Но мы не спали до рассвета. Думали, как нам теперь жить. У мамы очень маленькая дьенота. Правда, дьен выплачивает дьеноту на мое содержание, раз я могу стать силой короля и не должна ни в чем нуждаться. Но дьензвур отказался выплачивать папину дьеноту за сгоревшую мастерскую, сказал, что папа сам виноват, неаккуратно работал с огнем. Неправда! Это все неправда! Он всегда следил за огнем!

– Им ничего не докажешь. Ничего. Мы придумаем что-нибудь. Мы справимся. Разве нам много надо с тобой? – говорила мама.

Сначала мы и правда справлялись. Соседи немного помогали нам первые недели. Пару раз мама относила дьензвуру украшения и проволочные игрушки, говорила, что вот, нашла у мужа на домашнем верстаке. За это ей давали немного продуктов. Но они быстро заканчивались. Моей дьеноты, по которой мы получали хлеб, масло, рыбу, крупу и одежду, тоже надолго не хватало. К тому же я быстро росла, мама уже и так перешила все отцовские рубашки в мои платья. Да и в школу нужно было покупать то одно, то другое. Мама пробовала устроиться на работу. Она просилась в мастерские. Просилась в рыбачки, в школу. Но ее нигде не хотели брать.

– Слишком уж ты красивая и молодая, никто не верит, что тебе так много лет, – сказала как-то ей наша соседка Ульрас, вдова ювелира Сура и мать одиннадцати детей. – Таких, как ты, во дворце любят, сходи туда.

Но во дворец мама не хотела. Я не понимала почему. Ведь правда же – она могла стать фрейлиной королевы! Это было бы так здорово!

– Нет, милая, это точно не для меня, – тоскливо улыбалась она и теребила свою одинокую сережку в левом ухе.

Даната говорила, что маму съест тоска, если мы что-нибудь не придумаем.

Даната была старше меня на два года, и она была такой хорошенькой! Прямо как солнце – радостная, звонкая, с ямочками на щеках и золотыми волосами. А смеялась она так, что вся улица хохотала следом! Не знаю, как мы с ней так сильно подружились, мы же были совсем разные. У меня скверный характер. Я не могу кивать и соглашаться, если мне что-то не нравится. Не могу, и все тут. А Даната – она умела. Вот, например, выйдет из своего дома жена столяра Кариса и заорет на нас:

– А ну, проваливайте живо отсюда! Нашли где играть! Своих дворов нет? Своей улицы мало?

Будто это только ее улица! Будто даже воздухом дышать нельзя рядом с их домом! И мне сразу хотелось закричать в ответ что-нибудь обидное. «Кариса – вонючая крыса!» или еще что похуже. Но Даната – она была не такая. Она только кивнет, улыбнется, сделает, как велят, а потом шепнет мне на ухо:

– Вот уродка!

– Да? А сама ушла как миленькая!

– Да ну! Легче согласиться, чем переубеждать каждого навозного жука.

Она была очень умная, моя Даната. Я любила ее без памяти! Больше, чем сестру, если бы она у меня была, честно! Потому что сестру ведь я не смогла бы выбрать, она была бы такой, какой родилась у моих родителей, а Данату я выбрала сама. Я увидела ее рано утром, когда ее отец-зеленщик грузил тележку, чтобы везти разные травы и молодые овощи своему дьензвуру, а Даната помогала ему. Она стояла на высокой скамейке перед тележкой и все красиво раскладывала: пучки узорчатой петрушки, пахучей кинзы, перышки укропа и зеленого лука, нежный салат, ароматный базилик, стручки зеленого горошка, тонкую оранжевую морковку… Я залюбовалась, как ловко она это делает, стояла как дурочка и смотрела!

И вдруг она мне улыбнулась! Эта удивительная девочка с золотыми волосами, которая старше меня и помогает немного отцу (совсем немного, конечно, и пока никто не видит), она заметила меня и улыбнулась! Я чуть не умерла от счастья.

Я стала ходить за ней следом. Мне было тогда пять лет, и поначалу Даната сердилась. Но однажды за ней погналась собака, огромная такая, а Даната ужасно их боялась, она бежала по переулку и визжала, а собака гналась за ней, и я взяла камень и бросила в нее, в собаку эту. Не попала, но она тут же затормозила. И смотрела на меня мутными глазами, огромная, злая, и тяжело дышала. Почти сразу же подскочил страж. Он схватил собаку за холку и перерезал ей горло. Тут уж мы обе заревели. Было страшно. И немного жалко собаку. Но понятно, что по-другому никак – собака угрожала девочкам. А вдруг они – будущая сила короля?

