– Сэр?

Велимир вздрогнул, чуть не выронив ложку.

– Почему ты всегда подкрадываешься так незаметно, Парсо́нс!

– Простите, сэр. Но вам надо принять лекарство, сэр.

– О боги, Парсонс…

– Именно они, сэр.

Личный врач гранд-губернатора – высокий, бледный, худой, в строгом зеленоватом сюртуке чуть ли не до пола, – снял с серебряного подноса граненый хрустальный стакан. Прозрачная жидкость почему-то блестела в солнечных лучах. Идеально гладкое, остроскулое лицо Парсонса тоже блестело, поярче серебряных тарелок, – как и налысо выбритая голова. Врач поставил стакан на стол.

– Ваше лекарство, сэр. Утром натощак, сэр.

– И сегодня обязательно его пить? – сморщился Велимир.

– Да, сэр. Три раза в день, сэр. Еще три дня.

Велимир ничего не ответил – просто заерзал, бурча что-то невнятное. Зажмурился, залпом осушил стакан, поморщился еще сильнее и закашлялся.

Парсонс забрал пустой стакан – как всегда, двумя легкими элегантными движениями. Получил прекрасное европейское образование, а потом познал древние мистерии на святой земле Египта. Всегда был тактичен, учтив, не задавал лишних вопросов; вечно говорил «сэр» – не любил ни общепринятого «господина», ни устаревшего «сударя».

– Боги, какая гадость… И почему лекарства не могут делать вкуснее, вот скажи, Парсонс?

– Могут, сэр. Просто это не совсем обычное лекарство, сэр. Вы знаете.

Врач говорил, словно нарезая листы старой бумаги: сухо, монотонно.

– Знаю, знаю, конечно. – Велимир взглянул на город за окном – серебряные шпили миражами искрились в солнечном свете. Прошептал: – Кости его – серебро, плоть – золото, волосы – подлинный лазурит…

– Именно, сэр. Приятного аппетита, сэр.

Велимир приободрился – разом схватил и ложку, и хлеб с маслом. Мгновенно передумал. Отложил бутерброд, сделал глоток кофе, сладко причмокнул и снова устроил рокировку блюд.

– Прошу прощения, сэр, – Парсонс отошел на пару шагов и только потом заговорил, – но вас ждут, сэр.

– И кого в такую рань принесло в приемную? – усердно пережевывая бутерброд, уточнил Велимир.

– Не в приемную, сэр. В кабинет.

– А, – челюсти замерли. – Это он.

– Да, сэр. Это он. И я ничего не видел, сэр, как обычно.

– Сет побери, сегодня даже не дают нормально позавтракать…

Велимир засуетился, спешно запихивая в рот остатки бутерброда и делая огромный глоток кофе – часть пролилась, запачкав салфетку. Устроив во рту эту алхимическую лабораторию, Велимир накинул черный пиджак с вышитым на спине золотым скарабеем поверх домашней рубашки и, ловя кусочки своего отражения в высоких окнах, заспешил в кабинет.

Солнечный свет не пробивался через плотные, как следует задернутые шторы. Кабинет освещала одиноко горевшая на столе свечка – какой архаизм! – да и та бросала лишь тусклые отблески на бумаги и хрустальный графин с водой. Глубины кабинета подчинились власти теней, утонув в их чернильном мраке.

– Да у тебя прямо какая-то страсть к темным комнатам, боги мои, – причмокнул Велимир, плотно закрывая дверь в кабинет. – И я напомню, что ты можешь подниматься по парадной лестнице, если что.

– Мне так спокойней, – ответила фигура в тенях.

– Ну, как скажешь. – Велимир нащупал на столе пачку французских папирос, закурил от свечи, затянулся. Закашлялся – это была его третья в жизни папироса. Уставился на гостя. – Но ко мне-то ты зачем таскаешься в этой маске?..

– Мне так спокойней, – повторил гость и откинулся на спинку кресла – губернаторского, сам Велимир сидел на гостевом, пусть и обшитом бархатом стуле.

– Саргон, давай ближе к делу, молю тебя.

Лицо Саргона скрывала маска – под камень, слегка поломанная, с бородой, словно уложенной зигзагами и двоящейся книзу. Велимир видел похожую – или эту же самую? – в музее. Ее и еще некоторые рожки да ножки вытащили из окрестностей Ниневии, когда город, казавшийся просто древней байкой, наконец-то откопали.

