Казалось, можно переходить к обсуждению текущих дел. Но вновь встряли неугомонные сёстры императора. Точнее, Татьяна, хотя судя по виду старшей, Ольги, исходило новое предложение от обеих. Суть же его заключалась в следующем.

Дескать, не дело, что Регентский совет до сих пор пребывает без главы, обходясь сопредседателями. А у семи нянек дитя без глазу. Ранее – понятно: была надежда на Михаила Александровича, но теперь, когда точно известно, что он на небесах, нужен новый. Тем паче при столь увеличившемся количестве членов Совета можно предполагать непременное возникновение жарких споров. Следовательно, будущий председатель должен быть человеком в возрасте и весьма уважаемым, дабы мог унять азартных спорщиков одним своим авторитетом.

Кирилл Владимирович помрачнел. Избрание председателя в его планы сейчас не входило. Вот незадача! Надо было раньше с Николаем Николаевичем договариваться. Увы, отказывался великий князь обсуждать это. Причина понятна. Он тоже на председательское место метил, вот и рассчитывал поднять сей вопрос попозже, когда станет главнокомандующим.

И как быть?

Но, быстро прикинув всё в уме, ободрился. С такими требованиями к кандидатуре (уважаемый, авторитетный, в возрасте), выскочка отпадал однозначно. Получалось, можно попробовать и самому побороться за сей пост. Вот только желательно, чтобы его кто-то порекомендовал. Стал озираться по сторонам, подыскивая подходящего человечка, но не успел – поднялся со своего места граф Татищев.

– Сдаётся, с учётом сказанного, как ни подыскивай, а человека авторитетнее вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны не найти. Прежде всего, она – прямая родня его величества. Да и спорить с нею мужчинам неудобно. Опять же женщин у нас в Совете мало, а больше ни к чему. Посему надо их невеликое количество хоть как-то компенсировать. Словом, с какой стороны ни глянь, лучше её императорского величества не сыскать.

Вот же встрял не вовремя, старый чёрт! И что делать? А Герарди, который в качестве товарища председателя вёл Совет, тем временем осведомился, есть ли у кого возражения против Марии Фёдоровны. Все молчали. Ещё немного – и окажется непоправимо поздно…

Не выдержав, Кирилл Владимирович поднялся со своего места. Для начала рассыпался в цветастых комплиментах, и лишь затем дошёл черёд до малюсенького, как он выразился, «но». Мол, поначалу надо бы ввести её императорское величество в курс дел. А вдобавок неплохо бы выслушать и её саму – какие дела она считает самыми неотложными. Поскольку её видение нынешней общей ситуации в стране, может статься, нуждается в неких поправках.

– Никак вы, Кирилл Владимирович, меня за слепую держите? – раздался в ответ мелодичный голос Марии Фёдоровны. – Слава богу, тринадцать лет своему царственному супругу помогала чем могла, так что с видением у меня всё в порядке. К тому же, коль члены Совета и впрямь за меня проголосуют, выберут они меня всего-навсего председательницей, а не самодержавной государыней. Я к тому, что коль иной раз и промахнусь в чём, найдётся кому поправить. Вон, к примеру, тому же… – губы её презрительно скривились, – светлейшему князю Голицыну-Тобольскому. Уж коль ему и ныне ничто не помешало подать голос против моего принятия в Совет, сдаётся, он и впредь не постесняется встревать супротив меня. Верно, ваша светлость? – с ехидством выделив два последних слова, осведомилась она у Виталия.

– Главное, чтоб человек умный был, – согласился Голицын. – А вам в уме не откажешь, несмотря на… – он замялся.

– На мои преклонные лета, – подсказала Мария Фёдоровна и недобро прищурилась. – Не переживайте, голубчик. Я постараюсь вам доказать, что они отнюдь не стали помехой моему уму. И память моя по-прежнему накрепко держит в голове как друзей, так и… врагов.

И Кирилл Владимирович еле сдержал довольную улыбку. Учитывая возникшие между императрицей и выскочкой напряжённые отношения, Мария Фёдоровна окажется куда лучшим союзником, нежели кто-либо другой. Разумеется, тайным, не ведающим, что творит, но, если разобраться, оно и к лучшему. Так что пусть будет председательницей.