Так мы подружились с Данатой.

И всегда были вместе.

На улицах.

В садах для прогулок.

Даже в школе.

Мы уговорили родителей схитрить: Даната пошла в школу на год позже, а я – на год раньше, и мы оказались в одном классе. Даната была выше и умнее всех, все ее слушали, все ее любили. Мы придумали с ней, что никогда не попадемся на глаза королю, а когда нам исполнится тридцать лет и мы будем свободны, то отправимся в большое путешествие! Обойдем весь Суэк, может, даже до родной маминой деревни дойдем.

Правда, мама стала сильно беспокоиться, потому что после той истории с собакой на нашей улице слишком уж часто появлялись ищущие. Наверное, страж, что убил собаку, рассказал им про Данату. Трудно не заметить девочку, у которой волосы как расплавленное золото и ниже пояса, глаза веселые, а на щеках ямочки.

– Кьяра, теперь ты должна быть еще внимательнее. Если за Данатой приглядывают, то и тебя наверняка приметили, ты у меня такая красавица!

Сережка моей мамы

Прошло почти два года после папиной смерти, когда мама впервые разбудила меня на рассвете и мы пошли к причалам. Мне не надо было спрашивать зачем, я и так поняла, что она затеяла. Я видела, что в последний месяц по ночам мама мастерит из запасов проволоки игрушки и украшения, и теперь она, видимо, решила переплыть пролив, чтобы оказаться на том берегу. Мама уверяла меня, что там нет Мастера и ищущих. Там каждый может заниматься чем захочет, не важно, кем он рожден. И никто не властен забрать твою силу. Даже король. Не знаю, как по мне, все это ерунда, даже Семипрях не смог бы выдумать такого прекрасного мира, но мама так упорно в это верила, что я начала верить тоже. Я даже решила, что именно оттуда она и приплыла к отцу однажды, а вовсе не из очень далекой деревни в Таравецком лесу.

Вечером я пробралась к причалам, ходила вокруг, как голодная лиса, ждала темноты, ждала, когда разойдутся рыбаки, когда задремлет страж… Наконец я оттолкнула плот от берега, услышала шорох песка по его дну, плеск волн и увидела мерцание огненных медуз. Плот плохо меня слушался, юлил и крутился, но я все же смогла довести его до лодок и встретить маму. Она лежала на дне папиной лодки, укрывшись своим темным плащом. А когда плот ткнул лодку в бок, приподнялась и засияла, увидев меня. Она привезла столько разной еды! И настоящие башмаки для меня! И новые ножницы.

– Там так удивительно, Кьяра! Такой прекрасный город, такие улыбчивые люди! У меня все раскупили за полдня! Огромный базар, чего там только нет, и никто не требует плату, чтобы продавать свое. А сколько там торговок самых разных! Представь, я видела одну, она сама делает лодки и продает!

– Она, наверное, уже старуха?

Мама засмеялась:

– Как ты догадалась? Ну, в общем, да, довольно старая уже, но она всю жизнь их делает, Кьяра! Она сама мне сказала.

– Так не бывает. – Я перенервничала, устала и хотела спать.

– Мы обязательно там с тобой побываем!

Но и этому не суждено было сбыться.

Мы с Данатой иногда ходили за ворота смотреть на всех тех, кто ждал за ними. Они спали под телегами или в наспех построенных шалашах, многие тайком обменивали свои товары на хлеб или молоко, многие переселялись с детьми, и те целыми днями играли на обочине дороги.

– Здорово было бы побывать в их деревнях, да? – мечтательно говорила Даната. – Посмотреть, как они там живут, что едят на обед, какие танцы любят танцевать…

Даната обожала танцы!

По воскресеньям какой-нибудь дьен устраивал танцевальный вечер у себя на площади, и все окрестные улицы стекались на праздник – кто поглазеть, кто себя показать, кто насладиться игрой музыкального дьена. Нам с Данатой повезло – мы жили в квартале аж с тремя площадями: кондитерского, ювелирного и огородного дьенов, так что танцы у нас проводились чаще других.

