В твоем письме я нашел несколько почтовых марок, за что сердечно тебя благодарю; далее ты пишешь, что пошлешь денежный перевод, чтобы я мог приехать в Гаагу и увидеть выставку рисунков. И перевод пришел сегодня утром, в воскресенье, спасибо за это и за твое любезное предложение, однако я верну тебе деньги и не приеду, как бы мне ни хотелось увидеть все эти прекрасные и интересные вещи, о которых ты пишешь. Я уже отказался поехать в Баарн: во-первых, потому, что в воскресенье я с бóльшим удовольствием сходил бы в церковь несколько раз и еще немного пописал и позанимался; во-вторых, потому, что средства на дорогу мне придется просить у дяди Стрикера, которому папа передал деньги на хранение, чтобы я мог воспользоваться ими в случае необходимости, а я надеюсь делать это как можно реже. Если я отправлюсь в Гаагу, придется заехать в Баарн, и тогда это не ограничится одним-единственным разом quoi qu’il en soit^[35], мне лучше не ехать.

К тому же, мой мальчик, я знаю, что тебе самому очень нужны деньги. И все же большое спасибо. Я не тужу о том, что мой карман бывает пуст. Мне столько всего хочется, и если бы у меня появились средства, то я, вероятно, быстро истратил бы их на книги и прочее, без чего я вполне могу обойтись и что меня отвлекает от необходимых мне сейчас занятий; даже сейчас мне бывает нелегко бороться с тем, что меня отвлекает, а если бы у меня были деньги, было бы еще хуже. Все же человек остается в этом мире бедным и нуждающимся, я уже понял; но только в одном можно стать богатым, и это является целью всей жизни: можно богатеть в Бога, вот то, что не отнимется. И может наступить время, когда мы сможем с большей пользой потратить наши деньги, чем на самые интересные книги и т. д., и тогда начнем сожалеть о том, что много тратили на себя в юные годы, – например, у нас однажды может появиться собственный дом и другие [люди], о которых нужно будет заботиться и думать. Было время, когда и наши родители были неприкаянны и бросаемы бурею.

«Посреди жизни мы находимся в смерти» – эти слова касаются нас лично, это истина, подтверждение которой мы видим в том, что ты сообщил мне о Каролине ван Стокум, и это же мы ранее наблюдали и у другого члена ее семьи. Меня это огорчило, и я от всего сердца надеюсь, что она еще поправится. Ах, сколько горя, печали и страданий в мире, и в тайном, и в явном! «Ищите и обрящете» – еще одна подобная истина. Как много переменилось в этом доме, если сравнить с тем, каким он был несколько лет назад. Так много лет прошло с тех пор, как мы были все вместе. И это было время «Хозяйкиной дочки», и у Лонгфелло сказано: «There are thoughts that make the strong heart weak»^[36], но превыше всего слова: «Пусть не озирается назад тот, кто возложил руку свою на плуг» и «Будь мужествен».

Я нашел это в гравюре с картины Рёйсдаля с изображением окрестностей Гарлема и Овервена, и он тоже это понимал.

Если ей в скором времени станет настолько лучше, что ее вновь перевезут в Гаагу, и ты ее увидишь, кланяйся ей от меня и постарайся найти слова, способные ее приободрить или придать мужества, и напомни ей, что у нее есть важные причины для существования и что ради этого стоит жить – в особенности ради ее детей, скажи ей это, и ты сделаешь доброе дело. В матери вера в Бога обновляется; то, что она чувствует к своим детям, – свято и дано свыше, и это от Бога, и Он говорит каждой родительнице: «Вскорми мне его, и Я дам тебе плату». Сильное слово, сказанное от всего сердца в нужную минуту, может укрепить дух и принести пользу.