Но Велимир слишком хорошо знал своего гостя, так что читал его эмоции, даже не видя лица. Саргон еле слышно вздохнул.

– Ты слышал новости?

– Я не дурак читать их по утрам…

Гость пересказал: как горела «Нефертити», как он видел это собственными глазами.

– Ну что могу сказать. Жалко, конечно, но не мне с этим разбираться. Тем более что-что, а проклятый опиум и песок Сета я на дух не переношу – просто руки никак не дойдут с этим разобраться. Видишь, даже я пока собрал не полный букет грехов.

– Не дойдут, потому что слишком заняты? Эти руки трут другие? – Саргон улыбнулся одним лишь голосом.

– Ха-ха-ха, очень смешно. Трут твои в том числе. – Велимир откашлялся, отмахнувшись от густого терпкого дыма. – Ну так и в чем проблема с этой «Нефертити»?

– Я видел, кто это сделал.

– Ну так зачем тогда ты пришел ко мне? Тебе прямая дорога в жандармерию! А, нет, забудь. Знаю зачем – в жандармерию ты ни ногой. Справедливо, я бы на твоем месте тоже не совался.

Саргон рассмеялся. Велимир, напротив, нахмурился. Прочистил горло:

– Да, ладно, прости, я что-то перегибаю палку, настроение хорошее, и, боги, эти яйца сегодня отлично сварили. Ну так вот, к нашим баранам: ты его видел – и? – Велимир замолчал. Повторил громче: – И? Кого – его?

– Он анубисат.

– А ты – заговорщик. – Велимир затушил папиросу, бросив окурок в серебряную пепельницу в виде сфинкса. – Ой, тоже мне удивил! Анубисаты все ненормальные.

– Боги, Велимир. – Саргон выпрямился, сосредоточив взгляд зеленых, почти малахитовых глаз на пламени свечи. – Ты хотя бы представляешь, как это нам на руку?

Велимир отмахнулся.

– Не поверишь, но даже представить не мо… – Он осекся, потом театрально чмокнул губами. Звук стальным шариком прокатился по комнате. – О. О… Но я думал, ты все просчитал!

– Пытаюсь облегчить нам жизнь.

– Уверен, что игра стоит свеч?

– Она всегда их стоила. С самого начала. Я поговорю с ним… Найду и поговорю, ты же знаешь, я умею убеждать.

– Что правда, то правда. Особенно когда ты без маски.

– Настоящего меня нет без маски, Велимир.

– Так уверен? – хмыкнул он.

– Абсолютно.

Велимир рассмеялся, послюнявил пальцы и потушил свечу. Кабинет погрузился в полнейший мрак. Стул скрипнул, Велимир встал и пропел:

– Не говорю тебе прощай, а говорю лишь – до свиданья! – Он зашагал к двери, остановился: – Думаешь, он действительно нам поможет?

– Я предпочитаю держать в руках несколько ключей от одной двери на случай, если один из них потеряется.

– Или если его украдут.

– Или если украдут. В любом случае, Велимир, лишним не будет. Лишним не будет…

– Скорей бы уже. Мне одно сердце Анубиса все нервы из-ведет, как бы сильно оно ни входило в наши планы. Да уже извело!

Велимир вышел из кабинета, поплотней захлопнув дверь, и тут же прищурился: свет теперь казался болезненно ярким. Да уж, подумал он, всё чудесатее и чудесатее, сложнее и сложнее. Ему нравились хитроумные замыслы, но только на бумаге, и желательно – в исполнении литературных героев, на крайний случай – слуг. Мастер-кукловод из него такой, что в собственных нитках запутается. Велимир это знал и рисковать не собирался.

Когда глаза привыкли к свету, Велимир обнаружил, что Парсонс уже стоит рядом с подносом в руках – на этот раз, хвала богам, там была чашка горячего кофе, а не лекарство с пищевым серебром.

– Знаешь что, Парсонс? – Велимир отхлебнул кофе.

– Да, сэр?

– Трудно быть богом. А становиться им – еще труднее.

