Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию. Междукнижие (страница 17)
– Минимальный период между контактом с родственниками и обнаружением умершего подростка составляет один час десять минут. Речь идёт о девочке под логином Мира… Но данные из смартфона показывают, что этот отрезок можно сократить почти вдвое. Она проверяла соцсеть спустя полчаса после того, как её видела мать. У покойной имелась своя комната.
– И что? За сорок минут можно успеть многое.
– Совершенно верно. Только другой подросток, Лимон… Фрол Карпович, – с толикой виноватости сказал призрак. – Можно я буду логинами пользоваться, иначе в фамилиях с отчествами запутаемся. Нам же результат важен, а не точность?
– Дозволяю.
– Так вот, Лимон покончил с собой на балконе, так как собственного угла в двухкомнатной квартире не имел. Судя по фото с телом – утеплённом. В его случае зазор составляет один час пятьдесят минут. Родители спали после праздника. Сына не видели, но слышали, как он по квартире ходил. Точное время засёк отец, у кровати часы стоят. Проснулся, и вновь отрубился. Ну, вы знаете, как это бывает…
– Ближе к главному.
– Лимона нашли в уже порядком подстывшем виде. Согласно показаниям матери, обнаружившей сына, – тут он с натугой проглотил образовавшийся в горле ком, заодно прогоняя мысли о том, что пережила бедная женщина, – тело тактильно ощущалось как заметно похолодевшее.
Для шефа заключения подчинённого звучали неубедительно.
– Мёртвые завсегда прохладней живых. Тем паче, зима, балкон, горе материнское…
– Вполне допускаю, – Антон сосредоточенно потряс листом. – Только в графе «место работы» у неё указано: «Офтальмолог. Городская поликлиника №…» Она с врачебным образованием! Пусть и не профильным, патологоанатомическим, но базовые знания имеет. Их в обязательном порядке будущим врачам преподают.
– Зыбко.
– И снова согласен. Однако, сколько нужно минут и часов, чтобы умереть от отравления снотворным? Думаю, в каждом случае всё индивидуально. Зависит от множества параметров, включая объём принятых лекарств. Так вот! Лимон выпил лишь один блистер. Это явственно следует из протокола осмотра. Второй обнаружился в кармане. Так же один выпил Песец Красивый. Он ещё пару пилюль проглотил, из другого, а остальные под подушку сунул. Побоялись употреблять больше… Надеялись, что… да я без понятия, на что они надеялись, кретины малолетние! – прорвало Швеца. – Пройтись по краю или сыграть в аналог русской рулетки с самим собой?! У меня фантазии не хватает оправдания им искать! Но от упаковки снотворного умирают редко. Тем более, с такой скоростью.
Уставший от роли помощника Иванов шлёпнул ладонью по столу:
– Считаешь, таблетки с сюрпризом?
– Вскрытие покажет… А я бы проверил. По нашей линии.
– Ждите! – зло пробасил Фрол Карпович, исчезая. – Будут вам таблетки!
(*) Глубокий интернет – это скрытая группа веб-сайтов, доступная только через специализированные браузеры. Они используются для сохранения анонимности и приватности действий, совершаемых в интернете, – как законных, так и не очень
(**) Александр Корвин Гонсевский – государственный и военный деятель Великого княжества Литовского. Комендант Кремля с 1610 по 1612 год
(***) Охотник – (устаревшее) в данном случае синоним слова доброволец
Глава 8 Градоубийца
1609 – начало лета 1611 года
Сотник Ключима войны не видал, другим занимался. В те дни, когда народец бежал от разорения и по лесам прятался, ему доводилось беречь город от лихих людей, плодящихся как грибы после дождя да норовящих чинить разбой там, где поляк не дошёл.
Денно и нощно он со своей, теперь уже полусотней (другая половина ушла по государеву наказу в Москву), мотался по лесам с оврагами, выискивая, вынюхивая оголтелых от безвластья татей.
Пойманных наказывали: кого секли, кого вешали, кого связывали, забрасывая ровно хворост в телеги для перевоза на суд.
Мёртвых хоронили, ставя крест из двух палок. Их много попадалось. Знатного ли рода, сиволапых – тати резали всех, кто спешил укрыться под защитой древних городских стен или до кого могли дотянуться.