Правда, чуть погодя, уже после голосования, когда приступили к текущим делам, он в этом несколько усомнился. Как ни удивительно, все его предложения в конечном итоге не прошли. И главкома сменить не получилось, чтоб Николая Николаевича под благовидным предлогом с глаз подальше убрать, в армию отправив, и карточки продуктовые для москвичей тоже не отменили. То есть оба раза Мария Федоровна склонилась в пользу предложений Голицына.

– Ежели повар явных огрехов не допускал, негоже его менять, когда пирог в печи дозревает, а то потом, коль невкусным окажется, и спросить не с кого будет – каждый на другого кивать начнёт, – заявила она, заступаясь за Маркова.

И Слащёва отстояла. Дескать, как она понимает, нарекания в отношении Якова Александровича и его подчинённых касаются лишь строевого смотра. Безусловно, сие важно, но в мирное время. И вообще, назначать на столь ответственные посты надлежит исключительно с согласия главкома. Равно, как и снимать с них. Коль кандидатура Слащёва устраивает Сергея Леонидовича, быть посему.

Насчёт продуктовых карточек рассудила, что и впрямь не пришло время для их отмены. Иначе спекулянты мигом начнут скупать дешёвые продукты, после чего снова возникнет их дефицит.

Но под конец заметила Голицыну, чуть кривя губы в ироничной усмешке:

– Как видите, светлейший князь, коль вижу правду на вашей стороне, супротив не становлюсь. Но впредь помните, ежели она с иного боку объявится, не взыщите. Уступать не стану, и пощады от меня ждать не стоит.

И Кирилл Владимирович вновь успокоился. Очевидно, ныне Мария Фёдоровна просто продемонстрировала всем свою объективность. Мудро, ничего не скажешь. Зато, судя по недвусмысленному намёку, появись у нее малейший повод – и месть не замедлит себя ждать.

Его уверенность сошла бы на нет, услышь он диалог меж «выскочкой» и её императорским величеством тем же вечером, состоявшийся в её будуаре.

Глава 4
Тайная союзница

– Знаете, Виталий Михайлович, я, пожалуй, навряд ли согласилась бы и на пост председательский, тем паче на участие в ваших игрищах, кабы не… внук. Мы вроде как все ему добра желаем. Даже великие князья. По крайней мере, на словах. Но вы – именно что на деле.

– Вы про…

– Нет-нет, речь не о его лечении, отнюдь, – отмахнулась она. – Хотя слыхала, каких трудов оно вам стоит. Вы же, по сути, своё здоровье в него переливаете. Но я сейчас о другом. Признаться, я, когда Алёшу ныне в Москве впервые увидела, поначалу и не признала. Был ребёнок ребёнком, мальчишка. Даже шинель солдатская возраста не добавляла. Ныне же совсем иной стал, хотя года не прошло. И взгляд, и походка, но главное – ума и рассудительности так прибавилось, словно он десять лет прожил. А то и двадцать.

– Переживания, – напомнил Голицын. – Плюс ответственность.

– И они сказались, кто спорит. Недаром у него виски побелели. Столько всего на бедного свалилось, не всякий взрослый вынесет. Кстати, не подскажете, откуда у него прозвище такое взялось – Серебряный? Часом, не ваша работа?

– Берите круче. Он его в Оренбурге от простого народа получил. Если не ошибаюсь, в день венчания на царство. А кто именно первым исхитрился такую ассоциацию с его ранней сединой провести – потёмки.

– Жаль. Уж я бы не поскупилась с наградой. Так вот, я про переживания. Сдаётся, помимо них и кое-что ещё свою роль сыграло. Точнее, кое-кто. Воспитатель отменный. Да-с.

– Ну уж, вы меня того, в конфуз вводите, – смущённо ляпнул Голицын, от замешательства на секунду выходя из великосветской роли. Но Мария Фёдоровна не обратила на это внимания, небрежно отмахнувшись.

– В конфуз, когда незаслуженное приписывают, а я всё правильно говорю, – твёрдо сказала она и грустно вздохнула. – Я виновата перед Ники. И вина эта до сих пор терзает мне сердце. Знала, что ему императором быть, а сама ничего не сделала, дабы из него хороший, мудрый государь получился. Всё больше об его телесном здоровье заботилась. Зарядки всякие, обливания водные, к неприхотливости в еде приучала вместе с младшим братцем…

– Но и это нужно, – вставил Виталий.