Конечно, площади нужны были не только для танцев. Здесь дьен устраивал сходы, чтобы обсудить свои дела, здесь дьензвур выдавал ремесленникам дьеноту, здесь раз в неделю Мастер читал наставления народу. Здесь поощряли, объявляли волю короля, и казнили тоже здесь. Хотя казнили в Суэке очень редко, почти никогда. Это считалось бессмысленным. Лучше отправить преступника на рудники в Таравецком лесу, пусть приносит пользу.

В общем, площадь была главным местом дьена. И только новую силу короля каждый год провожали с главной площади Суэка, расположенной в самом центре города, – с площади Будущих королей. Она была окружена невысоким забором и выложена красным камнем, который добывали на той стороне Таравецкого леса, и в солнечные дни горела огнем. Не было места огромнее и величественнее. Во время обряда, который проходил в день, когда ночь лишь на миг открывала глаза, туда вмещался почти весь город, а кто не успевал занять хорошие места по периметру прямоугольной площади, тот забирался на заборчик или на крыши соседних домов.

В то утро мы с мамой припозднились, и когда пришли к причалам, уже занимался рассвет. Наверное, поэтому все и произошло. Мы торопились добраться до лодки и, может быть, слишком шумно гребли. А может быть, за ней давно следили. Мама шагнула в лодку. Махнула мне. Я оттолкнулась и повела плот назад, к берегу. Я прошла половину пути, когда услышала грубый оклик, брань, а потом мама вскрикнула и раздался всплеск. Я сразу поняла, что случилось: страж увидел ее, спустился по лесенке к воде и просто вытолкнул ее из лодки в море. Прямо к медузам-огнёвкам. Я развернула плот и как бешеная поплыла к маме. Страж меня окликнул и даже прицелился из арбалета. Потом, видимо, разглядел, что я еще девчонка, и стал просто орать как сумасшедший. Но я не обращала на него внимания. Я вытаскивала маму из воды, счищала с нее огнёвок, я гребла к берегу, стаскивала ее с плота, тащила на себе домой…

Огнёвки кусают человека, впрыскивая в него смертельный яд. От одного укуса можно спастись. Даже от двух. Но если тебя столкнули к ним в воду, если десятки мерзких красных медуз набросились на тебя… у тебя нет шансов. Я знала это. Все знали. Мама умрет. Может быть, она уже умерла. Я не могла посмотреть, я закинула ее на спину и тащила домой, а сумка с украшениями и игрушками волочилась по дороге, как хвост. Домой. Нам надо домой. Домой, мама, домой.

– Кьяра, – прохрипела она мне в ухо, – забери себе мою сережку и никому не отдавай. Что бы ни случилось.

Больше она ничего не сказала.

Не успела.

Когда мы добрались до дома, ее тело раздулось от яда огнёвок, а кожа покрылась волдырями. Я уронила ее на кровать и упала рядом. Мама умерла, а у меня не было сил даже заплакать.

К обеду пришла Ульрас. Увидев маму, она медленно осела на пол. Вот тогда я и заплакала.

К вечеру опухоль спала, и мама снова стала похожа на себя. Только следы от ожогов остались, пламенели на коже. Даната не отходила от меня целый день. Ульрас взяла на себя все хлопоты: оповестила дьен отца и соседей, приготовила листья атьюкты и все, что нужно для погребения. В какой-то миг мы остались с мамой одни, я вспомнила ее последние слова и аккуратно сняла сережку. Ухо было холодным.

На следующий день ее похоронили. Никто ничего не спросил у меня. В Суэке хоть раз в год, да кто-нибудь погибнет от укусов огнёвок. Кто в воду случайно упадет, кто полезет купаться, напившись в кабаке бражки. Никто меня ни о чем не спросил. И я никому ничего не сказала. Не сказала, что это было убийство.

У меня не были проколоты уши. Мамину сережку я повесила на шею, как кулон. Несколько раз я ходила на причалы, пытаясь узнать, кто же из стражей ее убил. Но тогда было сумеречно, я была внизу и довольно далеко, а форма у всех одинаковая. Я так никогда и не узнала, кто именно столкнул ее в воду.

Огонь в мастерской унес папу. Огненные медузы убили маму. Я осталась одна. Совсем одна. Обычно девочек-сирот забирали в Сады – самое прекрасное место на свете. Мы были там однажды, нас водили на экскурсию, чтобы показать, как прекрасен Суэк. И мы в этом уже не сомневались, побывав в Садах.