Не только ее мать не видела в Шейне вторую половинку Фионы, но и все друзья, включая Барбару – подругу, ближе которой у Фионы никого не было с шести лет. То же самое про Шейна думали ее сестры и коллеги.

Но что они знали?

И вообще, любовь – непростое дело: вспомните любую великую историю любви и сами поймете. Встретить приличного, подходящего мужчину, который бы жил неподалеку, мог похвастать хорошей работой, планировал серьезные отношения и копил на дом, – это не любовь.

Не любовь, но компромисс.

Она подумала о возможной беременности, и сердце ее дрогнуло. Пару раз, совсем недавно, они были неосторожны. Но так бывало и раньше – обошлось же.

Фиона коснулась своего плоского живота. Неужели внутри росла крохотная частица, которая могла стать ребенком, наполовину Шейном, наполовину ею? Слишком захватывающе, чтобы поверить.

Чуть дальше по пляжу Фиона увидела странные мешковатые шорты и слишком длинную футболку Томаса, того симпатичного американца, который был с ними вчера.

Он узнал ее и воскликнул:

– Выглядишь счастливой!

– Я и вправду счастливая!

Фиона не стала делиться с ним ни причинами этого, ни дикими, чудны́ми планами в ее голове: вот бы жить здесь, в Айя-Анне, воспитывать ребенка среди этих людей; Шейн трудился бы на рыбацких лодках или в ресторанах, Фиона помогала бы местному врачу, может, даже в качестве акушерки…

Все это были мечты о будущем, мечты, которые они с Шейном обязательно обсудят; она скажет ему сразу, как только он допьет кофе.

– Мой сын звонил мне из Штатов. Так хорошо поговорили! – Томас не мог не поделиться своими добрыми новостями.

– Я очень рада.

Казалось, этого человека заботило лишь одно: мальчик по имени Билл, чью фотографию он показывал им вчера, проводя с ними время. Мальчишка на фото, белокурый и улыбающийся во весь рот, походил на любого другого; но для Томаса, как для всякого родителя, он был лучшим ребенком в мире.

Фиона оборвала себя, стоило мыслям свернуть в эту сторону.

– Знаешь, я так и знала, что он тебе перезвонит. Я чувствовала это вчера, когда ты рассказывал о нем.

– Давай я куплю тебе кофе, чтобы отпраздновать это событие, – ответил Томас, и они вместе направились в небольшую таверну недалеко от пляжа.

Так же свободно, как и вчера, они обсуждали и случившуюся трагедию, и целую ночь без сна, и людей с яхты: вчера они начинали день с кофе в таких же тавернах, а сегодня лежат мертвые под сенью церкви.

Фиона объяснила: она шла в деревню за хлебом и медом для завтрака, рассчитывая поделиться с хозяевами дома, чтобы те взамен позволили ей сделать чашку кофе для Шейна, когда тот наконец проснется.

– Сегодня мы собирались ехать в Афины, но, кажется, он слишком устал, – сказала она. – В каком-то смысле я этому даже рада. Мне нравится это место. Не хочется уезжать.

– Мне тоже. Я как раз планирую подняться вон на те холмы, а еще почему-то хочу остаться на похороны.

Фиона с интересом взглянула на него:

– Я бы тоже осталась, и нет, это не какое-то мерзкое желание посмотреть на чужое горе; это желание сопричастности.

– Осталась бы? Значит, вы все-таки уедете?

– Ну, мы точно не знаем когда, но Шейн, как я уже говорила, хочет в Афины.

– Но только если и ты этого хочешь… – Он притих.

Фиона заметила выражение его лица. Такое лицо в конечном итоге делал каждый, кто чуть-чуть узнавал Шейна. Она встала:

– Спасибо за кофе. Я пойду.

Томас, похоже, ощутил разочарование, как будто хотел, чтобы она осталась. Фионе тоже было интересно продолжить беседу с этим милым, мягким человеком, но она не могла рисковать: а вдруг Шейн проснется и не обнаружит ее рядом.

– Томас, как думаешь, могу я дать тебе денег на цветы на случай… ну, на случай, если все цветы расхватают?

Он поднял руку. Он знал, что она небогата.

