Праздник, вино, танец, от которого всё тело пылало огнём, и необъяснимые желания, каких ей никогда прежде испытывать не приходилось…

Поцелуй, и пламя в глазах Альберта, от которого она сама вспыхнула, как свеча, и страх, что ещё немного – и она сорвётся в пропасть…

В тот день она была трижды на краю пропасти, но последняя пугала её больше всего – пропасть её собственных необъяснимых желаний. И, думая об этом, даже наедине с собой – она лукавила. Не все из её снов были кошмарными. Но забыть она хотела бы их все. А те, в которых к ней возвращался Альберт Гарэйл со своим пронзительным взглядом, поцелуями и радугой во всё небо, она хотела забыть сильнее всего.

Как же это ужасно! Но она была испугана, потрясена, в конце концов, пьяна, да она ведь едва не погибла… дважды! Иначе никогда бы она не стала вести себя так… так неприлично.

Вспоминая о том вечере, она всякий раз испытывала жгучий стыд. И не могла понять, что же такого произошло в тот день, почему она была сама на себя не похожа. Она едва не умерла, у неё на глазах погибли слуги джарта Салавара, которые её сопровождали, ей пришлось перерезать горло лошадям, и она чуть не застрелила из арбалета ни в чём не повинного человека! Но всё это будто смыло тем самым потоком, в котором она стояла над пропастью на расщеплённом надвое стволе сосны. В тот миг, когда мэтр Гарэйл удерживал её над этой пропастью, она словно родилась заново, стала какой-то другой и когда они спускались вниз среди виноградников, это была уже совсем другая Иррис, а та, что когда-то жила с тётками в Мадвере осталась только в воспоминаниях. Иначе как объяснить то, что она, несмотря на все ужасы прошедшего дня, пила вино, танцевала и смеялась, и даже позволила мэтру Гарэйлу решить, что с неё вполне можно взять неприличную плату за спасение! Она точно была не в себе!

И теперь просыпаясь в особняке, в безопасности и покое, Иррис корила себя за то, что ей – невесте Себастьяна – снятся эти странные сны о чужом мужчине. Она шла к окну, смотрела на озеро и мысленно молилась Матери Всеблагой, прося её только об одном – забрать у неё эти воспоминания. А взамен она клялась, что сделает всё возможное, чтобы стать хорошей женой Себастьяну Драго.

И лишь одно мешало Иррис примириться с собой – осознание того, что, когда ей пришлось рассказывать будущему мужу о происшествии на озере, она всё-таки умолчала о подробностях, сказав лишь, что проезжавшие мимо путники помогли выбраться и довезли её в Фесс. И от того, что ей в первый же день пришлось ему солгать, Иррис было нестерпимо стыдно. Но рассказать Себастьяну, находящемуся в трауре по погибшему отцу, тому, на чьи плечи легли все заботы прайда, о своём фривольном танце в чане и поцелуе она просто не смогла.

Уже четвёртый день Иррис любовалась красотами озера в обрамлении плакучих ив, но своего жениха видела лишь трижды – Себастьян приезжал только для того, чтобы с отсутствующим видом разделить с ней обед. Но, впрочем, она его не осуждала. Сейчас он временно исполнял обязанности верховного джарта, и понятно, что на него свалилось множество хлопот и вопросов, требующих внимания. Он был вежлив и мил, рассеяно ей улыбался, говорил, что она прекрасно выглядит, и целовал руку, но почему-то казалось, что на самом деле он её почти не замечает, как стекло в окнах, выходящих на огромный парк. Они говорили о погоде, о красотах окружающих гор, о том, что она делала утром…

Он задавал одни и те же вопросы, а она давала одни и те же ответы, потому что жизнь её все эти четыре дня была одинаковой: сон, еда, прогулки, книги, живопись, созерцание местных красот и музыка. А погода в Эддаре, как она успела заметить, отличалась завидным постоянством.

