Теперь отчетливый и ясный. То заливистый, тоненький, похожий на девичий или детский, то басовитый, резкий, переходящий сначала в рычание и лай, а потом в надрывное свирепое рявканье.

Кьярр поморщился.

– Лисы.

– Дурное место. На корабль хочу. На воду, – разнылся Здоровяк, но Лейф приструнил его.

– Заткнись уже. Нам деньги нужны. Хочешь без денег остаться?

– Нет.

– Вот и сиди.

Они оба пристально посмотрела на Флоки.

– Зачем этот щенок сдался Йоремуне? Мало таких, что ли? – ворчал Здоровяк, подкладывая в огонь сухие ветки.

– Мало, – коротко отрезал Лейф. – Вот опять…

Новые волны хохота разлились в воздухе. Небо резко затянуло черными тучами. Их пробили белые молнии, раскатисто пророкотал гром, а потом все кругом посекли линии дождя.

Ругаясь и ворча, разбойники соорудили из подручных материалов жалкое подобие шалаша и теснились теперь в нем. Флоки досталось место с краю, там, где вода заливала нещадно. Костер потух. Сразу стало холодно и тревожно.

Плюнув на субординацию, – в конце концов, они ему лишь конвоиры, а не боевые товарищи, – полукровка ушел через подлесок к звенящей в лощине реке. Крутой берег нависал травянистыми шапками над выеденным водой песчаником. Кое-где образовались неглубокие гроты.

Флоки ввалился в один из них и, прижавшись спиной к слежавшемуся песку, задремал, кутаясь в полумокрый плащ. Сырость не добавляла уюта, и он все возился, все дергался, пока не растревожил окончательно стену. Песок стек прямо на спину, набился за шиворот и противно зачесался под одеждой.

– Чтоб тебя!

Флоки отскочил в сторону, обернулся зло и обомлел. В стене грота из-под струй оплывающего вниз песка проступало что-то.

Полукровка, насторожившись, словно готовый атаковать волк, пригнул голову и смотрел, как выходит из-под песочного каскада нечто угловатое и сочлененное. Тяжелое.

В первые секунды Флоки принял это за людской доспех, но при ближайшем рассмотрении с неприятной тревогой понял – воин, что носил окаменелую, чужеродного вида броню, не был человеком.

Он был чудовищем, столь жутким, что Флоки даже представлять его не хотел. Огромный шлем расходился в широченные наплечники. Голова, которую он должен был покрывать, имела плоский лоб и просто гигантскую пасть.

Флоки приблизился на пару шагов, прикидывая: нет, не голова его там, в пасти такой, поместилась бы, а весь торс. И это двойное забрало, похожее на выточенные из цельной пластины зубы. И странная защита глаз – не смотровые щели, а прочные шарики с дырками посередине. И нащечники…

Что это, вообще?

– Вот дерьмо, – раздался рядом голос Кьярра. – Ты какого хрена ушел, мелкий?

– Что это? – проигнорировал его вопрос Флоки, пораженный увиденным.

– Воин. – Разбойник поднял из-под ног отмоченную рекой коряжину и швырнул под берег. Остатки песка, скрывавшего «доспехи» осыпались вниз. – Древний.

– Кто он такой?

– Тьма его знает. Один сумасшедший сектант в Городе-Солнце пел о таких. Вещал, блаженный, что, дескать, все люди когда-то были рыбами, и порол другую чушь. И рисовал… Рисовал в пыли картинки. Жутких рыб-воителей. Называл их рыцарями Девона…

Флоки заворожено посмотрел на разбойника.

– Что это? Девон?

– Откуда я знаю. – Кьярр обозлился вдруг, погнал полукровку обратно. – Не на что тут смотреть. Давай, живо назад иди! И сбежать от нас не вздумай!

***

Лили очнулась от холода.

От того, что по телу барабанили холодные капли, доходили до самой кожи. Будто трогали и трогали ее чьи-то ледяные пальцы.

Тяжелые веки едва удалось разлепить. Мутному взгляду предстала размытая ливнем глина, и большая гладкая яма в ней, с закрученной резьбой застывшего водоворота.

Резьбу смывало дождем, и сама яма заполнялась им же, превращалась в маленькое озеро.

– Йон…

Лили поднялась, оскальзываясь и шатаясь. От одежды, не такой уж богатой и красивой, остались одни тлеющие лохмотья. В стороне валялась куртка Регера, с завернутыми в нее книгами.