Сегодня утром я встал довольно рано и отправился около шести часов в церковь на утреннюю службу, после этого гулял по многочисленным старинным улицам, при этом мне хотелось, чтобы ты был со мной. Тебе известна картина Добиньи «Мост Марии» (или, по крайней мере, литография и гравюра на дереве с нее), и именно о ней я тогда подумал. Мне нравится гулять по этим старым, узким, мрачноватым улицам с их аптеками, заведениями литографов и прочих печатников, магазинами, продающими мореходные карты, складами судового провианта и т. д., которые можно найти рядом с часовней Ауде Зейдс Капел и набережной Тертёйнен и в конце улицы Вармусстраат – там все наполнено смыслом. Затем я зашел пожелать доброго утра Фосу и Кее и после этого отправился к церкви Эйландскерк, где преподобный Тен Кате, поэт, написавший «Сотворение мира», и автор многих прекрасных произведений, таких как «При хлебе и кубке», читал проповедь на тему Послания к римлянам 1: 15–17: «Итак, что до меня, я готов благовествовать вам. Ибо я не стыжусь благовествования Христова, потому что оно есть сила Божия ко спасению всякому верующему. В нем открывается правда Божия от веры в веру, как написано: праведный верою жив будет». Церковь была переполнена, и, посмотрев на людей, можно было увидеть некую веру, так как это было написано на лицах многих мужчин и женщин, в их чертах различными способами отразилось то, что можно было прочесть. Временами звуки его голоса и выражения были такими же, как у папы, и он проповедовал очень хорошо и от полного сердца, и, хотя проповедь не была короткой, никто почти не заметил, как служба подошла к концу, потому что его речь приковывала внимание настолько, что никто не думал о времени.

На прошлой неделе, для разнообразия, я сделал краткое изложение путешествий Павла и нарисовал карту – это полезный опыт. Недавно дядя Стрикер отдал мне книгу о географии Палестины (нем., фон Раумер), которая была у него в двойном экземпляре.

Вот интересный отрывок из «Телемака»:

Ментор говорит: Земля никогда не бывает неблагодарной, она всегда питает своими плодами тех, кто старательно и с любовью обрабатывает ее, отказывая в своих благах лишь тем, кто боится отдать ей свои усилия. Чем больше у пахарей детей, тем богаче они, если государь не вгоняет их в бедность, ибо дети начинают помогать им с самой ранней юности. Самые юные отводят овец на пастбища, другие, постарше, уже ведут за собой большие стада, а самые старшие обрабатывают землю вместе с отцом. Ну а мать семейства готовит простую снедь для супруга и дорогих детей, ведь те, верно, возвратятся уставшими от дневного труда; ей надлежит подоить коров и овец – видно, как текут струи молока; она разжигает очаг, вокруг которого все семейство, невинное и мирное, с радостью поет песни весь вечер; в ожидании спокойного сна она готовит сыры, каштаны и фрукты, сохраняющиеся такими же свежими, словно их только что сорвали. Пастух возвращается со своей флейтой и поет перед собравшимся семейством песни, которые узнал в соседних деревнях. Пахарь возвращается со своими плугом, быки его устало ступают, понурившись, медленно, еле-еле, несмотря на понукающую их палку. Все несчастья, сопутствующие работе, заканчиваются вместе со днем. Сон своими чарами прогоняет черные заботы и нежно околдовывает природу; каждый засыпает, не думая о завтрашних тяготах^[37].

В особенности приятно, если подумать, что она иллюстрирована гравюрами Жака.

Только что пришла твоя открытка! Отлично. Благодарю, что написал так скоро, от всего сердца надеюсь, что ты хорошо провел воскресенье. Фан и Бет с’Граувен и Берта Ван Гог все еще здесь, они – цветы этого дома, особенно Берта, милая девушка. Поприветствуй от меня тех, с кем ты делишь крышу над головой, а я мысленно жму тебе руку.

Не смог раздобыть банковский чек, поэтому придется послать тебе деньги почтовыми марками.

129 (108). Тео Ван Гогу. Амстердам, вторник, 4 сентября 1877

Амстердам, 4 сентября 1877

Дорогой Тео,

прилагаю пару строк для Анны и Лис, припиши что-нибудь и пошли ближе к дню рождения мамы. (Я имею в виду, что посылаю это письмо сейчас, опасаясь, что к тому времени у меня не останется марок, кроме тех, что предназначены для дома. Если ты собираешься написать позднее, пусть мое письмо тоже подождет.)

