Нынешняя молодежь – офигенная. Потрясающее поколение идет. Не было еще у нас такого поколения. Наше – те, кому сейчас по 40—45, ни в какое сравнение не идет с этим новым поколением.

Умные. Начитанные. Предприимчивые. Креативные. Знающие языки. Умеющие программировать. Хорошо пишущие.

Наша главная задача – научить их не быть такими, как мы. И уступить им место как можно скорее.

Пожалуй, лучший вопрос в личку, который мне когда-либо задавали:

– А вы правда сын Виктора Цоя?

Отвечаю: нет, мой папа – журналист Владимир Молчанов:)

Сегодня все пересказывают сны. Мне вот сегодня приснилось, что мой кот написал книгу под названием:" Ничто так не выдает довольного собой человека, как окружающий его Дюссельдорф». Неплохо для кота, не находите?

В старых советских мульфильмах есть пугающая экзистенциальная глубина. Смотришь какое-нибудь «Простоквашино» и чувствуешь, что, это, бездна смотрится в тебя.

Узнал, что один человек рассказывает всем, что я будто бы сказал некую глупость. И цитирует при этом один мой статус, но цитирует намеренно неточно, вырвав из контекста половину фразы. Мой статус имел некоторый смысл, а в искаженном пересказе получилось, что я сказал, ну, глупость. Первая мысль – надо бы поправить, объяснить. А потом думаю – ой, да и ладно, пусть все думают, что я сказал глупость. В первый раз что ли? Глупостью больше, глупостью меньше.

А еще вспомнилось вдруг. Гостили мы в Новгороде, ходили на выставку, смешно сказать, Сальвадора Дали, иллюстрации к «Божественной комедии». Так вот, рядом с кассой в выставочном центре лежали книги и журналы (разрозненная «Иностранка»). И табличка – «бесплатно». Среди книг лежал четырехтомник Панферова. Как вы понимаете, были это пресловутые «Бруски». Знатоки оценят. В общем, мялся я вокруг этого четырехтомника, мялся. Однако так и не взял. Стар я уже, пожалуй, для «Брусков»…

Я сценарист и я больше не хочу фр-фр. Хочу все решать.

В парках везде висят таблички «порча парковой мебели – это форма вандализма». Мне вот интересно, насколько эффективно подобное информирование. Приходит, допустим, человек в парк с целю попортить некоторое количество парковой мебели. И видит такую табличку. И говорит себе: «Эге! Парковую мебель бы я еще попортил, а вот заниматься вандализмом, пусть в такой форме – увольте! Пойду-ка я лучше, поищу какой-нибудь из шестидесяти трех водящих в парке видов птиц (в том числе водоплавающих), наслажусь их мелодичным пением».

Может ли писатель притянуть в свою жизнь то, что он описывает?

Нам пишут:

Елена Владимировна Ваулина: А как быть, если описанные тобой события (вымышленные) потом начинают происходить в реальности с тобой или твоими знакомыми? Тут какая энергия работает? Уже несколько раз попадаю в такие ситуации и это не радует – так как все случаи из триллера…

Да, мы всегда работаем с опасным материалом – смерти, катастрофы, убийства, болезни. Конечно, необходимо соблюдать определенную технику безопасности. И не все авторы это знают и умеют. И очень многие авторы погибли оттого, что не смогли справиться со своими демонами, вызванными к жизни за письменным столом.

Итак, можно ли притянуть то, что вы описываете? Например, если вы описываете изнасилование, болезнь, разорение, катастрофу, ограбление – может ли случиться так, что вы этим описанием притянете это событие в такую жизнь?

Есть такая легенда, не знаю, правда или нет, что Стивену Кингу мать сказала, что он сначала будет избегать трагических ситуаций, описывая их, а потом начнет притягивать неприятности своими текстами. И история с аварией, которую он сначала описал, и в которую позже попал, вроде бы это подтверждает.

То есть если писатель описывает то, как кто-то заболел раком – может ли быть так, что он после этого (и вследствие этого) заболеет раком?

Да, такое может быть.

Как это происходит?