– Йон… Ты там? Ты где?

Лили поковыляла к яме, съехала на ее дно, принялась грести тугую, укрытую мутной водой глину скрюченными оледенелыми пальцами.

– Не кричи так громко, – раздалось позади.

Лили резко повернулась, подняла голову. На краю ямы стоял костяной зверек и как ни в чем не бывало светил огоньками в пустых глазницах.

– Ты? Но как ты… – Лили неуклюже вскарабкалась по липкому склону наверх. Устало села возле книжной связки. – А как же дым? И…

– Все это не имеет значения. – Пожелтевшая от времени головка склонилась набок. – Я есть лишь в твоей собственной реальности. И в реальности тех, кто похож на тебя.

Лили откинула за спину слипшиеся грязными сосульками волосы. Спросила:

– Почему я тебя понимаю? Раньше почти не понимала. Ты теперь знаешь мой язык?

– Нет. – Костяная головка качнулась в другую сторону. – Это ты теперь знаешь мой.

Лили покосилась на яму.

– А Йон? Что с ним будет? Он хоть жив?

– Если силен, то жив, – прозвучал уклончивый ответ. – Если слаб, то жив. Но уже не он.

– Как тебя понимать? – Лили тяжело поднялась. Хотела протереть ссаженными ладонями лицо, но лишь размазала по нему разводами прилипшую глину. – Что я с ним сделала?

– Ты помогла. Сделала лучшее, что могла. И слово. Запомни. Оно спасет тебя от смерти. Однажды.

Лили жаждала засыпать потустороннее создание вопросами, но оно с пшиком исчезло, растворившись в воздухе. А в памяти всплыл сам собой тот самый…

…Октаграмматон.

Всю дорогу до дома она шептала: «Только выживи, Йон. Выживи. Я знаю, ты это умеешь, как никто иной. Тебе там трудно, наверное, но все равно».

Солнце завалилось за горизонт, такое же уставшее, как сама Лили. Облака, неестественно-лиловые, затеняли восток. Словно кровавые полосы рваными ранами расчерчивали небо. Цветом в тон качался за осиновым перелеском высокий кипрей.

Поле с пробором тропинки блестело, вымоченное дождем. Он снова заморосил, когда Лили отошла от берега. У горизонта вскинулась радуга, там солнце еще проблескивало, разгоняло тучи, и они темной армией ползли на Нерку. Отражались в стеклах луж.

До деревни Лили добралась быстро. По пути никто не попался – и хорошо. Все прятались от дождя.

Мать нашлась в глубине дома. Растрепанная, бледная, она сидела на кровати и, кажется, боялась шевельнуться. Заметив, что дочь вернулась, женщина вскочила на ноги и, шатаясь и хватаясь за стену, бросилась навстречу.

– Лили… Что он сделал с тобой… Лили…

– Ничего.

Мать будто не понимала. Все лепетала, расспрашивала в полузабытьи:

– На тебе его куртка, доченька… Он отдал тебе куртку? Он вернется… Он придет сюда…

Лили отрезала:

– Он больше никогда никуда не придет.

И направилась к деревянной бадье с водой. Откинула в сторону круглую крышку. Та упала на половицы со стуком. Взяла черпак, набрала полный. Вода казалась темной. Припала к деревянному отполированному краю и стала пить.

Долго. Жадно.

Отнесла книги в комнату, где когда-то гостевала жена Тарха…

Вернулась.

– Мама, к нам скоро придут… люди. На постой, возможно, попросятся. Ты пусти, ладно?

Мать кивнула. Опять попыталась расспросить:

– Что ж было-то, Лили? Что случилось с тобой? Тебя точно не…

Лили глянула на нее гневно.

– Точно не что? А? Договаривай, мама! Что «не»? Не изнасиловали? А что, если так? Что это меняет?

Мать совсем потухла, прижалась спиной к дверному косяку.

– Доченька… Ты… Что ты такое говоришь? Люди-то что скажут, подумай…

– Тебя только это волнует? – Голос Лили звякнул металлом. – Нас чуть не убили. Тебя. Меня. И еще неизвестно, что будет впереди.

Но мать уже смотрела мутным взглядом и бормотала бессмысленно:

– Что же ты наделала, глупая. Что наделала… Пресвятой Эвгай, помилуй! Ну зачем ты все это устроила? Зачем?

– Затем, что жить хочу. И выжить пытаюсь всеми силами. И себя сохранить.

Мать не слушала.