– Соглашусь. Однако помимо тела надобно было и о головах их подумать. Да и Саша мой, – с удивительной нежностью и грустью произнесла она имя своего покойного супруга, – тоже промашку дал. Вроде и не делал детям поблажек, но хотел, чтоб они вели себя как обычные: играли, дрались, шалили, и ни о каких престолах не помышляли. Всё думалось: рано, пусть порезвятся немного, вот и… дорезвились.

– Сложилось так, – деликатно заметил Голицын.

– А могло сложиться и по-другому, если бы… Да что там ныне говорить. Ники в двадцать шесть лет корону принял. Самый возраст. Алёше до него целых одиннадцать лет, а он ныне кое в чём куда мудрее своего батюшки себя ведёт. Ни тебе глупого ребяческого упрямства, лишь бы по-его всё было, ни… Много чего из худого нет. И во всём – вашу заслугу усматриваю.

– Да я… – вновь попытался вставить свои три копейки Голицын, но вдовствующая императрица вдруг прижала свою ладонь к его губам.

– Молчите, князь, молчите, – ласково произнесла она. – Я знаю, что говорю… господин Станиславский. Как думаете, о чём мне Алексей первым делом поведал? Не о степи, когда вы под пулями от погони уходили, и уж тем паче не о свадьбах, которые вы по пути устраивали, а как вы вместе с ним с рабочими толковали. Представляете? Да с таким восторгом рассказывал. И про свои ответы им тоже. Хвастался, что, мол, как снайпер, постоянно в самое яблочко попадал. И про то, как с правильными решениями в Регентском совете угадывал, притом не раз. Словом, много чего поведал, но всё про дела державные, кои он с вашей легкой руки за игры считает. Ловко вы с ними изловчились.

– Да ничего сложного. Хотелось пробудить у мальчика желание в государственных делах участие принять, вот и всё, – ответил Виталий. – А как интерес к ним вызвать? Да в игру превратив.

– И впрямь просто. Только ни я, и никто иной в своё время до такой простоты в отношении Ники и Мики не додумались. А вы – смогли. Скажите, а как вам вообще пришла в голову мысль привлечь Алёшу к оным переговорам с людьми? Неужто только из-за игр, чтоб занять его?

Голицыну ничего не оставалось, как смущённо пожать плечами.

– Если разобраться, в случае с Алексеем не одна – много целей достигалось. Во-первых, с его авторитетом шансы договориться миром гораздо увеличивались. Один его вид самых непримиримых обезоруживал, лично наблюдал. Вроде царь – главный буржуин и кровосос, а тут на тебе: симпатичный мальчик, скромно одетый, причём не в новое – просто чисто выстиранное. И даже латки на одежде имелись.

– Латки – тоже ваше?

– Моё, – сознался Голицын. – В таких вещах мелочам особое внимание. Иначе – как в оркестре. И дирижёр великолепный, и музыканты именитые, а стоит одному сфальшивить – и исполнение кантаты испорчено.

– Так, так. А во-вторых?

– Я газеты большевистские внимательно читал. А в них не раз писали, что царь в силу своего малолетства является простой куклой на троне. Значит, следовало продемонстрировать обратное. Заодно… Люди крайне редко руководствуются логикой и разумом. Один из сотни, не больше. Для остальных куда важнее чувства. Отсюда вывод: Алексея непременно должны полюбить. А без непосредственного общения с ним откуда этой любви взяться?

– А что ещё?

– Учёба самого императора. Ведь Алексей не просто царь, но избранный народом, стало быть, должен уметь разговаривать с этим народом. Причём уже сейчас. А как этому научиться? Только на практике. Да не просто говорить, но уметь выслушать, что куда важнее. Последний же плюс в том, чтобы он сам свою значимость ощутил.

– Вон для чего вы решили, чтоб на Регентском совете без его согласия никаких решений не принимать, – протянула Мария Фёдоровна. – А я-то думала да гадала, зачем, коль он по малолетству лишь право совещательного голоса имеет. И тут, стало быть, предусмотрели.