Чашка кофе всегда казалась Виктору чудесным лекарством, и организм волшебным образом принимал эту фикцию за чистейшую правду. По его словам, кофе с молоком, в идеале топленым, спасал от головной боли, ломоты в костях, спинных спазмов, раздражительности или просто плохого настроения. А если еще и с сахаром и с сушеными ароматными травами, то цены такому напитку не было.

Сейчас цены чашке кофе тоже не оказалось – не только потому, что напиток хоть как-то сгладил отвратительный день. Кофе достался Виктору бесплатно.

Он очень вовремя ввалился в цирюльню: успел увидеть, как Алексас, теряя сознание, сползает на пол. Тут же решил вопросы с клиентом и привел Алексаса в себя терпкой нюхательной солью. Уже так привык к подобным ситуациям, что действовал автоматически. Когда Алексас очнулся, Виктор вздохнул и безобидно, но достаточно едко поддел его. Алексас только улыбнулся, добежал до грязной кухоньки, одной на все верхние этажи, и сварил кофе – напиток для бедняков, живших выше третьего этажа, дорогой и экзотический, но только не в этом доме. Алексас старался, покупал молотый, оставлял на общей кухне.

Когда-то Виктор свалился на голову Алексаса неожиданно, резко разделив свою жизнь на до и после. Виктор знал, что Алексас не особо любил вспоминать, как именно они познакомились, – память могла утянуть в глубокий омут ужаса, – зато с удовольствием рассказывал знакомым за чашкой кофе, как дела обстояли потом, в их следующую долгую встречу. Алексас случайно заметил уличную кражу и, даже не успев опомниться, вместе с вором сам оказался в полицейском отделении – в качестве одновременно свидетеля и понятого. Дело не стоило и выеденного яйца: имущество вернули, воришку арестовали. История банальная, не ведущая ни к чему интересному – лишь к подписи в протоколе и другой вытекающей нескончаемой бюрократии. Только в тот день они наконец-то перешли на «ты». Виктор настаивал. Говорил, что так чувствует себя моложе – всех знакомых и тем более друзей просит избавляться от высокопарности. Должностей, добавлял Виктор, ему хватает и на службе. Виктор годился Алексасу в дедушки, но в этом-то и таился особый шарм – отношения стали приятельскими, но без нравоучений, которые так любят многие «старшие товарищи» – за эту фразу, встречавшуюся во многих романах, Виктор тоже ругал. Вдобавок бранился каждый раз, когда кто-либо заикался о его возрасте, точнее, о том, что возраст этот, мягко говоря, далек от понятия «в полном расцвете сил». И о пенсии он даже не думал. Начальство, как обычно, было иного мнения. Пока Виктор упорно отстаивал свое – что-что, а упираться умел с редким мастерством.

– Нет, дорогой, ну ты представляешь, они уже написали об этом в газете! И прямо на первой полосе, да так, что новость про треклятое сердце Анубиса теряется напрочь. Тоже мне, нашли сенсацию! – Сделав еще глоток кофе, Виктор кинул выпуск «Северной пчелы» на журнальный столик. – Сет бы побрал этого Булгарина, вечно гонится за сенсациями, бедовый проходимец… Толку – ноль! Только больше шуму. Какой-то жалкий притон в трущобах Петербурга, а он из пчелы раздувает слона.

– Ну, – возразил Алексас, пряча бритву в ящичек и наводя порядок, – это его работа – делать сенсации.

– Его работа – делать новости.

– Готов поспорить, он так не считает, – хмыкнул Алексас.

Виктор принес два выпуска газеты, так что свой недавний информационный пробел Алексас восполнил даже сверх необходимого, успев присвистнуть от количества рекламы – с каждым годом ее становилось все больше и больше. Алексас посмотрелся в зеркало, поправил волосы – светлые, соломенные, а на солнце чуть ли не золотые, будто сотканные Румпельштильцхеном на волшебной прялке. Они не вились крутыми кудрями, но забавными локонами-серпантинами свисали до висков. Алексас откинул прядь с правого глаза – вокруг него красовалась черная татуировка уадже́т, ока Хора. Этот символ был популярен еще до возвращения богов; теперь же, с приходом древних – и действенных – магических формул и практик, око Хора нашло место и в медицине. Символ наносили на кожу вокруг глаз те, у кого падало зрение, и оно становилось даже острее обычного. А вот очки теперь носили в основном для создания определенного образа.