Глава 8

Событие сорок второе

Такси домчало из Домодедово до Лаврушинского переулка за час. Пробок нет, никто не пытается обогнать и подрезать. Может это и неплохо, когда нет в каждой семье машины? А ведь уже начали строить ВАЗ. 3 января 1967 года, в день его появления в этой реальности, ЦК ВЛКСМ объявил строительство Волжского автозавода Всесоюзной ударной комсомольской стройкой – и уже 21 января 1967 года был вырыт первый кубометр земли под строительство первого цеха завода – Корпуса вспомогательных цехов (КВЦ).

Адрес известен каждому человеку в России, да и очень многим в СССР. Прямо напротив Дома Писателя находится знаменитая Третьяковская галерея. Вот у входа в неё Пётр и расстался на время с товарищем Макаревичем. Чтобы не потеряться, договорились встретиться здесь же в семь вечера. Пётр достал из кармана один из трофеев набега на клад в Свердловске – это был перстень с красным камнем. Перстень был явно старинный, а рубин был не огранён. В смысле, граней не имел, и Пётр, не являющийся знатоком огранки и вообще ювелирных украшений, вспомнил только слово – кабошон. Наверное, он и есть. Сам перстень из жёлтого металла был нелепо грубым – словно ученик свою первую работу делал.

– Марк Янович, мне нужно, чтобы вы тряхнули своими старыми связями и нашли выход на дипломатов маленьких европейских стран, типа Бельгии. Мне нужны семена. Любые семена – цветы, ягоды, картофель, злаки, деревья, кустарники. Одним словом – всё. Расплачиваться будете вот этим, – Штелле протянул ему перстень с рубином.

Бывший подпольный ювелир принял грубую поделку и, прикрывая одной рукой от возможного любопытства прохожих, повертел в правой руке. Даже на палец надел.

– Пётр Миронович, а можно полюбопытствовать, вы представляете, сколько это стоит? – через пару минут выплыл из созерцательного состояния Макаревич.

– Вы мне скажите.

– Камень чуть мутноват, но это, может, даже лучше – иначе бы вообще не продать. Нужно отдать антикварам на оценку. На мой же взгляд, это перстень семнадцатого века, не позднее, а значит, ещё и за это доплата. Одним словом, торговаться надо начинать с пятидесяти тысяч долларов США. Пусть предложат только половину – это целый вагон семян, – блаженная улыбка снизошла на Марка Яновича.

– Тогда пару чемоданов семян и кинокамеру, самую лучшую.

– И парочку «мерседесов», – помотал головой бывший зек.

– Нет, лучше студийный магнитофон и плёнки к нему, и ещё плёнку самую лучшую к кинокамере.

– Неохота назад в лагерь.

– Действуйте через посредника и не называйте новой фамилии.

– Если спалимся – это не поможет, разыщут и на том свете. Ладно, я попытаюсь прозондировать почву.

– Ну, до встречи – мне тоже бой нехилый предстоит. Одно утешает: в худшем случае только побьют.

Комиссия по детской литературе при Союзе Писателей СССР нашлась на втором этаже. Когда Пётр открыл дверь кабинета, то чуть не закричал «пожар!». Из двери прямо клубы дыма валили – пришлось пару минут подождать с открытой дверью.

– Да входите уже! По ногам дует, – скрипучий женский голос вывел Петра из ступора.

Он зашёл. Это, скорее всего, была приёмная: стол секретарши с пишущей машинкой, пара стульев с высокими спинками и большая дверь в другое помещение. На подоконнике сидели две бабы-Яги. Безо всякой гиперболы. Большие крючковатые носы, морщинистые лица и седые космы. Только бородавки на носу и не хватало. Обе ведьмы курили папиросины. На одном из стульев по эту сторону стола сидела третья ведьма – эта была моложе, но и только. Папироса, растрёпанные рыжие волосы, большущий нос крючком.

– Вам кого, молодой человек? – проскрипел прежний голос.

– Хочу стать известным детским писателем, как Корней Чуковский, – решил сломать ледок Пётр.

– Люша, ты слышала? Каждый день прутся. И все сразу хотят быть Маршаками да Чуковскими.