Оружных и сплочённых – тех не трогали. Пропускали, опасаясь получить отпор. А одиноких с отсталыми – без жалости крошили.
Летучие польские отряды тоже горе несли. Налегке кружили вдоль трактов, выискивая поживу. Мёртвых почти не обирали, разве что злато с серебром пускали по бездонным панским карманам. Иное брать воеводы ихние не велели, для сохранения лёгкости хода и бережения коней.
За гостей вражьих с сотника спрашивали особенно строго, не слушая оправданий. Хоть надвое разорвись, а вычисти родную землю. Но, сколь ни топали ногами вышние бояре, сколь ни брызгали слюной, отдавая наказы из палат светлых – полусотни для латания всех дыр не хватало. Как устоял, не поддался велениям отдать три десятка в стражники – сам плохо осознавал. А то бы совсем туго оставшимся пришлось. Ватаги разные случались.
И уходил Ключима от радеющих за град всегда пасмурный, туча тучей. Собирал своих, матерно рычал, ежели про роздых спрашивали, а после первым гнал в дождь, в метель, в зной.
Честно искал нелюдь страшную, по совести…
Про Заруду донесли давно. Пугали злобой, угнездившейся у него вместо сердца, сочиняли небылицы, от коих волосы вставали дыбом. Сотник им верил, только ловить изверга не спешил. Главарь ватаги озоровал туда, к Смоленску ближе. В здешние края не лез.
Всё поменялось, когда на берегу речки нашли убиенных. Мужики, бабы, детишки лежали внавалку. У каждого вспорото брюхо и вынуты внутренности. Лица разные, но все целые. Ни ударов, ни следов от удушения. Руки-ноги тоже в сохранности.
Зато кишки сложены отдельно, на берегу, в кучку. Промыты, порезаны мелко, будто стряпухой в котёл готовились. Кругом изрядно натоптано. Смрадно, пусто, мухи. Многое растащил дикий зверь.
Отдельно, саженях в десяти, девчушка. Подол задран, коса отрезана, промеж ног разрублено, в глотке дыра рваная. Рядом с ней – малец. Брат, наверное… Костром паленый, почти головешка.
В кустах два деда с молодухой. Убиты острым, без потрошения.
Верные сотнику люди крестились, отторгали съеденное, возносили молитвы, прося святых заступников о ниспослании прощения и себе, и умученным. Только Ключима не молился. Закусил губу, оглядел каждого усопшего, по локоть забираясь в пустые животы.
Искал, сам не знал, что. И не находил.
Только следы верёвочные. Связывали, стало быть…
Знающий в розыске подручный сообщил – тут лагерь стоял. Недолго, до дня. Две дюжины пеших с четырьмя телегами. Ушли на закат(*) мало не седмицу тому. Рассудив, в погоню решили не срываться, а послать дозоры по окрестным деревням, поспрошать, тех, кто из оставшихся есть.
Убиенных похоронили.
К вечеру вся полусотня гомонила о Заруде. Здешние мужики его ватажных заметили издали. Подходить остереглись, в траве от греха укрылись, но признали одного из бредущих рядом с телегой – тутошний, по весне погулять приходил к родне, хвалился, что в реестровые записан. Угощал всех, не скупясь, мошной гордо тряс.
… Ключима узнаваемое не скрывал, доверяя людям понимать, для чего всё…
С разбойниками приметили и непонятного человека. Собой худ, сед, держался наособицу, без сабли или иного вооружения. Единственный, кто, помимо возниц, ехал, а не мерял землю в чужих сапогах. Подле него держался то ли сын, то ли холоп молодой, юркий.
Другой дозор почти тотчас наткнулся на избы, откуда живых пригнали к реке умирать.
***
С утра гонец, увиденный случайно, донёс о новых убиенных. В двух днях пути по дороге на Смоленскую сторону и вбок недолго. Приметы совпадали. Мертвецы отдельно, начинка человечья – отдельно.
Не мешкая, сорвались туда. «На лошадях всяко скорее, чем на телегах» – бодрилась полусотня, пригибаясь в спешке к гривам. Ключима молчал. Прикидывал, хмурился. На редких остановках говорил со встречными. Узнавал, что Зарудына погань скрывается от честных глаз. По глухомани идёт. Там, куда простому человеку без нужды забредать боязно. Там, где не людно… А таких мест развелось в избытке.