В прошлое воскресенье дядя Ян отправился в Хелворт, он предполагает, что его не будет до 10 сентября, так что сейчас в доме тихо, но все же дни пролетают, так как у меня ежедневные уроки и к ним нужно готовиться, и мне даже хочется, чтобы дни были чуть длиннее, дабы иметь возможность успевать побольше, ведь моя работа не всегда проста, и, даже занимаясь этим долгое время, я не получаю большого удовлетворения; коротко говоря, что сложно, то правильно, я уверен в этом, хотя результатов и не видно.

Кроме того, я занят тем, что целиком переписываю французское издание «О подражании Христу», которое позаимствовал у дяди Кора; это великолепная книга, и тот, кто ее написал, скорее всего, был богоугодным человеком; несколько дней назад, возможно, из-за того, что я очень часто рассматривал литографию с картины Рюипереза, у меня появился непреодолимый интерес к этой книге, и я попросил дядю Кора мне ее одолжить. Теперь по вечерам я сижу и переписываю ее, это большая работа, но значительная часть уже закончена, и я не знаю лучшего способа сохранить хотя бы ее малую толику у себя в голове. Я также купил «Надгробные речи» Боссюэ (они достались мне за 40 центов), чувствуя необходимость подойти к этому делу со всей решительностью, и иногда вспоминаю слова «дни печальны», и следует принять всеоружие^[38] и изо всех сил постараться нести в себе что-то доброе, чтобы выстоять и быть готовым. Как ты прекрасно знаешь, это нелегкая затея и результат нам неизвестен, и потому в любом случае я хочу постараться вести праведную борьбу.

Книга Фомы Кемпийского совершенно особенная: его слова так глубоки и серьезны, что их невозможно читать без волнения и почти страха, по крайней мере если читать с искренним стремлением к свету и истине, его язык – то истинное красноречие, которое способно завоевать сердца, потому что оно идет из сердца. В тебе ведь тоже есть это. Папа написал мне о несчастном случае, который произошел дома у дяди Винсента. Ты, должно быть, тоже об этом слышал: однажды вечером жена преподобного Рихарда упала с лестницы и теперь пребывает в весьма тяжелом состоянии. И вот так ежедневно слышишь то одно, то другое, везде и отовсюду, и у меня, по крайней мере, создается впечатление, что «дни печальны». Ибо, хоть нас самих это и не касается, ты все же чувствуешь, что и нас может постичь эта участь и как будто нам суждено то же самое. «The fashion of this world passeth away – yet would I have thee without carefulness»^[39].

«А я хочу, чтобы вы были без забот» – разве это не означает постольку, поскольку касается нас: почувствуй все эти вещи, «feel thy sorrows»^[40] и храни их в твоем сердце вместе с остальными, но иди своим путем, «пойди обратно своею дорогою», оставайся таким же, каким был вначале, когда ты искал добро и полагал, что нашел что-то, – потому что и Бог такой же, как был вначале, и в Нем нет изменений и ни тени перемены; пусть внутри тебя будет твердый дух, и верь в Бога, потому что те, кто в Него верует, не постыдятся. Мы видим это в нашем отце, который чувствует все эти страдания, все невзгоды, а также весь грех вокруг себя, он проявляет участие и помогает как только может и все же неизменно идет своим путем, творя добро и не озираясь назад. Да, так и есть, у него такой же дух, какой был у Христа, тот дух, о котором Он сказал: «Отче! в руки Твои предаю дух Мой». У очень многих он есть – хотя и не в такой мере, так что и нам под силу его достичь, это не безнадежная задача.

«Ревностно исправляйте свою жизнь», – написано в книге Фомы Кемпийского, и это то, что следует делать, не сдаваясь, даже если становится страшно от всего того дурного, что в нас есть, что нас по праву заставляет сказать: «Именно я навлек это горе на себя и остальных», ибо для того, кто так настроен, его время настало, он – «the very man»^[41]. Для таких сказано: «должно вам родиться свыше». Для таких слово Божье будет светочем, а Он сам через это слово – Другом и Утешителем, и печаль ради Бога произведет то, что Он произведет, если ее не убояться.