Его взгляд внезапно стал таким, как тогда, в Мадвере, сияющим и манящим, словно луна в тумане, и глубоким, как таинственное лесное озеро. Иррис смутилась, покраснела и опустила глаза. Сердце забилось неровно и гулко, и вдруг стало жарко, а где-то внутри под рёбрами всё сжалось в сладкий клубок. И в этот момент ей стало понятно, почему Таисса торопила её со свадьбой. От смущения она взяла бокал и, не глядя на Себастьяна, отпила вина.

– Но… то есть… А что имела ввиду Таисса, говоря, что до меня доберётся «прожорливая стая»? – спросила она, разглядывая витую ножку бокала.

– А то, что пока мы не совершили обряд, пока мы с тобой не связаны, любой может попытаться дотронуться до Потока.

– И это значит? – Иррис подняла глаза.

Но она уже понимала, что это значит. Если всё, сказанное про Поток – правда, то сейчас, без защиты Салавара Драго, любой может захотеть встать на место Себастьяна. И это…

…это её пугало.

– Ничего не значит, милая Иррис, тебе не нужно ничего бояться. Завтра поминальная служба в Храме, и глубокий траур закончится, а потом мы представим тебя и объявим о помолвке. Всё будет хорошо.

Но почему-то эти слова её не успокоили.

Глава 10. Тёплая семейная встреча

«…и Альберт всю дорогу был смурной и злой. А всё из-за Риты, купцовой дочки, что ему отказала, вернее не настоящей Риты, а той, про которую я уже выше писал. И по дороге в Эддар он подрался шесть раз, и едва не убил одного вельможу из Рокны – устроили дуэль, и он, подумать только, проткнул его бариттой! Правда потом сам же его и лечил, а после ещё и пил с ним до утра, то ли рана оказалась не слишком опасной, то ли сильно Альберту нужен был собутыльник. И уж на утро я их едва растащил, такими они заделались друзьями…

А когда мы прибыли в Эддар, то перво-наперво он отправился в портовые кабаки и кутил там три дня. В этих местах его все знают и рады были так, что можно подумать он им каждому по кошельку золотых преподнёс. Все орали, как ошпаренные: «Берт приехал! Берт приехал!». Понабежало всякого отребья, и каждому он велел наливать вина и рыбной похлёбки. Притащили дзуну и бубны, затянули песни и пустились плясать, и Альберт с ними вместе, горланил похабщину, как самый настоящий вахлак. А после всей честной компанией потащились в бордель, и уж там был праздник так праздник! Видели бы вы, учитель, что там творилось! Хозяйка закрыла заведение на ночь, а кто спрашивал, что случилось, отвечала: «Радость у нас! Берт приехал!». И снова устроили танцы. Но я с ним не пошёл – осматривал город.

Деньги все он, понятное дело, спустил, и я думал было, что ночевать нам придётся и вовсе под мостом, но нас приютил какой-то странный человек. Не разобрал я ещё, кто он. Живёт один, ходит весь в чёрном, при оружии, да к тому же хромой и без глаза. Звать Мунсом. Может, какой вояка, а может, и похуже чего, потому как видел я у него в кладовке сушёные травы и странные знаки на стене над дверью. Молюсь вот Мирне-заступнице, чтобы охранила от всякого чёрного колдовства, уж больно много вокруг Альберта всякого отребья крутится, враз попадёшь в неприятности.

А прямо сейчас он собирается в Храм (самое, надо сказать, время, после стольких непотребств!), но не каяться, уж точно. Хочет встретиться с семьёй, и я пойду с ним, а то, как бы чего не вышло. Не хватало, чтобы он прямо в Храме драку устроил. Вот будет позор!

Хочу ещё рассказать про Эддар. Город красивый и богатый, всюду белые каменные дома и черепица голубая и красная. Чудно́!

Улицы сплошь умощены красным булыжником, на площадях фонтаны со статуями, а вокруг растут магнолии и кедры. И народ тут чернявый и весёлый. А девушки! Стройные и смешливые, в разноцветных шёлковых штанах (сквозь которые, ежели напротив солнца смотреть, то видны стройные ножки!) и пёстрых тюрбанах, красивые, как редкие птицы. Да и молодки тоже хороши, только вот кладут красный перец во всякую еду (даже в вино!), отчего всё горит во рту потом до самых печёнок. А ещё всё сдабривают горчицей и всякими пряностями, бывает, и не поймёшь, что ты ешь. Ведь кто их знает, что они тут едят? Каких только морских тварей не продают на рынке! Даже смотреть боязно, не то, чтобы их есть.