Когда мы что-то описываем, мы входим в эту картинку, сюжет, историю на трех уровнях – на уровне разума, эмоций и тела.

Мы конструируем сюжет, мы испытываем какие-то эмоции, связанные с этим сюжетом, и проживаем его на уровне тела. Если этого не происходит – вы однозначно напишете ерунду, пустышку. Это называется, работать «с холодным носом», на голом ремесле. Сделать так шедевр невозможно.

То есть нам нужно впустить историю в себя полностью, отдаться ей так, чтобы не осталось ни одной части вас, в которой этой истории нет.

Никакой магии, чистая психосоматика.

И дальше происходит вот что.

Любая история – она всегда про то, что с человеком случилось что-то плохое, какое-то испытание и он это испытание каким-то образом преодолел, прошел, выдержал. Или не выдержал.

И здесь все зависит от того, закладываете ли вы для своих героев выход из ситуаций, которые вы описываете. Или не даете своим героям выхода. Оставляете их с их бедами или вообще обрываете повествование, предоставляя читателям самим додумать, как разрешится история.

Причем важно. Я сейчас говорю не о хэппи-энде в традиционном понимании. Ваш герой вполне может погибнуть в финале, но, например, погибнуть, примирившись с собой и победив своих демонов. И в этом случае, несмотря на отсутствие хэппи-энда, ваша история будет целебной и для вас и для ваших читателей-зрителей. И, конечно, такая история будет не притягивать к вам описанные вами ситуации, а наоборот, уберегать вас от подобных ситуаций. Вселенная экономна – если вы получили свой опыт и интегрировали, проживая его в тексте, она не будет тратить на вас настоящее событие, чтобы заставить вас прожить его еще и в жизни.

Кстати, сама эта интеграция не обязательно происходит в жизни героя. Скажем, Тони Сопрано за шесть сезонов, кажется, ничему так и не научился. Но мы, наблюдая его жизнь и проживая его жизнь вместе с ним, научились очень многому. Самооткровение может быть не только у героя, но и у автора – читай, зрителя. Но это самооткровение обязательно должно быть. Ради него мы и работаем.

Если этого самооткровения нет – вы не просто плохо сделали свою работу.

Если вы сходили в ад, но выхода из него не показали – есть вероятность, что этот ад придет к вам в жизнь для того, чтобы дать вам возможность найти этот выход уже в жизни. Вы сами неосознанно будете совершать какие-то микродействия, которые в конце концов обеспечат вам тот опыт, которые вы оставили незаконченным в вашем тексте.

А это очень неприятно.

Коллеги, по поводу «Дисциплины» многое хочется написать, но мы лучше голосовым.

Но вот про одну пьесу хочу отдельно написать. Мария Михелева написала пьесу «Подневольный человек» – про женщину-судью, к которой приходят призраки осужденных ею людей. И которая в итоге выносит оправдательный приговор по делу.

Что для меня важно в этой пьесе. Очень важно, что здесь судья – человек. С мыслями, эмоциями, желаниями, сомнениями. На мой взгляд, самое простое и легкое, что сейчас можно сделать – это сказать, что все, кто с другой стороны (неважно, какой именно) – это нелюди. И вот если мы все это хотя бы раз скажем – мы все сразу и проиграли. Есть такой соблазн и как легко и приятно ему поддаться.

На обсуждении пьесы уверенные в себе и своей правоте люди уверенно говорили: «А вот интересно было бы посмотреть, что творится в голове у судьи, который судил Серебренникова». И подразумевается, что там, в этой голове – ледяная пустыня, по которой ходит лихой человек. А нет. Вам не интересно это совсем. Вот, вам показали, что в этой голове. В ней – сомнения. Мучения. Неуверенность. А в вашей – никаких сомнений нет.

И вот на мой взгляд, если уж вам непременно хочется делить всех на наших и ваших, то это не власть и оппозиция. Наши – это те, кто испытывает сомнения, а не наши – те, кто этих сомнений не испытывает.

И кстати, отставка судьи Детишина это подтверждает. Знаете, почему он подал в отставку? Потому что Маша написала пьесу «Подневольный человек». Она своей пьесой заставила его подать в отставку, хоть он ее и не читал.

Потому что вот так это работает.

Писатель не должен «изучать жизнь», это чушь. Писатель должен достигнуть такого уровня прозрачности, чтобы мир проходил сквозь него. Раствориться в мире. И тогда можешь написать о чем угодно – о космосе, о деревне, о Нью-Йорке – и все будет правда, больше чем правда.

Конечно, приятно, когда пишешь и пишется легко и гладко. Но когда слишком легко и гладко пишется – это подозрительно. Это повод спросить себя – а не херню ли я пишу?

Смотрел вчера один тренинг в записи. Тренер говорил уверенно и с полным ощущением своего безусловного превосходства над аудиторией. И все бы ничего, но говорил он полную, мутную и вредную чушь. Думаю, ну черт же возьми, ну откуда у тебя такая уверенность? Ну приподнимись ты хоть на цыпочки, посмотри на ситуацию чуть под другим углом. Ну а с другой стороны, а если он прав, а я ошибаюсь? Как вообще можно быть в чем-то уверенным? Мне иногда кажется, что главный продукт, который я произвожу, это не книги, пьесы, сценарии, и курсы, а сомнения.

Возможно, драматургия не должна быть слишком хорошей литературой.

В детстве недалеко от нашего дома стояла телевышка. И я все время боялся, что однажды она упадет. Как-то мне приснился сон, что она упала и от этого вся земля вокруг загорелась. Мы идем с мамой по улице, земля горит, а мама говорит мне – побежали быстрее, пока не сгорели.

А что если это не был сон? Что если телевышка упала, земля сгорела и все, что есть сейчас – это морок, видение?

В Сямже был сумасшедший. Однажды ему было видение, что скоро начнется потоп. Он целую ночь ходил по поселку и на всех домах рисовал белой краской «Н2О».

А что если он был не сумасшедший? Что если потоп состоялся и мы сейчас живем под водой, просто этого не замечаем?

Когда мне было семнадцать, меня все время пытались убить. То ножом, то из пистолета. Однажды на меня на улице замахнулся ножом совершенно незнакомый пьяный мужик. Я растерянно развел руками и случайно выбил нож у него из руки. Наклонился, поднял нож, вернул ему и ушел. А однажды меня ударили ножом в горло на дискотеке. Рана загноилась и я чуть не умер от заражения крови.

А что если я прямо сейчас лежу там, на полу в общаге, в луже крови, вокруг бегают девчонки, кто-то звонит в «скорую».

А мое потухающее сознание показывает мне длинную счастливую жизнь. Переезд в Москву. Сценарии. Пьесы. Книги. Мастерскую…

И еще вспомнилось. Читал интервью одного хорошего режиссера, который жаловался, что читает всю современную драматургию, но все это очень-очень слабо. А потом посмотрел, что идет в театре у этого режиссера – сплошные переводные тексты 17—19 века. И, скажем так, не Мольер, а что-то такое… где драматургия вообще не ночевала ни разу.

Самое интересное, что, похоже, нулевые годы – это и был золотой век русскоязычной театральной драматургии. Больше никогда не было так много авторов и так много действительно крутых текстов. Ни в 20-е годы, ни в 60-е. Не говоря уже о 19-м веке, где за весь век – три автора, четыре пьесы.

Плохая новость состоит в том, что, похоже, этот золотой век уже закончился. Ушел язык. Сейчас будет много-много лет забвения. А потом все это дело станет классикой.

Очень любопытно ведут себя в сценариях телефоны.

Во-первых, когда они звонят, сценаристы никогда не указывают, где именно они звонят – в руке, сумке, кармане.

Телефон звонит как бы «вообще», где-то.

Кстати еще, сегодня обычно телефон не «звонит», а играет какая-то мелодия.

Во-вторых, когда человек отвечает на звонок, очень часто он «снимает трубку». Помните, раньше телефон состоял из двух частей – собственно, аппарат с диском набора или кнопками, и трубка, которую и можно было «снять». Так вот, в тексте мы до сих пор автоматически снимаем эти трубки.