Уходящие из города (страница 15)
Говорили, что выбраться из «рыб-чертей» можно, только если начать считать окна, считать и замечать – что в них, какие занавески, какие цветы в горшках, какие кошки на подоконниках, какие лица за стеклом. Внимательно рассмотреть каждое окно – и шагнуть в подворотню. Тогда «рыбы-черти» выпустят. По крайней мере так рассказывали.
Андрей остановился и стал считать окна. Кто здесь жил вообще? Что за люди?
Вон там, на подоконнике, кактусы, много…
«рыбы-черти», отпустите, у меня сестра пропала…
…в следующем окне лампа с большим красным абажуром…
сестра Ленка, пусть она найдется, пожалуйста…
…вроде бы стоит какой-то человек; да, мужик курит в форточку…
сестра Ленка, маленькая, в платье в горошек, глупая, молчит или ревет…
…видны бельевые веревки, на которых сушатся ползунки, пеленки…
мама не вынесет, если с ней что-то случилось…
…ко внешней раме приколочен ящик, в который зимой складывают продукты, у них тоже такой есть…
только все хорошо стало, отец почти не пьет, мама не болеет – и вот…
…занавески в ромашки…
пожалуйста, «рыбы-черти», если уже решили не отпускать меня, так пусть найдется хоть Ленка…
Андрей старался обратить внимание на каждое окно и в какой-то момент даже успокоился, сфокусировавшись на светлых и темных квадратах. А потом вбежал в подворотню.
Выскочил из дворов к трассе, за которой начиналась Балбесовка. Идти туда?
– Андрей, Андрей! – К нему летел запыхавшийся Славка. – Стой, подожди! Уф, аж в боку колет! Нашли твою сеструху! Я тебя уже час ищу! Боялся, что ты в частный сектор ушел, там в такое время опасно: самогонщики знаешь каких алабаев держат? А на ночь с цепей спускают!
Ленку увела к себе подружка, с которой они вместе лепили куличики, притащила ее домой, давай ей волосы чесать, прически всякие делать. Ленка сидела молча, как живая игрушка. А там такая семейка: родители пьющие, куча детей, одного чужого и не замечали, пока Ленка не стала реветь, устав быть моделью. А она если уж заревела, то фиг ее успокоишь, будет реветь, и реветь, и реветь, и хоть колесом ходи, а минут десять истерики гарантировано. Ну, пока она проревелась, пока добились от нее, что она Лена Куйнашева – говорит-то она хорошо, просто иногда из нее слова не вытянешь, упрется и молчит – характер.
Ни мать, ни отец Андрея не ругали.
Но именно после того, как сперва потерялась, а потом нашлась Ленка, мама стала ходить в церковь.
Первые пару раз с ними ходил отец, но потом перестал, и его мама не заставляла. А Андрея с Ленкой стала таскать каждое воскресенье. И тогда он понял, что та история все-таки не прошла бесследно.
– Я так молилась… не зная слов молитв, ко Господу воззвала! И случилось чудо!..
Мама становилась другой. Даже под гитару они с отцом больше не пели. «Рыбы-черти» все-таки взяли плату.
Муза
Полина плохо умела слушать, пару слов – и для нее все, что говорит человек, становилось какой-то музыкой, бульканьем, треньканьем.
Наверно, это из-за матери: она всегда так много говорила – про свою жизнь, про то, что она убирает-моет, а никто этого не ценит, про мужиков-козлов, – что Полина привыкла не слушать.
Полина не умела слушать, но умела смотреть.
Все красивые.
У Лолы очень красивый профиль, нос и подбородок вырезаны уверенной линией. Когда Лола задумывается, на ее лицо как будто опускается тень. Она и так смуглая, но когда думает о чем-то серьезном, как будто становится еще темнее, такого красивого цвета, почти как важная грозовая туча.
Все красивые.
Полина смотрит на Кторию Санну, которая чертит мелом на доске толстые белые линии. Математичка в большой шерстяной полосатой кофте, под носом у нее растут едва заметные маленькие усики, так что она напоминает большую кошку.
Владик, с которым Полина сидит за одной партой, спросил:
– Полин, ты чего не пишешь?
Полина ответила:
– Стихи сочиняю!
Зачем она это сказала, она и сама не поняла, но с ней часто такое случалось; так начинались чудеса.
– Ух ты! А что? Расскажи…
Все красивые. У Влада чуть раскосые глаза, оттопыренные уши и плохие зубы. Полине казалось, что когда он станет старше, у него во взгляде появится настоящий демонизм, и он будет похож на человека с сердцем змеи.
– Ну… Смотри…
Полина задумалась на секунду, а потом продекламировала:
Как-то раз пошли мы в лес…
И Олег на дуб залез!
Владик засмеялся.
– А дальше?
– Дальше – ты!
– Я?! – У него загорелись глаза. – Тогда… зацепился он за сук… укусил его барсук… и ему пришел каюк!
Полина подивилась такой кровожадности Влада, но быстро поняла ее причину. Все красивые, но Олег вырос выше остальных. Он и его друг Сашка все время задирали Влада.
– Сашка… – начала Полина.