Молодая рыжая ведьма царственно повернула голову к Тишкову, окинула его холодным взглядом и, повернувшись к самой страшной бабе-Яге, выдохнула вместе с дымом:

– Не любите вы молодёжь, Вера Васильевна.

– Что у вас, юноша – стихи? Нет, давайте угадаю. Роман! – Она произнесла это с придыханием: «рххоманн».

– У меня две повести. Бестселлеры. И несколько стихов. Хотя, почему несколько – много стихов.

Бабки заржали. Даже на звук жутко. Богема, блин.

– А есть у вас магнитофон? – решил зайти с козырей Пётр. Тут ему явно рады не были.

– Софьюшка, не знаешь, нам магнитофон вернули? – выбрасывая папиросу в форточку, повернулась ко второй ведьме бабка-Ёжка.

– Утром ещё, – вторая папироса вылетела на улицу.

– А зачем вам магнитофон, вы в собственном исполнении нам повести эти бестселлерные поставить хотите? Бумажного варианта нет?

– Песни на мои стихи хочу поставить.

– Ну пойдёмте, – Вера Васильевна распахнула дверь.

– Люшенька, пойдёмте с нами, тоже послушаете. Расскажете деду о преемнике.

После второй песни, «Бери шинель, пошли домой», исполненной Юрием Богатиковым, всё изменилось.

– Мать вашу… – дальше куча мата, – Вы что тут, молодой человек, Ваньку валяете?!

Пётр похолодел. Неужели эти песни уже написаны? Но ведь, готовясь к написанию книги про мальчика-попаданца в 1967 год, он проверил, какие песни когда были выпущены – да и не могли они сразу же не зазвучать по радио. Ну и, кроме того, обе песни написаны к фильмам, а эти фильмы ещё даже не в плане киностудий.

– Простите…

– Нет, это вы меня, старую дуру, простите! Это правда ваши песни? – подскочила и выключила магнитофон старшая ведьма, – Смирнова Вера Васильевна. Это – Софья Борисовна Радзиевская. Она писатель и переводчик.

А это – Елена Цезаревна Чуковская. Люша – внучка и по совместительству помощница Корнея Ивановича. Люша, обойди всех, пусть бросают все дела, и будем наслаждаться настоящими песнями.

Магнитофон был так себе – хрипел на низких частотах и время от времени подозрительно щелкал. Это не помешало набиться в кабинет, потом в приёмную, а потом и в коридор, наверное, всему писательскому сообществу, находившемуся в это время в Доме Писателей. Где-то там, в коридоре, изредка возникал вопрос: «что происходит?», на вопрошающего шикали, и снова устанавливалась тишина. Но это там – здесь, в кабинете, люди плакали. Баритон Богатикова сменял высокий голос Вики Цыгановой, потом пел Сирозеев, потом снова Богатиков. Вот и последняя песня, «День Победы». И только шуршание пленки, и свист каких-то колёсиков в пошарпанной «Яузе-5». Никто не хлопал. Никто не хвалил. Никто вообще не дышал. Пётр, уже проверивший несколько раз действие всех военных песен одновременно на неподготовленную аудиторию, только переминался с ноги на ногу и смотрел, как люди вытирали слёзы. Какие замечательные песни он украл! Даже сам себе завидовал.

– Сначала поставьте! – заорали из коридора.

– Сначала, сначала, – не дождавшись ответа из кабинета, начали скандировать литераторы.

Событие сорок третье

Порядок удалось восстановить не сразу и небыстро. Петру пришлось пойти на уступки. Он не хотел, чтобы песни разлетелись по стране до того, как их исполнит Богатиков, и до того, как он устроит концерт для руководителей области 9 мая – а сейчас только февраль. Достигли консенсуса таким образом: магнитофон с кассетой переходит на один час в ведение коллектива под руководством Первого Секретаря Союза Писателей Константина Александровича Федина. Сам же большой начальник обещает, что никто не будет переписывать тексты и пытаться добыть второй магнитофон, чтобы скопировать запись. Глава всех писателей Союза хмыкнул, недоверчиво попереглядывался с ведьмами и махнул рукой.

