Не прошло и минуты, как «Бьюик», свернув за угол, разорвал бампером веревку полицейского ограждения, и опасная зона осталась позади. Еще минуту спустя частый топот и яростный рев бегущих стихли вдали.

– Все в порядке. Все в порядке, – мягко, настойчиво втолковывал венерианке В-Стивенс. – Мы тебе не враги. Видишь, я тоже из гуселапых.

Девушка, вжавшись спиной в дверцу, съежилась, поджала колени к груди. Зеленые глаза ее округлились от страха, впалые щеки конвульсивно, нервно подергивались. На вид лет около семнадцати. Венерианка машинально стягивала перепончатыми пальцами разорванный ворот блузки. Одну туфельку она потеряла, на лбу краснела царапина, темные волосы в беспорядке рассыпались по плечам, губы дрожали так, что ни слова не разберешь.

Ле Марр ухватил ее за запястье, пощупал пульс.

– Да у нее сердце вот-вот из груди выскочит, – пробормотал он и, вынув из кармана пиджака шприц-ампулу, вогнал в трясущееся предплечье девушки дозу наркотика. – Пусть успокоится малость. Физически не пострадала: догнать ее не успели.

– Все в порядке, – снова забормотал В-Стивенс. – Мы – врачи, доктора из Центральной городской клиники, все, кроме мисс Каттер: она у нас отвечает за документацию. Доктор Ле Марр – невропатолог, доктор Паттерсон – специалист по онкологическим заболеваниям, а я – хирург, видишь? – объяснил он, легонько коснувшись лба девушки прецизионным хиропротезом. – И вдобавок тоже венерианин, земляк твой. Сейчас отвезем тебя в клинику, побудешь там.

– Нет, но вы видели?! – внезапно взорвался Ле Марр. – Никто даже пальцем не шевельнул, чтобы помочь ей! Стояли столбами и…

– Им просто страшно, – объяснил Паттерсон. – Просто не хочется ввязываться в неприятности.

– Не выйдет, – холодно хмыкнула Эвелин Каттер. – От неприятностей подобного рода не остаться в стороне никому. В таких вопросах сторонних зрителей не бывает: это вам не футбол.

– И что же дальше будет? – с запинкой пролепетала спасенная девушка.

– С Земли тебе лучше убраться подобру-поздорову, – мягко посоветовал ей В-Стивенс. – Как и прочим венерианам. Возвращайся домой и оставайся там, пока это безобразие не уляжется.

– А уляжется ли? – выдохнула она.

– Со временем – обязательно, – заверил ее В-Стивенс, потянувшись вперед и вручив венерианке одну из сигарет Эвелин. – Дальше так продолжаться не может. Мы должны жить свободно.

– Полегче, – угрожающе бросила ему Эвелин. Глаза ее вспыхнули враждебным огоньком, будто тлеющие угли. – Я полагала, вы выше всего этого.

Темно-зеленое лицо В-Стивенса приобрело явственный красноватый оттенок.

– По-вашему, я способен сидеть сложа руки, в то время как моих соотечественников убивают и осыпают оскорблениями, а наши интересы ущемляют на каждом шагу, дабы глиномордые вроде Ганнета богатели, жирели на крови, выжатой из…

– Как-как? «Глиномордые»? – в изумлении переспросил Ле Марр. – Вейчел, что это за словцо?

– Так среди них величают землян, – пояснил Паттерсон. – Уймитесь, В-Стивенс. На мой – и далеко не только на мой – взгляд, в природе не существует никаких «наших» и «ваших». Все мы – один народ, одна раса. Как-никак, ваши предки – те же земляне, осевшие на Венере в конце двадцатого века.

– Вот именно. Вся разница в мелких адаптивных преобразованиях, – поддержал его Ле Марр, – а факт остается фактом: мы до сих пор способны к скрещиванию, и это неопровержимо доказывает принадлежность к одной и той же расе.

– Способны-то способны, – натянуто улыбнувшись, заметила Эвелин Каттер, – да только кто возьмет в жены одну из гуселапых или из воронья?

Все надолго умолкли. Словно кожей чувствуя сгущающуюся в кабине враждебность, Паттерсон гнал «Бьюик» к клинике на полном ходу. Венерианка, сжавшаяся в комок, безмолвно курила, не сводя потемневших от страха глаз с вибрирующего пола.