– …лез через забор, в спину получил топор!
В их классе обнаружился настоящий поэт.
– Владик… ты прямо Пушкин! Обалдеть! Вот это да! А про Сережу можешь?
– Могу! Вот: Серега, Серега… такой недотрога… ммм…
– Ну?
– Тебе отпилили мы ногу!
Полина покатилась от смеха. А Влад тем временем принялся что-то кропать на листке: его подхватило вдохновение. Он бормотал стихи себе под нос, но Полина уже ничего не слышала – она купалась в радости, как дельфин.
– Яковлев! – Математичка подкралась незаметно. – Что ты там пишешь?
Листочек был изъят и отправился прямиком на учительский стол. А там уже вытягивала шею отличница-паинька Лу. На перемене Полина услышала, как они с Олеськой обсуждают:
– Да! Так и написано! Как прекрасна наша школа, каждый школьник идиот! И дальше вообще про всех! Даже про…
Окончания Полина не услышала: Олеська и Лу ее заметили и тут же замолчали. Олеська – черный лебедь – носила школьную форму и напоминала принцессу, которую хотят отдать замуж за нелюбимого, а она носит траур по рыцарю, который из-за нее погиб на поединке. На Лу был ангорский свитер, и от нее всюду летел пух, как от ангела. Полине нравилось, как Лу смешно оттягивает горловину и чешет шею, как будто ее душит тепло. Все красивые.
После уроков к Полине и Владу подошел Олег.
– Я слышал, вы тут с мелким стихи сочиняете…
– Ну да…
Олег очень сильный. Руки у него большие, кисти широкие, пальцы со сбитыми костяшками. И лицо… Подбородок мощный, скулы выступают, нос немного кривоват (уже, видимо, ломали). Взгляд воина, победителя, человека, который всегда получает то, что хочет.
– Что «ну да»? Не выделывайся тут…
– Ну писали, и что? – подскочил Влад. – Это я писал, я!
– Заткнись, уродец! – Олег отвесил Владику затрещину.
– А-ай!
– Это за меня! А это – за Сашку! – Он врезал ему еще раз. – А ты…
Он смерил Полину взглядом и вдруг выхватил у нее из рук рюкзак.
– Ребя-я-ят, футбо-о-ол!
От его удара рюкзак полетел по полу в другой конец коридора, и уже через секунду его пнул кто-то другой.
– Стойте, стойте!
Рюкзак летал так быстро, что Полина просто не успевала его схватить, хотя вообще была девушкой проворной, с пятеркой по физкультуре. Героем, подхватившим мятый, испачканный множеством ног рюкзак, стал Сережа. Полина смотрела на его взлохмаченные светлые волосы, на прозрачно-голубые глаза, на открытую улыбку – один из клыков чудь длиннее другого – и влюблялась как ненормальная.
Все красивые, но некоторые…
Полину окутало такое ощущение счастья, что она даже забыла о том, с чего все началось. Она больше не ходила по земле, а парила в нескольких сантиметрах от пола. Ей было легко, ей было жарко… Дома она надела майку и короткие шорты, как летом, хотя была еще весна и вечерами довольно прохладно.
После ужина Полина мыла на кухне посуду (мать всегда ругала ее за то, что она льет слишком много средства для мытья посуды, чтоб раковина была полна пены) и пела:
– Для любви не названа цена…
Отчим ел суп. Мама готовила невкусно, и он всегда был недоволен, когда ел. Обычно он ругался себе под нос, но тут ел тихо.
– Полька… хм-м-м… – пробормотал он. – Ох и выросла… девка!..
Вошла мать.
– Простудишься!
Она быстро сняла с плеч кофту, вязаную, колючую, и накинула на Полину, как на огонь. Та засмеялась:
– Не надо, ма! – но не стала скидывать кофту, чтоб не злить мать.
Все красивые. Вот и мать хороша, несмотря на возраст (не зря у Полины столько отчимов сменилось). Только глаза у матери тревожные, как будто ей все время страшно. Щеки впалые – у нее многих зубов нет – что-то добавляют такое… трагическое. И серьги эти идут ей, с маленькими камешками, нервно поблескивающими.
– Марш уроки делать! Сама домою! Развела тут болото!
– Белый шиповник, страсти виновник…
– И не пой! Поздно уже! Иди!
Считай, взашей Полину из кухни вытолкала. То «ты ничем матери не помогаешь, лентяйка», то вот это. А, пусть ее. Выходя, Полина поймала на себе взгляд отчима. У него были невероятно красивые и страшные глаза, а к губе прилипла полоска капусты.
Как ты красива сегодня
Большая красивая любовь была главной Олесиной мечтой.
Иногда она так крепко задумывалась об этом, что забывала обо всем на свете: и вода из ванны текла через край, и рука на диктанте выписывала бессмысленные крючки и петли, и фраза обрывалась и вместо слов с губ слетал глубокий неопределенный вздох – не тот вздох, каким школьник встречает лишнее упражнение в домашнем задании («Ну куда столько?!»), а вздох томления и ожидания поцелуев, объятий и огромных букетов роз, осыпанных капельками утренней росы.