– Зачем же писать песни, если их нельзя петь и слушать?

– Они ещё не зарегистрированы, и часть неправильно исполнена, – твёрдо стоял на своём Пётр.

– Так в чём проблема? ВУОАП у нас в подвале находится, да я их могу и позвать.

– Позовите, пусть послушают, но всё равно переписывать и копировать не надо, – не сдавался Пётр.

– Ну, хозяин – барин, – явно недовольный, товарищ вышел.

Едва мэтр отбыл, Пётр собрался поговорить о книгах, но не дали. Встряла Люша.

– Пётр Миронович, а вы надолго к нам, в Москву? Вас надо обязательно познакомить с дедом и Александром Исаевичем.

И тут Пётр вспомнил, кто такая Люша. Падчерица расстрелянного физика Матвея Бронштейна. Химик. Зарубочку Пётр сделал. Постоянно помогала Солженицыну – с начала 1960-х годов и вплоть до его высылки из СССР. В середине семидесятых напишет статью: «Вернуть Солженицыну гражданство СССР». Вопрос: ему – Первому секретарю Краснотурьинского горкома КПСС – эта Люша нужна как друг или как враг? А ему как писателю? Вот вопрос так вопрос. Через деда она легко протолкнёт публикацию его книг огромным тиражом – если, конечно, захочет.

– Елена… – обратился, решившись, к будущей правозащитнице Пётр.

– Цезаревна, но можете называть и Люша, вам можно.

– Елена Цезаревна, можно я озвучу специально для вас пару сентенций?

– Сентенций? Слово-то уже неприятное, боюсь, что и смысл мне не понравится, – начала догадываться «внучка».

– У меня будет не краткая латинская апофегма. И не афоризм. Хорошо, это будет не сентенция, будет притча – я ведь сказочник, – продолжал настраиваться Штелле.

– Да уж говорите, – чуть не хором поторопили бабки-Ёжки.

– Представьте такую ситуацию. Идёте вы к Александру Исаевичу, несёте батон колбасы – и по дороге видите бездомную собаку, жмущуюся к двери подъезда. Вы кормите собаку. Благородный и непредосудительный поступок. Потом эта процедура повторяется ещё несколько раз, собака к вам привыкает и даже уже даёт себя погладить. В очередной раз вы идёте в гости к Александру Исаевичу уже с дочкой. Кормите собаку и начинаете гладить её. Дочка тоже тянет руку, но собака ведь дикая, она думает, что у неё пытаются отобрать колбасу, и кусает девочку за руку – несильно. Дочка вскрикивает. Вы кричите на собаку, и она, испугавшись, кидается прочь – но на пути стоит маленький мальчик, которому было интересно посмотреть на незнакомую девочку. Он делает естественное движение, чтобы заслониться от бегущей на него собаки. Та воспринимает это как угрозу и, совершенно растерявшись, кусает мальчика за руку – опять несильно. Собака убегает. Вы ведёте дочку к Александру Исаевичу, где промываете рану и перебинтовываете. Потом на следующий день проверяете состояние ранки и на всякий случай измеряете температуру. Она – 37,3 °C, а дочка всю ночь ворочалась и плохо спала. Вы ведёте дочь к врачу, и тот диагностирует бешенство. Девочке начинают делать уколы, в итоге болезнь удаётся победить, но сколько это вам стоило нервов! – Пётр перевёл дух, взял со стола графин с водой и сам налил себе половину стакана. Выпил одним глотком.

– Дальше! Что с мальчиком? – аж привстала со своего громоздкого стула Смирнова.

– А мальчик из бедной семьи. Отца нет, а мать – уборщица в школе, и у неё ещё двое. Мальчик заболел гидрофобией и умер в мучениях. Вопрос: как бы вы повели себя, Елена Цезаревна, если бы с помощью машины времени попали снова в тот миг, когда в первый раз покормили несчастную замёрзшую собаку? Не надо, не отвечайте, – предотвратил попытку ответить нервно вышагивающую в течение всей сентенции вдоль окна Чуковскую.

– Почему? – опять Смирнова.