Вот и сегодня Себастьян пришёл также, к обеду, сидел за столом, вяло поддерживая беседу и думая о чём-то своём. И в который раз видя его рассеянный взгляд Иррис, наконец-то, насмелилась. Отложив вилку в сторону, спросила, глядя на него в упор поверх изящных ваз для фруктов и хрустальных бокалов:

– Я понимаю, что, может быть, сейчас не самое подходящее время для таких вопросов. Ты занят, но уже несколько дней я здесь, и нахожусь в неизвестности. Я бы хотела узнать, что теперь будет? Вернее, что будет дальше?

Себастьян оторвал взгляд от собственного отражения в большой серебряной чаше и спросил:

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду то, что с того дня, как приехала в Эддар, я живу здесь, в этом доме, и, возможно, мне это кажется, но у меня такое чувство, что ты прячешь меня от всех, и я не знаю почему. Меня охраняют, словно какую-то реликвию, и все вокруг молчат, и эта неизвестность меня пугает. Расскажи мне правду. Я прибыла в слишком неподходящий момент? Или смерть твоего отца что-то изменила в нашем соглашении о помолвке?

Взгляд Себастьяна впервые за эти дни стал не рассеяно-вежливым, а наконец-то сосредоточился на ней, и туман в его глазах исчез, сменившись тонкими отблесками стали.

– Видишь ли, милая Иррис, момент сейчас действительно неподходящий, но вовсе не по твоей вине, – он усмехнулся как-то грустно, – отец скончался внезапно, не оставив никакого завещания. Вернее, нет, нашлось его волеизъявление, спрятанное от всех… Но оно только запутало всё ещё сильнее.

Он отложил в сторону нож и вилку и, посмотрев в окно невидящим взглядом, продолжил задумчиво:

– Месяц назад… Всего лишь месяц назад моё будущее было вполне определённым, простым и понятным. Через три года мне предстояло стать верховным джартом, отец готовил меня и должен был передать мне прайд, но… Он не успел. А теперь всё стало слишком расплывчатым.

– Что значит «расплывчатым»? – осторожно спросила Иррис.

– Это значит, что теперь я могу стать верховным джартом, только если на совете прайда за меня будет большинство, – он переплёл пальцы и приложил их к подбородку.

– А если нет?

– А если нет, то выбор верховного джарта будет определяться на поединке силы.

– Поединок силы? И что это такое?

Себастьян перевёл на неё взгляд, и в его голосе послышалась какая-то обречённость:

– Это такое, в некотором смысле, состязание между претендентами на место главы Дома Драго. И кто окажется сильнее, то им и станет.

– И ты, как мне кажется, – произнесла Иррис осторожно, – думаешь о том, что можешь в нём и не победить?

Себастьян склонил голову на бок и, внимательно глядя на Иррис, ответил:

– Ты права. Я могу и не победить.

– И ты поэтому так расстроен?

– Нет, милая Иррис, – ответил он с лёгкой усмешкой, – расстроен я не тем, что верховным джартом может стать кто-то другой. Хотя, да, может быть и этим, но… частично. Это, конечно, неприятно, учитывая, что отец готовил меня к этой роли последние годы, но гораздо больше расстраивает меня другое. Я обеспокоен тем, что если начнётся борьба за Красный трон, то она очень быстро перерастёт в войну. Если только нам не удастся договориться обо всём на Малом совете.

– Но, как мне кажется, ты совсем в это не веришь? – спросила Иррис, не сводя с него внимательного взгляда.

– Я почти уверен в том, что договориться мы не сможем. Хотя я всё ещё надеюсь, что наша семья прислушается к доводам дяди Гаса, как самого старшего по возрасту.

– А если будет этот… поединок силы, то с кем тебе предстоит сразиться?

– Этот список тоже… пока неопределённый. Это могут быть мои дяди, братья или сёстры, даже тётя Эверинн, да кто угодно, в ком есть кровь нашего рода, кто связан с нашим Источником и у кого достаточно силы, чтобы заявить об этом. Но на первом месте, конечно, наша семья, а именно мои братья – Драгояр и Истефан.

– И ты считаешь, что кто-то из них сильнее тебя?

– Ты очень настойчива в своих вопросах, – усмехнулся Себастьян.