Притормозив у контрольно-пропускного пункта, Паттерсон предъявил охраннику клиники служебный пропуск, и едва тот махнул рукой, пропуская автомобиль, снова прибавил газу. Убирая пропуск в карман, он нащупал внутри еще кое-что и немедленно вспомнил об одной из насущных забот.

– Кстати. Отвлекитесь-ка от политических неурядиц и поглядите, – заговорил он, перебросив назад, в руки В-Стивенса, запечатанный тубус. – Ответ от военных, получен с утра. Канцелярская ошибка. Прочтете, отдайте Эвелин. Вообще-то это ее епархия, но мне стало интересно.

В-Стивенс разделил тубус надвое и вытряхнул содержимое на колени. Внутри обнаружилось самое обычное заявление о госпитализации в государственную клинику с указанием личного номера ветерана боевых действий, а также его старые, изрядно засаленные пленки, истершиеся за долгие годы бумаги, грязноватые листы писчей фольги. Сколько раз их сворачивали и разворачивали, запихивали в карман рубашки, носили вплотную к волосатой, потной груди…

– И что в этом особенного? – раздраженно осведомился В-Стивенс. – Нам, кроме бюрократического крючкотворства, больше заняться нечем?

Паттерсон остановил машину на служебной стоянке и заглушил мотор.

– Личным номером поинтересуйтесь, – ответил он, распахнув дверцу. – Проверьте его и увидите, что здесь особенного. У госпитализированного в кармане оказалось удостоверение ветерана войны полувековой давности… за номером, который еще никому не присвоен.

Безнадежно озадаченный, Ле Марр взглянул в сторону Эвелин Каттер, перевел вопросительный взгляд на В-Стивенса, но объяснений так и не получил.

От беспокойной, прерывистой дремы старика пробудило гудение гарнитуры на шее.

– Дэвид Унгер, – заговорил чуть дребезжащий, металлический женский голос, – вам необходимо как можно скорее вернуться в клинику. Повторяю: вам необходимо как можно скорее вернуться в клинику.

Старик закряхтел, с трудом поднялся на ноги, схватил алюминиевую трость и заковылял прочь от раскаленной, обильно залитой потом скамьи, к пандусу, ведущему из парка на улицу. Надо же, а? Как нарочно! Только ему удалось уснуть, одолев и жаркое солнце, и визгливый хохот ребятишек пополам со смехом девиц и солдат…

У самой ограды парка какие-то двое, завидев его, воровато шмыгнули в кусты, обошли старика далеко стороной. Дэвид Унгер остановился, замер на месте, не веря глазам… и сам удивился силе собственного голоса. Да, он закричал, закричал во всю глотку! Вопль ярости и отвращения эхом разнесся от края до края парка, над зеленой травой, среди тихих деревьев:

– Гуселапые!!!

Встрепенувшись, старик неуклюжей трусцой устремился в погоню.

– Гуселапые! Воронье! Помогите! Эй, кто-нибудь! На помощь! – вопил он, вперевалку хромая следом за марсианином с венерианкой, размахивая алюминиевой тростью, жадно хватая ртом воздух.

Небольшая толпа, собравшаяся на крик, уставилась на спешащего за парочкой старика в совершеннейшем недоумении. Обессилевший старик наткнулся на фонтанчик с питьевой водой, едва не упал, выронил из рук трость. Морщинистое лицо его мертвенно побледнело, рубец ожога проступил на усеянной старческими пятнами коже отвратительной, жуткой кляксой, уцелевший глаз от ненависти и негодования налился кровью, из уголка дряблых губ вытекла на подбородок струйка слюны.

Парочка видоизмененных, свернув в кедровую рощицу, устремилась к выходу из парка. Дэвид Унгер в бессильной ярости взмахнул тонкими, костлявыми руками.

– Держите их! – брызжа слюной, завизжал он. – Держите, уйдут! Чего стоите столбами, трусы несчастные?! Что за народ, а?!

– Уймись, папаша, – добродушно урезонил его молодой солдат, остановившийся рядом. – Чего взбеленился? Идут себе, никого не трогают…

Подобрав трость, Унгер со свистом рассек ею воздух над его головой.

– А-а, болтун… соглашатель! – прорычал он. – Тоже мне, воин! Какой из тебя солдат?

Неудержимо закашлявшись, старик осекся, согнулся вдвое, не в силах перевести дух.

– В мое время, – с грехом пополам прохрипел он, – мы обливали их ракетным топливом и вздергивали на фонарях! В клочья их рвали, втаптывали в асфальт! Мы показали им…

Тут паре видоизмененных заступил путь огромный, плечистый коп.