– Умоляю, я с удовольствием куплю цветы и ленточку «Покойся с миром», и это будет как бы от ирландки Фионы.

– Спасибо, Томас. Если вдруг увидишь остальных, Дэвида и Эльзу…

– Скажу, что вам с Шейном пришлось уехать в Афины, и попрощаюсь от вашего имени, – мягко ответил он.

– Они были очень милыми, вы все такие замечательные… Интересно, где они сейчас?

– Сегодня утром я видел, как оба выезжали из деревни на такси, – сказал Томас. – Но здесь не так много мест. Уверен, мы встретимся снова.

Он смотрел, как она уходит за буханкой теплого хлеба и горшочком греческого меда для своего эгоистичного парня, и вздохнул. Профессор, писатель, поэт – что толку, он все равно ничего не смыслил ни в этой жизни, ни в любви.

Почему, например, Ширли нашла его холодным и отстраненным, а пустоголового Энди – восхитительным партнером? Томас вспоминал, о чем он и его новые знакомые беседовали вчера на закате; их жизни, так, как они описывали, тоже были для него загадкой. К примеру, отец Дэвида должен быть горд и счастлив за такого сына, так почему же он держал парня на расстоянии и находил для него только обидные слова?

И также Томас понятия не имел, что могло случиться с немецкой красавицей Эльзой, раз она сбежала из дома с видом, будто ее преследуют.

Ему в жизни не понять такого, сказал себе Томас, и лучше даже не пытаться.

Подняв глаза, он увидел Вонни, переходившую улицу.

– Ясу, Томас, – сказала она. – Здравствуй.

– Ясу… Ну разве не трагедия? Вы, должно быть, знали его, Маноса?

– Да, я знала его еще ребенком, школьником; он всегда был озорник. Подворовывал у меня в саду, ну а я предложила ему там же и поработать. Уж этим я его приструнила. – Казалось, ее радовало это воспоминание.

Томасу не терпелось поговорить с ней, спросить, почему она приехала на этот остров, но было в Вонни что-то такое, что препятствовало любым попыткам сократить дистанцию. Она тут же роняла шутливые замечания, чтобы сбить собеседника с толку:

– Как бы то ни было, сегодня вечером он предстанет перед Богом, но Манос наверняка и Его обаяет. – Она пожала плечами и пошла дальше.

Разговор окончен, понял Томас. Он смотрел, как Вонни шагает вдоль улицы к своей сувенирной лавке. Работы у нее было немного. Интересно, откроет ли она вообще свой маленький магазин…

Он смотрел, как она на ходу пожимает руки прохожим, легко и как ни в чем не бывало.

В такси Эльза наклонилась и накрыла голову шарфом и сидела так, пока они не выехали из деревни. Только тогда она выпрямилась. На ее лице читалось напряжение и озабоченность.

– Хочешь, расскажу, что знаю о том месте, куда мы едем? – предложил Дэвид.

– Спасибо. Это же просто отлично! – Она откинулась на сиденье и закрыла глаза, слушая его речь.

Судя по всему, там располагался небольшой храм, где раньше велись раскопки, но, когда средства иссякли, храм остался в полузаброшенном состоянии. О храме было известно не так много, раскопки на первых порах мало что дали. Но некоторые люди утверждали, что экскурсия того стоит.

А много лет назад неподалеку обосновалась целая колония художников, которая процветала до сих пор. Мастера по серебру и гончары со всех концов земли приезжали туда и поныне. Сама колония оставалась более или менее свободной от коммерции, хотя художники возили свои изделия в деревню для продажи.

Рассказывая все это, Дэвид время от времени поглядывал на Эльзу. Она расслабилась. Очевидно, девушка не желала посвящать его в свои страхи, а он и не спрашивал. Лучше было и дальше бубнить о том месте, куда они направлялись.

– Я тебе надоедаю? – внезапно спросил он ее.

– Нет, с чего ты так решил? Ты успокаиваешь, утешаешь, – слабо улыбнулась Эльза.

Дэвид обрадовался.

– Люди частенько находят меня скучным, – признался он, вовсе не жалея себя и не напрашиваясь на похвалу; он просто констатировал факт.