Повсюду здесь из-под земли выходит горячая вода и устроены купальни. А в некоторых местах вода так сильно воняет, что слёзы брызжут из глаз, но народ тут это как будто и не замечает, да ещё и натирается той вонючей грязью перед мытьём. Есть большой порт и множество кораблей под всякими парусами, и прямо в порту идёт бойкая торговля. А от порта вверх, ежели идти, то как бы три холма будут. На одном из них развалины старого замка – ох, и жуткое же зрелище, на втором – новый замок, а на третьем Храм. А поодаль – горы до неба. Ухт! Красотища! Вам учитель, непременно надо здесь побывать.

Ну вот, вроде бы и все вести на сегодня.

С надеждой на скорейшее моё возвращение, ваш верный Цинта».

– Опять пасквиль строчишь? – спросил Альберт, заглядывая через плечо.

– Читать чужие письма низко и подло, мой князь, – буркнул Цинта, быстро прикрывая свиток рукой.

– Да я и так знаю, что в нём, – усмехнулся Альберт, повязывая шейный платок. – «Учитель! Альберт снова баловался силой, ходил по борделям, выпил всё вино в Эддаре, со всеми подрался и спустил все деньги! Заберите меня обратно…». Скажи ещё, что половина твоего письма не об этом?

– А хоть бы и об этом. Скажи, вот что из этого неправда?

– Да там половина вранья.

– И что же тут враньё? – насупился Цинта.

– Ну, скажем так, я выпил не всё вино и подрался не со всеми, хотя… ещё не вечер, – рассмеялся князь, надевая камзол и расправляя шейный платок.

– Послушай, Альберт, вот не нравится мне это твоё настроение. Если ты сейчас устроишь драку в Храме или начнёшь что-нибудь поджигать…

Альберт, смотревшийся в зеркало, повернулся и нахмурил лоб:

– Цинта, ты всерьёз думаешь, что я идиот? Вот ты, в самом деле, думаешь, что я зайду в Храм со словами: «Я собираюсь занять Красный трон и убить вас всех! Нападайте по одному!»? Надо чтобы вообще никто не знал о том, что я собираюсь делать. И тебе, кстати, в первую очередь следует держать язык за зубами, а то твоя любовь к правде и таврачьим обычаям вылезет нам боком. Всем скажем, что я приехал, чтобы открыть лекарню.

– А ты, значит, всерьёз думаешь, что в это кто-то поверит? – Цинта посыпал письмо песком и, стряхнув его, ещё раз пробежался глазами по строчкам.

– Думаю, что нет, но это меня пока никак не беспокоит. Ну хватит уже перечитывать свой пасквиль – почисти мой кафтан.

Цинта свернул письмо, запечатал воском, затем тщательно вытер тонкое витое перо со стальным наконечником – подарок учителя, которым он очень дорожил и сложил его в специальную коробочку. И только после этого взял щётку и принялся счищать с кафтана князя невидимые пылинки.

– Послушай, Альберт, это всё-таки Храм, там много народу и твоя семья, поминальная служба опять же. Ты сможешь вести себя разумно?

– Конечно, смогу, что за вопрос?

– Поклянись.

– Клянусь моей совестью, – Альберт приложил руку к сердцу.

– Совестью? Да ты же не веришь в совесть!

– И то правда. Совесть придумали те, кому что-то нужно от меня бесплатно, – хмыкнул Альберт.

– Охохошечки! Когда ты вспоминаешь про совесть, я понимаю так – жди беды. А я говорю серьёзно, не ввязывайся ни во что, а не то…

– А не то что? Ты опять меня отравишь или огреешь бутылкой по голове?

– Не хотелось бы, но да, – выдохнул Цинта, протягивая Альберту кафтан. – А вообще ты какой-то подозрительно… весёлый сегодня, так что я иду с тобой.

– На тебя не угодишь, то я подозрительно грустный, то подозрительно злой, то подозрительно весёлый, – рассмеялся Альберт, загоняя баритту в ножны, и, разведя руки в стороны, воскликнул. – А почему нет? Родные пенаты, братья-сёстры, встреча с любимой семьёй после долгой разлуки – чего бы мне не быть весёлым?

– Вот последнее меня и пугает больше всего, – пробормотал Цинта, подавая ему шляпу.