– Проходите, – угрожающе распорядился он. – Вам, уродам, в парке не место.

Видоизмененные мышками шмыгнули мимо, однако коп, лениво подняв дубинку, хлестнул марсианина по глазам. Хрупкий тоненький череп видоизмененного с треском раскололся, и марсианин, ослепленный невыносимой болью, рухнул ничком в траву.

– Ну вот, другое дело, – удовлетворенно прохрипел Дэвид Унгер.

– Мерзавец старый, – в ужасе побледнев, бросила ему проходящая мимо женщина. – Такие, как ты, воду и мутят!

– А ты что, до воронья охотница?! – зарычал Унгер.

Толпа таяла на глазах. Крякнув, Унгер перехватил поудобнее трость и, ругаясь себе под нос на чем свет стоит, покачивая головой, яростно сплевывая в кусты, заковылял к выходу.

Неудержимо дрожа от гнева и негодования, он вошел в клинику.

– Чего вам? – буркнул он, дохромав до громадной регистратурной стойки посреди общего вестибюля. – Что у вас тут за бардак? Будят, стоило мне в первый раз с тех пор, как угодил сюда, нормально уснуть – и что я вижу? Ни много ни мало, пару гуселапых, разгуливающих среди бела дня, нахально, будто у себя дома!

– Вас требует к себе доктор Паттерсон. Кабинет номер триста один, – терпеливо объяснила сестра и кивнула больничному роботу: – Проводи мистера Унгера в триста первый кабинет.

Робот ровно, бесшумно покатил к дверям в коридор. Старик, насупившись, заковылял следом.

– Я-то думал, вы, жестянки ходячие, полегли все до единого еще в восемьдесят восьмом, в боях за Европу, – ворчал он на ходу. – Ничего не пойму! Мальчишки какие-то… сосунки в солдатских мундирах… гуляют в свое удовольствие, смеются, дурят головы девицам, у которых, кроме как валяться в траве нагишом, других дел нет… Что-то тут не так. Что-то тут…

– Сюда, сэр, – прогудел робот.

Дверь кабинета номер 301 отъехала в сторону.

Вейчел Паттерсон слегка привстал в знак приветствия. Вошедший в кабинет старик, кипя от возмущения, тяжело опираясь на алюминиевую трость, остановился перед его рабочим столом. До этого Паттерсон Дэвида Унгера собственными глазами не видел. Оба – тщедушный, крючконосый старый солдат и молодой, прекрасно одетый доктор с редеющими темными волосами, с открытым, добродушным лицом, в роговых очках – смерили друг друга взглядами. Возле стола с сигаретой в алых губах, откинув за спину светлые волосы, безучастно глядя перед собой, стояла Эвелин Каттер.

– Я – доктор Паттерсон, а это мисс Каттер, – заговорил Паттерсон, вороша мятые, потрепанные пленки, разложенные на столе. – Присаживайтесь, мистер Унгер. Я хотел бы задать вам пару вопросов. В ваших документах обнаружилась кое-какая неясность. Скорее всего, обыкновенная опечатка, однако документы вернулись ко мне.

Унгер, насторожившись, сел.

– Вопросы, канцелярщина, волокита… Неделю я здесь лежу, и каждый день что-нибудь новенькое! Наверное, лучше бы я там, на тротуаре, и помер.

– Согласно вот этим бумагам, вы провели у нас восемь дней.

Горький сарказм старика, вскипев, обернулся злобной иронией.

– Да уж, пожалуй! Уж если в бумагах так сказано, иначе и быть не может! Пусть даже это неправда, с бумагами не поспоришь!

– Вас госпитализировали как ветерана военных действий. Лечение, содержание, обслуживание – все расходы покрывает Директорат.

– А с этим-то что не так? – ощетинился Унгер, подавшись к Паттерсону и ткнув в его сторону узловатым пальцем. – Я, знаете ли, кое-какой заботы заслуживаю! Мундир еще в шестнадцать надел. Трудился, бился за Землю всю жизнь. И по сию пору служил бы, кабы не попал под их подлый удар на уничтожение, а так… счастье, что вообще жив остался, – вздохнул он, смущенно потерев мертвенно-бледную, изуродованную ожогом щеку. – А вас здесь, похоже, даже краешком не зацепило. Надо же… кто бы мог подумать?

Паттерсон с Эвелин Каттер переглянулись.