– Я в этом сомневаюсь, – ответила Эльза. – Как по мне, с тобой очень приятственно проводить время. Я правильно говорю или надо говорить «приятно»?

– «Приятственно» хорошо звучит, – ответил Дэвид.

Она похлопала его по руке, и они устроились в такси поудобнее, глядя либо вверх, в одно окно, где по скалистому склону холма карабкались козы, либо вниз, в другое окно, на сверкающее синее море. Море, которое сейчас выглядело таким дружелюбным и манящим, но вчера забрало столько людей.

– Когда похороны? – вдруг спросила таксиста Эльза.

Он понял вопрос, но не знал слов, нужных для ответа.

– Аврио? – сказал он.

– Аврио? – повторила она.

– Завтра, – перевел Дэвид. – На днях выучил пятьдесят слов, – добавил он извиняющимся тоном.

– Это на сорок пять больше, чем знаю я, – сказала Эльза, и на ее лицо вернулась прежняя улыбка. – Эфхаристо́, мой друг Дэвид, эфхаристо́ поли́. Спасибо, большое спасибо!

Они странствовали по пыльной дороге. Как друзья.

После кофе и хлеба с медом Шейн почувствовал себя намного лучше. Он сказал, что в этом месте они проведут последний день, а завтра отправятся в Афины. Паромы до Афин уходили из гавани каждые два часа, добраться – не проблема.

Он сел размышлять, где бы им развлечься сегодня.

– Не думаю, что днем или вечером найдется много развлечений: деревню наводнили пресса, следователи, чиновники. Знаешь, похороны ведь завтра, мне внизу так сказали. – Фионе нужно было спросить, нельзя ли поехать в Афины после похорон, но за день у нее накопилось столько тем, что этот вопрос мог и подождать. – Я тут видела одно милое местечко, там рыбу вылавливают и сразу жарят, прямо у моря; может, сходим туда, как думаешь?

Шейн пожал плечами. Почему бы нет? Вино там наверняка дешевле, чем в модных ресторанах вдоль гавани.

– Ну ладно, тогда идем, Фиона, только давай ты не будешь часами переживать о том, как сказать хозяевам: «Я пошла, а вы оставайтесь».

Она добродушно рассмеялась:

– Вряд ли я настолько жестока, я просто хотела поблагодарить Элени за то, что она так добра к нам, и выразить соболезнование по поводу ее друзей.

– Это не твоя вина. Ради всего святого! – У Шейна был один из тех дней, когда его могло взбесить что угодно.

– Нет, конечно же не моя, но быть вежливым не помешает.

– Мы достаточно хорошо платим им за постой, – проворчал он.

Они не платили практически ничего: не будь приютившая их семья такой бедной, им с Шейном не досталась бы эта спальня. Но сейчас было не время спорить с ним.

– Ты прав. Пора выдвигаться, пока не стало слишком жарко, – сказала она, и они спустились по облезлой лестнице, затем пройдя через людную кухню мимо семьи, которая так и сидела, оглушенная своей бедой.

Фиона хотела остановиться, посидеть рядом с ними, шепча им слова утешения, все эти греческие фразочки, которые слышались повсюду: «ти́пота, зен пира́зи», то есть «ничего, ничего страшного».

Но она знала, с каким нетерпением Шейн ждет первого глотка холодного пива за сегодня. И как много она должна рассказать ему, так что лучше не тянуть. Подкрадывался полдень, становилось очень жарко. Им следовало немедленно отправиться в таверну на берегу.

Дневная жара действительно крепчала.

Томас раздумал подниматься на холмы, для такого путешествия нужно было подняться рано-рано утром. Он заглянул в сувенирную лавку. Так и знал: Вонни не открылась. Она вывесила в окне объявление на греческом языке, короткое и с черной окантовкой, – он видел такие по всей деревне. Ему сказали, что там написано: «Закрыто в дань уважения».

Вонни дремала в своем кресле. Она выглядела усталой и старой. Что, если она действительно ночевала в курятнике? Тогда как в квартире была пустая спальня. Она могла бы легко перебраться туда, но Томас знал, что лучше не лезть с расспросами.