховьях ливень начался гораздо раньше.

– Рита! – крикнул он, спрыгивая с лошади и бросаясь к краю. – Проклятье! Держись! Не отпускай!

Он видел, как она скользит вниз по мокрой глине, вцепившись руками в корни можжевельника и безуспешно пытаясь нащупать ногами опору на зыбком склоне. Ещё немного, и она сорвётся, упадёт в воду, и её потащит этим мутным потоком прямо в озеро.

Упасть в озеро с высоты дважды за полдня! Эта женщина просто притягивает неприятности!

Он прыгнул следом, не особо задумываясь над тем, что сможет сделать, если они оба свалятся в ревущий водоворот.

Цинта спешился, увидев лошадь Альберта, бросился к обрыву и сразу почувствовал силу. Прозрачное горячее облако поднималось откуда-то со дна ручья. И ему показалось – даже падающие капли дождя, задрожав, остановились в воздухе. А затем полыхнуло ярко, неистово и мощно. Над ним что-то разорвалось со страшным грохотом, затрещало, и молния, каких Цинта не видел никогда в своей жизни, ударила в высокую сосну на краю обрыва с такой силой, что расщепила её пополам.

– Мирна-заступница! Всевидящий отец! – заорал Цинта, закрывая руками голову и падая ничком на землю.

Сила пронеслась над ним горячей волной, покатилась над обрывом по дороге, вверх по склону, и от мокрых листьев и мха даже пошёл пар. Сосна вздрогнула, замерла на мгновенье, как подрубленная, и тут же рухнула в пропасть, обдав Цинту комьями грязи от вывернутых корней. И лошади едва не вырвали поводья, привязанные к берёзе, заржали и забились, но дерево их удержало.

– Ухт! Мирна-заступница! Да что же это такое творится! – как был на четвереньках, Цинта по-собачьи быстро дополз до края обрыва, бормоча скороговоркой. – Дважды в одно место не бьёт! Дважды в одно место не бьёт! Альберт! Альберт! Ты живой?

Половина сосны упала поперёк склона, упёрлась макушкой в противоположный берег, а сверху рухнула вторая половина, накрест, образовав над водой небольшой мост. И Альберт, соскользнув вниз, упёрся в него ногами.

– Рита! Отпускай! Я тебя поймаю! – крикнул он.

– Да быть этого не может! – воскликнул Цинта, судорожно вытирая с лица воду и размазывая ладонями грязь, пытаясь разглядеть то, что происходило внизу. – Владычица степей!

До этого момента все, что творил князь, было невинными шутками: зажигание свечей пальцами, летающие перья, светляки и пускание горлом огня. Все это ни шло ни в какое сравнение с тем, чтобы управлять молниями. А вот у него на глазах, а Цинта готов был поклясться в этом, Альберт только что притянул молнию и направил её в дерево. И как это он, Цинта, пропустил тот момент, и не заметил, что сила князя вдруг так выросла?

Рита разжала занемевшие пальцы, заскользила вниз, и Альберт поймал её, подхватив за талию, а затем втащил на хрупкий мост и прижал к себе. Мутный поток ревел, подбрасывая к их ногам хлопья пены, хлестал по сосновым веткам, слизывая с берегов глину и сорванные листья. Альберт и Рита стояли над ним некоторое время, не двигаясь, прижавшись друг к другу, удерживая равновесие и едва осознавая чудесное спасение, чувствовали только, как дождь смывает грязь с их лиц.

– Кажется… у меня уже входит в привычку спасать тебя, – наконец, произнёс Альберт, глядя ей в лицо и убирая с её лба прилипшую травинку, – сильно испугалась? Держись за меня, сейчас выберемся отсюда.

– Мы такие грязные, – растерянно ответила Рита и принялась разглядывать сосну, ручей и склон, и всеми силами стараясь не смотреть ему в глаза.

А затем мягко освободилась от руки Альберта, которой он продолжал её удерживать.

– Эй! Вы там живы? Ловите! – раздался сверху голос Цинты, и конец верёвки упал к ногам князя.

– Что это было? – спросила Рита. – Это же молния ударила в дерево? Да? Но… как?

– Что это было? Я бы и сам хотел знать! Но, думаю, что у тебя, Рита Миора, сегодня просто невероятно удачный день, – ответил Альберт и добавил, – ничего, что я перешёл на «ты»? Мне кажется, момент очень подходящий.

Она была так близко. Такая испуганная, бледная и такая хрупкая в его руках. Мокрые волосы, капли на ресницах, вся перепачканная глиной, только глаза огромные, как два озера. Она смотрела с опаской на бурлящую воду, но, казалось, что эта вода пугает её гораздо меньше, чем он, всё ещё поддерживающий её за локоть.

Почему она так его боится?

– Н-ничего, я н-не против, – только и смогла она ответить.

Гром ещё гремел, но уже глухо, молнии чертили небо, хотя гроза быстро перебиралась куда-то на другую сторону озера и уходила недовольно ворча. Не стало ветра, и дождь все ещё лил стеной, но внезапно стихло, словно вода впитала в себя все звуки, и только ручей ревел недовольно, как будто сетуя на то, что не дождался своей добычи. По дороге неслись мутные потоки, а на юге, над озером между сосен, уже голубело чистое небо. Как-то сразу потянуло холодом и стало зябко.

– Ну что, будем выбираться? – Альберт нехотя отпустил Риту и взялся за верёвку.

Пока Цинта цокал и посвистывал, зазывая обратно взбесившуюся Мадж, Рита переоделась в уцелевшие сухие вещи – кожаные мешки Цинты, на удивление, не промокли – и привела себя в порядок, насколько это вообще было возможно. Перепуганная Мадж, наконец, вернулась, виновато пофыркивая, но князь сам на неё сел, а своего коня отдал Рите. Задерживаться не стали и снова двинулись в путь.

– Простите, мэтр Гарэйл, – произнесла Рита, поравнявшись с ним, – я не поблагодарила вас за моё спасение. Моё уже второе спасение! Спасибо! Я даже не знаю, что сказать – вы рисковали жизнью, вы… Спасибо! И эта… молния… что это было? Как это? Как нас не убило?

Альберт обернулся к ней и спросил: