Кириньяга. Килиманджаро (страница 14)
Я спустился в деревню дать Зинду мазь для облегчения боли в полных молока грудях, ибо ее ребенок родился мертвым. Покончив с этим, я пошел мимо шамба, обновляя заклинания на пугалах, и вскоре, как обычно, сбежались дети, упрашивая меня рассказать им историю. Наконец, когда солнце уже высоко поднялось в небе и стало слишком жарко, чтобы продолжать обход, я сел в тени акации.
– Хорошо, – сказал я, – теперь я расскажу вам историю.
– Какую историю ты нам сегодня расскажешь, Кориба? – спросила одна девочка.
– Думаю, стоит вам рассказать историю про глупого слона, – сказал я.
– А почему он был глуп? – поинтересовался один мальчик.
– Послушай, и ты узнаешь, – сказал я, и все умолкли.
– Жил-был один молодой слон, – начал я, – и поскольку он был очень юн, то еще не набрался мудрости, свойственной его роду. Однажды слон наткнулся на построенный в саванне город, вошел туда и подивился чудесам, ибо ничего более прекрасного он в жизни не встречал. Всю жизнь он день и ночь искал себе пищу, чтобы живот его не оставался пустым, но в городе нашлись удивительные машины, которые могли настолько облегчить его существование, что он вознамерился раздобыть их. Однако, когда слон приблизился к человеку с палкой-копалкой, которой мог бы откопать бобы акации, владелец сказал:
– Я бедняк, я не могу отдать тебе мою палку-копалку. Но раз ты так сильно хочешь ею обзавестись, то я предлагаю обмен.
– Но мне нечего предложить тебе взамен, – грустно отвечал слон.
– Конечно же, у тебя есть, – возразил человек. – Если ты отдашь мне свои бивни, чтобы я украсил их резьбой, то взамен получишь мою палку-копалку.
Слон обдумал предложение и согласился, ведь с палкой-копалкой ему больше не надо было бы копать бивнями землю.
Он прошел еще сколько-то и увидел старуху с ткацким станком. Ему показалось, что это превосходная вещь, ведь, получи он ее, мог бы сшить себе одеяло и больше не мерзнуть по ночам.
Он попросил женщину отдать ему ткацкий станок, но та ответила, что не отдаст его просто так, однако согласна продать.
– Но у меня больше ничего нет, кроме палки-копалки, – возразил слон.
– А мне не нужна палка-копалка, – сказала старуха. – Я бы отрезала тебе одну из ног и сделала из нее стул.
Слон долго размышлял и наконец, вспомнив, как холодно было ему предыдущей ночью, ответил согласием, и обмен состоялся.
Затем он пошел дальше и увидел человека с сетью и подумал, что хорошо было бы обзавестись такой сетью, ведь с ее помощью можно было бы собирать плоды, падающие с деревьев, а не поднимать их с земли.
– Я не отдам тебе свою сеть, потому что я потратил много дней, чтобы сплести ее, – сказал человек, – но согласен выменять ее на твои уши, из которых сделаю отменные матрасы.
И снова слон согласился, а потом вернулся в стадо, чтобы показать, какие чудесные приспособления дали ему в городе людей.
– А какой нам прок от палки-копалки? – спросил у слона его брат. – Она не прослужит так же долго, как наши бивни.
– Одеяло могло бы, наверное, нам пригодиться, – сказала его мать, – но, чтобы соткать его, нужны пальцы, а у нас их нет.
– Не вижу, какая нам польза от сети для сбора фруктов, – сказал ему отец. – Если держать мешок хоботом, как тогда стряхивать фрукты с деревьев, а если трясти дерево, то как тогда держать сеть?
– Теперь я понял, – сказал молодой слон, – что орудия людей не предназначены для слонов. А человеком мне не быть, так что лучше я снова стану жить слоновьей жизнью.
Его отец печально покачал головой.
– Да, ты – не человек, но ты больше и не слон, потому что менялся с людьми. У тебя нет одной ноги, ты не поспеешь за стадом. Ты отдал им свои бивни, ты не сможешь теперь копать землю в поисках воды или бобов акации. Ты расстался с ушами и теперь не сможешь махать ими, остужая кровь, когда солнце стоит высоко в небе.
И вот слон провел остаток своей несчастливой жизни, разрываясь между стадом и городом, ибо он не смог стать частью одного и перестал быть частью второго.
Я замолчал, глядя вдаль, где у края одного из наших полей щипало траву небольшое стадо импал.
– Это все? – спросила девочка, которая первой потребовала рассказать историю.
– Это все, – сказал я.
– Не очень хорошая история, – продолжала она.
– Да? – переспросил я, стряхнув ползущее по руке насекомое. – А почему?
– Потому что у нее несчастливый конец.
– Не у всех историй счастливый конец, – ответил я.
– Я не люблю несчастливые концы, – возразила она.
– И я не люблю, – согласился я. Помолчав, посмотрел на нее. – А как, по-твоему, должна была закончиться эта история?
– Слону нельзя было выменивать то, что делает его слоном, ведь человеком он в любом случае стать не смог бы.
– Отлично, – одобрил я. – А стала бы ты выменивать то, что делает тебя одной из кикуйю, чтобы попытаться стать той, кем тебе не сделаться никогда?
– Ни за что!
– А вы? – оглядел я слушателей.
– Нет! – вскричали они.
– А что, если бы слон предложил вам бивни или гиена – клыки?
– Ни за что!
Я помолчал, прежде чем задать следующий вопрос.
– А что, если бы масаи предложил вам свое ружье?
Большинство детей снова ответили «нет», но я заметил, что двое мальчишек постарше промолчали. Я повторил им свой вопрос.
– У ружья нет бивней или клыков, – сказал тот, что был выше другого. – Это оружие, которым может пользоваться человек.
– Это правда, – поддержал его мальчишка помладше, переминаясь босыми ногами в пыли и взметнув облачко пыли. – Масаи не зверь. Он похож на нас.
– Он не зверь, – согласился я, – но он не таков, как мы. Разве кикуйю пользуются ружьями, или живут в кирпичных домах, или носят европейскую одежду?
– Нет, – в один голос отвечали мальчики.
– В таком случае разве остались бы вы настоящими кикуйю, если бы использовали ружье, жили в кирпичном доме или носили европейские вещи?
– Нет, – признали они.
– Но разве пользование ружьем, жизнь в кирпичном доме или ношение европейской одежды сделает вас масаи или европейцами?
– Нет.
– Теперь вам ясно, почему надлежит отвергать дары и орудия труда иномирцев? Мы никогда не станем такими, как они, но можем перестать быть кикуйю, а если перестанем быть кикуйю, не став никем иным, то превратимся в ничто.
– Понимаю, Кориба, – сказал высокий мальчик.
– Ты уверен? – спросил я.
Он кивнул:
– Уверен.
– А почему у тебя все истории такие? – спросила девочка.
– Какие?
– Ты всегда рассказываешь про глупого слона, или про шакала и птичку-медоуказчика, или про леопарда и сорокопута, но, как только начинаешь пояснять, что имел в виду, всегда получается, что ты рассказывал про кикуйю.
– Это потому, – ответил я с улыбкой, – что я кикуйю и вы все тоже кикуйю. Были бы мы леопардами, то и все мои истории были бы про леопардов.
Я еще несколько минут посидел с ними в тенечке под деревом, а потом увидел, как через высокую траву к нам бежит Ндеми и лицо его пылает возбуждением.
– Ну? – спросил я, подождав, когда он приблизится.
– Масаи вернулся, – сообщил он.
– Убил он физи? – спросил я.
– Минги сана, – отвечал Ндеми. – Очень много!
– И где он сейчас?
– Он у реки, с юношами, которые изъявили желание почистить его оружие и содрать шкуры со зверей.
– Думается, надо бы мне их проведать, – сказал я, осторожно поднимаясь, ибо у меня ноги затекли от слишком долгого сидения в неподвижной позе. – Ндеми, ты пойдешь со мной. Остальные возвращайтесь в шамба и поразмыслите над историей про глупого слона.
Ндеми выпятил грудь от гордости, словно петух, ведь я сам попросил его сопровождать меня, и вскоре мы уже шагали через бурлящую жизнью саванну.
– А что масаи делает у реки? – спросил я.
– Он нарезал своим панга молодые побеги, – ответил Ндеми, – и учит юношей, как что-то из них соорудить, но я не понял, что это такое.
Я вгляделся в марево жаркого пыльного дня – нам навстречу двигалась небольшая процессия.
– Зато я знаю, что это, – негромко произнес я. Я никогда не видел паланкина, но представлял, как он должен выглядеть. Четверка кикуйю тащила его на потных спинах – и в нем восседал масаи.
Поскольку они двигались нам навстречу, я попросил Ндеми остановиться, и мы стали дожидаться их.
– Джамбо, старик! – сказал масаи, приблизившись на расстояние голоса. – Я убил еще семь гиен этим утром.
– Джамбо, Самбеке, – отозвался я. – Вижу, что тебе удобно.
– Не хватает подушек, – сказал он. – Да и носильщики держат его не слишком ровно. Но в целом я доволен.
– Несчастный ты человек, – проговорил я, – которому недостает подушек и уверенных носильщиков. Как же получилось, что в них возникла недостача?
– Это потому, – ответил Самбеке с ухмылкой, – что здесь еще не построена Утопия. Однако мы к ней приближаемся.
– Ты мне, пожалуйста, сообщи, когда она наступит, – сказал я.
– Ты обязательно узнаешь, старик.
После этого он приказал носильщикам нести его дальше в деревню, а мы с Ндеми остались стоять, где были, пока он не исчез вдали.
Тем вечером в деревне устроили празднество по случаю убийства восьми гиен. Коиннаге самолично зарезал быка, люди плясали, пели и пили много помбе, а когда я вошел, танцовщики показывали засаду и убийство зверей своим новым спасителем. Охотник-масаи сидел на высоком стуле, даже выше трона Коиннаге. В одной руке он держал бурдюк с помбе, а на коленях аккуратно пристроил кожаный футляр с ружьем. Он облачился в красное одеяние своего народа, заплел волосы по племенному обычаю, а стройное мускулистое тело его блестело, натертое маслом. Две девушки, едва достигшие возраста обрезания, стояли за спинкой стула и внимали каждому его слову.
– Джамбо, старик! – поприветствовал он, когда я подошел.
– Джамбо, Самбеке, – отозвался я.
– Не зови меня этим именем, – сказал он.
– Да? А что, ты решил выбрать себе имя по обычаям кикуйю?
– Я решил взять себе имя, которое было бы понятно кикуйю, – объяснил он. – Отныне меня так следует называть в этой деревне.
– Ты что, не собираешься улетать? Ведь твоя охота окончена.
Он покачал головой:
– Нет, не собираюсь.
– Ты совершаешь ошибку, – сказал я.
– Не такую серьезную, как ты, решивший отвергнуть мою дружбу, – ответил он. Помолчав немного, улыбнулся и добавил: – Не желаешь ли ты узнать мое новое имя?