– Прости, но я хочу понимать твои проблемы, ведь если мне предстоит стать твоей женой, я должна знать всё это. Всё, что тебя тревожит.

– Да, пожалуй. И если говорить о том, кто сильнее меня… Сейчас в нашей семье всё очень неопределённо… Но скоро станет понятно, кто с кем объединится и против кого.

– Я могу помочь тебе чем-то? Твой отец сказал, что именно по этой причине он и выбрал меня. Он сказал, что во мне есть сила, которая поможет тебе. Я не совсем понимаю, что это значит, но, видимо, от меня всё-таки должна быть какая-то польза, – улыбнулась она ему ободряюще.

Себастьян тоже улыбнулся и ответил:

– Что же, ты права, извини, что я так долго держал тебя в неведении. Через три дня заканчивается строгий траур, после этого я представлю тебя всем, как мою невесту, и познакомлю со своей семьёй. А затем соберётся Малый совет прайда. На нём и будет решаться вопрос о том, кому же стать главой Дома, и если за меня будет большинство, то там всё и закончится. Но я почти уверен, что этого не будет. Так что, скорее всего, там просто будет назначено время поединка.

– Я, конечно, всего не знаю. Но… если отец готовил тебя к этому, то почему ты думаешь, что семья тебя не поддержит?

Себастьян снова посмотрел в окно и ответил как-то грустно:

– Знаешь, у нас… очень сложные семейные взаимоотношения. И довольно много наследников. Не все они изначально были согласны с точкой зрения моего отца насчёт того, кто должен стать верховным джартом. Не все считают, что это должен быть я. Но ты не переживай, я постараюсь сделать так, чтобы тебя это никак не коснулось, – он снова ей улыбнулся.

– Послушай, Себастьян, ты должен знать, – ответила Иррис твёрдо, – мне всё равно станешь ты верховным джартом или нет, для меня это не важно. И я в любом случае поддержу тебя, что бы ни случилось. Просто скажи, что нужно сделать, и я это сделаю.

Он посмотрел на неё как-то иначе и, кажется, впервые за всё то время, что прошло с момента её приезда, его взгляд стал по-настоящему заинтересованным.

– Спасибо, милая Иррис. Пока ничего не нужно, займись нарядами и подготовься к церемонии представления и помолвке. Я надеюсь, что всё обойдётся.

Но что-то в его голосе подсказывало Иррис, что всё не обойдётся. Слишком уж мрачным остался его взгляд.

Себастьян поцеловал её в щёку и уехал, перепоручив Иррис заботам помощницы. Та уже который день занималась портнихами и её платьями, весело щебеча о том, какой из оттенков рыжего шёлка больше контрастирует с цветом синих глаз, но Иррис её почти не слушала. Она соглашалась с каждым из предложенных вариантов, держа в руках палитру и глядя в окно на раскинувшийся за озером город.

Холмы окружали его, обступив со всех сторон первым рядом, а за ними возвышались цепочкой белые пики Аргаррского хребта, уходившего на север. Город лежал внизу, ступенями спускаясь с холмов и собираясь к порту витиеватым узором переплетённых улиц, поблёскивал золотом куполов и шпилей, словно роспись на дне глубокой чаши. Длинный мыс, выброшенный далеко в море, как клешня краба, защищал большую бухту с одной стороны, а с другой возвышалась неприступная скала. Мыс принимал на себя яростное дыхание моря, и бухта была спокойна и недвижима, как зеркало, а такелаж и мачты множества пришвартованных кораблей отсюда, издалека, выглядели паутиной, наброшенной на её тихую водную гладь.

Мазки ложились на холст ровно, и мысли Иррис были далеко…

Она лишь услышала, как внезапно замолчала Армана, краем глаза увидела её, отступающую к стене в реверансе, и обернулась.

– Джарти Таисса, – пробормотала Армана, замерев в почтительном поклоне.

Она стояла в комнате, появившись, словно из воздуха, во всяком случае, Иррис не слышала её шагов, а слух у неё был преотличный. Их не знакомили, но догадаться, что перед ней сестра её будущего мужа, было совсем нетрудно.