* * *

На башнях Храма поминальный колокол звонил гулко и монотонно, и площадь была полна народу. Альберт и Цинта протиснулись сквозь толпу, и при помощи нескольких лей и одного доброго человека пробрались внутрь.

Служба шла в центральной части Храма. От высокого купола, украшенного галереей стрельчатых окон, вниз падал столб света. Длинные ряды колонн из розового мрамора отделяли освещённый центральный неф от полумрака боковых залов, а напротив входа огромный витраж-роза, сделанный из красного хрусталя, рассыпал пятнами солнечные лучи и окрашивал их багрянцем, отчего казалось, что пол в Храме залит кровью.

– Ну, вот они, мои родственнички, багрянородные, – шепнул Альберт Цинте, кивнув в центр зала и прислонившись к колонне так, чтобы его не было видно.

Они медленно приближались к высокому помосту, на котором шла служба – вереница торжественных фигур, все как один одетые в пурпур – траурный цвет прайда Стрижей. Они остановились у помоста и стали передавать друг другу зажжённые свечи и кубки с вином.

– Ухт! Ничего себе! – воскликнул Цинта, пожалуй, даже слишком громко. – Это что? Галерея Богов? Все эти красавцы – они твои родственники?

Альберт усмехнулся и произнёс негромко:

– Ну, мой папаша был тем ещё кобелём, но, надо отдать ему должное, в матери своих детей он выбирал исключительно красивых женщин.

– Н-да… Тяжело тебе, наверное, жилось среди таких красавцев, – вздохнул Цинта.

– Надо понимать, ты только что назвал меня уродом?

– Почему уродом? Я хотел сказать, что на их фоне… То есть, если сравнивать… Нет, мой князь, я вовсе не имел ввиду…

– Что, Цинта, слово не воробей – много не нагадит? – хитро спросил Альберт. – А вообще, лучше заткнись, оправдываешься и врёшь ты на редкость паршиво.

– А эти божественные прелестницы? – спросил Цинта, вставая на цыпочки, чтобы разглядеть получше.

– Это мои сёстры: холодная стерва и горячая стерва. Таисса и Милена Драго. За ними мои братья: красавчик блондин, красавчик брюнет и ещё один красавчик с… изъяном, тот, что хромает и с тростью. Драгояр, Себастьян и Истефан Драго.

– А тебе что досталось в наследство от отца, кроме злости?

– Кто-то должен быть красивым, а кто-то умным, – хмыкнул князь.

– Умный, надо полагать, ты?

– Ну… я привык именно так себя успокаивать, – князь снова усмехнулся, но на этот раз как-то криво, – смотри дальше, во втором ряду, вон тот с глазами змеи – мой хитрый дядя, тот с рожей проходимца – мой дядя-проходимец, и вон тот, который выглядит, как пьяница, тоже мой дядя-пьяница. Гасьярд, Грегор и Тибор Драго. И где-то должна быть ещё и моя тётя. Ах да, вон та леди, у которой на лбу написано, как наплевать ей на весь этот пафос – моя тётя Эверинн. Она ещё при жизни терпеть не могла Салавара с его выходками, так что для неё эти поминки просто праздник.

– Надо сказать, что и дед твой, похоже, был тем ещё кобелём. Теперь понятно, почему ты не пропускаешь ни один бордель.

– Прикуси язык, а то я могу ведь и забыть свои клятвы.

– А кто эта рыжая кудесница?

– Это моя последняя мачеха. Леди Хейда Драго. И её сын. К слову сказать, это ещё не всё, что ты должен о них знать. Леди Хейда ненавидит Таиссу и Милену, те ненавидят Хейду и друг друга. Себастьян ненавидит Драгояра, а Драгояр – Себастьяна, Истефан ненавидит Хейду, Милену и Таиссу…

– Можешь не продолжать, я понял – все ненавидят всех, – прервал его Цинта.

– Вижу, ты схватываешь всё с полуслова.

– И, надо полагать, все они ненавидят тебя?

– Ну, должны же быть они хоть в чём-то единодушны.

– Общие враги объединяют, согласен, – мрачно ответил Цинта.

– Пожалуй, только дядя меня любил, уж не знаю за что.

– Тот, который хитрый или который проходимец?

– Тот, который пьяница. Хотя… наверное, потому что я таскал ему вино из отцовского погреба, когда тот его запирал.

– Тогда любовь его понятна.