– Разве плохо мы к тебе относились? Мужа нашли хорошего, приданое давали – все! Жила бы, как у Эвгая за пазухой. Как Ильза бы в дорогой одежде и самоцветах ходила…

При упоминании Ильзы Лили ощутила, как к горлу и глазам подступают слезы. И не выдержала, взорвалась:

– Не смей упоминать ее имя! Не смей никогда! Ильза на себя руки наложила, потому что не хотела такой судьбы. Сломали ее! Как игрушку, как вещь. И я не хочу так!

Она выдохнула, понимая, что гнев сейчас не поможет, только растратит силы.

Мать поджала губы, посмотрела горестно, проронила сквозь плотно сжатые зубы:

– В тебя демоны вселились, доченька… Демоны…

Лили отозвалась хмуро:

– И пусть.

Потом, усевшись на кровать, вытянула из книжной стопки «Травник», стала читать.

Читала, пока не легла на Нерку густая сизая с розовым подпалом заря. Нашла то, что искала. Улыбнулась сама себе, а потом спрятала книгу поглубже в сундук.

В окно постучали.

Лили настороженно приблизилась. Встала бочком за занавеску, выглянула, чтоб саму не видно было. Внизу в зарослях злого крыжовника пестрели яркие девичьи нарды. Во всей Нерке такую расшитую и дорогую красоту могла позволить себе лишь Фая.

Чего ей тут надо?

Лили тихо вытолкала наружу залипшие створы, перегнулась через подоконник.

– Чего?

– Пусти меня, Лиль, – потребовала мельникова дочка, всеми силами сдерживая дрожание алых пухлых губ. – Коли ты не пустишь, идти больше некуда.

– Залезай. – Лили протянула ей руку, кряхтя, помогла влезть в комнату. Указала на сундук. – Садись. Что случилось-то?

Фая молчала.

Пыталась начать говорить, но рот сам собой кривился, не слушался. Вместо слов из него шли всхлипы и жалкие поскуливания. Наконец, не выдержав этой борьбы с самой собою, Фая разразилась рыданиями. Проплакавшись, рассказала:

– Из-за него все. Из-за Муна. Ты ж знаешь.

– Догадываюсь.

В душе Лили зашевелились нехорошие предположения.

– И вот… – Фая оглушительно всхлипнула. – Жених-то прознал. И вот… – повторила она, не решаясь сказать о самом страшном. Будто заело ее. – И вот…

– Мун пристал к тебе, а Турм прознал об этом? – подытожила за нее Лили. – И?

– Свадьбы не будет теперь… А я так хотела! А гости… А родня… А теперь стыдоба одна…

– Стыдоба? Будто ты виновата в чем-то?

– Виновата… – Фая красноречиво обхватила ладонями свою пышную грудь. – Виновата! Все это… – Она хлопнула себя по широким бедрам, по разрумяненным щекам. – Искушает оно, понимаешь? Значит, виновата…

– Кто это тебе сказал? Мун? – Лили подошла к ней, села рядом. – Не слушай. Никого не слушай. Ты не виновата ни в чем.

– Так все говорят, что виновата, – не унималась Фая, и Лили с тоской понимала, что слово ее вряд ли перевесит то множество слов, что кидают в несчастную мельникову дочку обвинители.

– Вот. Смотри. – Фая задрала подол, демонстрируя белые полные бедра, исполосованные алыми рубцами. – Отец высек… Сказал, убьет. А я сбежала… К тебе!

Лили ощутила, как внутри поднялась и опала волна ярости.

– Почему ко мне?

– Потому что ты заступишься.

– С чего? Нашла заступницу…

– С того, что ты ведьма. А ведьмы таким как я, пропащим и порочным, помогают. Так мамка говорила, пока отец не услышал ее и не засек за такие слова.

– Засек? – После гнева в душе нарос лед. Он защищал от огня, жгущего внутренности при каждом подобном рассказе, истории, случае. Не хватит сил каждый раз слушать и беситься от несправедливости, что царит кругом… Так лучше уж в лед. – Говорили, что мать твоя утонула.

– Нет. – Фая шмыгнула носом. – Отец мать в ведьмовстве уличил. Вот и…

– И ты после этого ко мне, к ведьме, за спасеньем пришла?

– Лучше к тебе, чем с позором под плеть. – Фая склонила тяжелую голову на Лилино плечо. – Ты прости, что я тебе гадости говорила. Что прежде не водилась с тобой.