Вся жизнь тянулась в города, заколачивая родимые срубы крест-накрест под гнетущий вой забиваемой скотины.
Куда её, горемычную, девать? Кто бы ни наехал – заберут, сожрут, вместо платы хорошо, если по морде двинут. Могут и зарубить. В лес гнать тоже нельзя. Голодно по весне в лесу, беспокойно, хищника много. Расплодился он с начала смуты знатно, отъелся на павших.
Поляки были уже почти привычны. На высокой ветке, у кромки дорожной, висел заколотый гайдук в испорченной одежде, без сапог, с почерневшими ступнями. Покачивался на ветру, свесив голову набок. Поблизости – важно расселись вороны. Кто на сучьях, кто повыше, на верхушках деревьев. Покаркивают сыто.
Каждый, кто мимо проходил иль проезжал, глядел на повешенного с опаской. Война не разбирает, кто свой, кто нет. Всех жрёт, лакомится.
***
У нового упокоения их ждал скрюченный в три погибели дед. Его прислали от здешнего воеводы, указать и рассказать. Покойных уже схоронили.
Сотник слушал не перебивая, сопоставляя виденное ранее с речами старика. То же самое. Мертвецов потрошили недалече от реки, где к воде спуститься половчее. Поблизости – отрок с содранной кожей, за холмом – тоже мертвецы, без изуверских изъятий нутра.
– Почему не на самом берегу разделывали? – раздумывая, сказал он. – Почему потроха носили?
– Дык… Ежели на берегу, – прошамкал ответчик, – то кровя всё перемутят. Неудобственно. Понемногу куда как сподручнее.
В голове будто молния сверкнула. Среди кишок Зарудыны изверги что-то искали… То, что внутрь человека извне попадает. Но что? Как попадает? Отчего на людишках иных ран не имеется? Ладно, жёнки с детворой… а мужики? Никто в последний бой не решился вступить? На их очах зверствовали, а они по-рыбьи воздух хватали, связанные? Да он бы хоть пяткой, хоть ухом бился до последнего. Опять же, некоторые погибли в стороне, от железа. Почему?!
Или…
Под рубахой проступил студёный, трезвящий пот. Ведьмак? Аль, по ненашему, малефик? Губит для таинств своих, бесовских?
От догадки слюна стала горькой, полынной. Припомнилась кучка внутренностей на речном бережке. Тогда упустил, теперь спохватился.
Печёнка, селезёнка, прочие части пострадали от чего угодно, кроме как от ножа. Зато утроба у всех на единый манер вспорота, черева перемыты.
Внутреннее устроение подобия Божиего Ключиме доводилось разглядывать несчётно. Всякого навидался за службу долгую, и теперь не ошибался.
Ну да, схоже… Про эту ведьмовскую братию говорят многое, но видывали их редко. Не желали они знаться со слабыми, склонялись к сильным. Отравить кого или порчу навести – умели. Дорого. Не у каждого казна их науку сдюжит.
У государя, поговаривали, трое таких всегда рядом. Берегут от сглаза, от козней, на пиру умыслы читают, дурное выискивают. Правда ли, сказки ли – не сотникова ума дело. У него своя служба, а в государевых покоях пусть сам государь разбирается, кого слушать.
– Дык, следом-то пойдёте? – напомнил о себе старик. – Свеж след-то. Я на зверя много хаживал, пока в силах был… Уже не могу, дряхл да слаб… Коль поспешите – нагоните.
Не дожидаясь указа, подручные спешились, указали на Смоленские земли.
– Туды.
Неведомый устроитель смертей добывал из убиенных нечто ценное, сомнений в этом более не оставалось. Отравой кормил перед разрезанием? Ежели да, это многое бы прояснило.
Наши дни
Вернулся шеф минут через семь. Положил перед инспекторами пару одинаковых таблеток. Беленьких, круглых, самых обычных с виду, в диаметре миллиметров пять. Суховато сообщил:
– Нет в них колдовства. Растительных ядов не учуял. Про химию ничего не скажу… Следователь токсикологические экспертизы назначил. Там распишут, что и как, с деталями.
Доверяя руководству, Швец осторожно взял один из вещдоков двумя пальцами, другой отодвинул подальше. Взятое покрутил, понюхал, поднял вверх, с прищуром изучая спрессованный белый порошок, словно киношный ювелир редкий камень.