Мама не разрешает подходить к плите, боится, что я могу навредить себе, но я-то взрослый уже.

– Не буду, Давидик, – отвечает и, наклонившись, целует меня в макушку. – Всё, иди за стол, я закончу, – проговаривает, подхватив меня на руки и делая вид, что ей не тяжело.

– Мама, я взрослый уже, – возмущаюсь, но дело далеко не в этом.

На руках у мамы хорошо в любом возрасте, но я вижу и знаю, что у неё нет сил держать меня.

– Для меня ты всегда будешь маленьким, – целует в лоб и ставит меня на ноги.

Я достаю хлеб и раскладываю тарелки, мама наполняет их местами подгоревшей картошкой и, едва успевает поставить сковороду, как начинает надрывно кашлять. Знаю, что болеет, зимой все болеют, даже я сегодня в школу не ходил, потому что температура утром была. Но когда вижу на её ладони, которой она рот прикрывала, кровь, спрыгиваю со стула и подбегаю к ней.

– Мама! Мамочка, что с тобой? – испуганно спрашиваю, обняв тонкую талию.

– Всё хорошо, я просто щеку прикусила, – успокаивает меня и, погладив по голове, разворачивается к раковине, чтобы помыть испачканную руку.

– Мам? …

– Всё хорошо, Давидик, сядь за стол, а то остынет, – проговаривает и, вытерев руки, занимает один из двух стульев. – Ешь давай, – улыбается, но в глазах стоят слёзы.

Я тогда не понимал, не знал, что она уже на пути к другому миру. Был бы взрослее, умнее, попытался бы что-нибудь сделать. Сейчас у меня денег куры не клюют, я бы смог положить её в любую клинику за границей, найти лучших врачей, достать любое лекарство, но уже очень поздно.

– Ты чего? – интересуется нежный голос, а следом на моё плечо ложится маленькая рука с тонкими пальцами. – Что-то случилось? – обеспокоенный взгляд Хрустальной не может не радовать, ведь это значит, что я ей не безразличен.

Но я чётко знаю, что даже если бы был, не отпустил бы. Эгоистично, но она так плотно засела в груди, заткнула собой ту дыру, образовавшуюся после смерти матери, что уже не представляю, каково это, вернуться в дом, где её нет.

– Прости меня, – на автомате вырывается из меня, и, отвернувшись от окна, обнимаю девушку за талию, прижав к себе.

– Не надо столько извиняться, это мои проблемы…

– Нет больше твоих, все твои проблемы – это мои проблемы, поняла? – с нажимом в голосе перебиваю её, заглядывая в глаза.

– Давид… – вздыхает, а я дурею от того, как она моё имя произносит.

– Я не отпущу тебя, Хрустальная, – меня несёт, но и похрен, когда-то надо будет это сказать. – Я… – и хуй там, торможу, словно язык онемел.

Беру её руку в свою и прижимаю ладонь к груди, туда, где сердце бьётся о рёбра, будто намеревается пробить себе путь на волю.

– Ты вот здесь, Хрустальная, – проговариваю и сам от себя охереваю.

– Если это твои шуточки, то не смешно, – дрожащим голосом произносит, а на глазах появляется прозрачная пелена.

– Никаких шуток, девочка, – наклоняюсь к ней, чувствуя её судорожное дыхание. – Ты как вызов. Мой личный вызов, я его принял и проиграл бой. Оно твоё, – на последних словах прижимаю сильнее её раскрытую ладонь к сердцу.

Хрупкая как хрусталь девочка смотрит на меня, не моргая, несколько мгновений, кажущихся вечностью, после чего приподнимается на носочки и впивается в мои губы. Сама! Она сама меня целует, не вырывается, не сопротивляется. Накрываю её голову руками, зарываясь пальцами в шелковистые волосы, и тут же оказываюсь в кольце её рук.

Это всё! Больше никаких сомнений. Она моя девочка, а я буду её преданным псом, пока не сдохну в кресле качалке с седыми волосами и сморщенным лицом.

Едва чую, что Хрустальная хочет отстраниться и разорвать поцелуй, отрываюсь от неё. Жуть, как не охота останавливаться, но ещё больше не хочется видеть, как она бьётся в истерике, словно рыба на суше. Я пересрался утром, не понял, что сделал не так, вроде не напирал, да и она отвечала, выгибалась, подавалась навстречу. Говорил с ней, успокаивал, спрашивал, но она будто не слышала ничего. Ушла куда-то в себя и так яростно боролась то ли со мной, то ли с прошлым, что у меня… заболело в груди.

Единственное, что пришло в голову, – холодная вода. Залез с ней в душ без сомнений, было похрен на всё, в тот момент я понял, что, если она сиганёт из окна, я прыгну следом, что мне те ледяные струи воды. А когда она пришла в себя, уже знал, что это дело надо закрыть, но не с моей девочкой.

– Мы опаздываем, – шепчет с придыханием.

– Начальство не опаздывает, – отвечаю совершенно точно без желания куда-либо ехать.

– Мы и так отнимаем у детей половину выходного, нельзя опаздывать, – каким-то строгим тоном проговаривает, и в моей голове что-то щёлкает, включая тумблер.

– Как скажешь, – соглашаюсь без колебаний. – Поехали, сначала нужно тебя накормить, – добавляю, сжав её тонкие пальцы в своей ладони.

– Если мы ещё и позавтракаем, то точно доберёмся к обеду, – возмущается девочка. – Возьмём кофе и по дороге выпьем.

– Хорошо, – опять согласие, и хрен я вспомню, когда позволял хоть кому управлять мной.

Только ей можно всё.

Одним кофе я, конечно, не обошёлся и купил в кофейне у дома ещё какие-то пирожные. Положив коробку на колени Хрустальной, велел съесть всё до приезда.

– Попробуй, – перед моим носом оказывается кусок ароматной выпечки с сахарной пудрой.

– Нет, – отрезаю, подавшись назад, не отвлекаясь от дороги.

– Давид! – тон её голоска и то, как моё имя звучит на её губах, заставляют улыбаться как идиота. – Попробуй! – с нажимом в голосе повторяет, и я, точно дрессированный пёс, обхватываю зубами мягкую булку. – Вкусно?

– С твоих рук всё вкусно, – отвечаю, не задумываясь.

– Тогда съешь ещё, – буквально силой пихает.

Ничего не остаётся, как подчиниться, и по итогу умял целое пирожное.

– Ай! – взвизгивает, когда на последнем разе прикусываю её пальчики.

– Это месть, Хрустальная девочка, – усмехаюсь, бросив короткий взгляд на неё.

– Ну, так себе месть, – произносит и глухо хихикает.

– Вот как?! – сам лыблюсь, не веря, что она рядом, такая живая и моя.

Презираю себя за наше знакомство, за случай в клубе и особенно за мою выходку, когда привёл её к себе домой в первый раз. Но, блядь, таким я мудаком был, собственно, я и сейчас не лучше, но уже не по отношению к ней. Никому не позволю обидеть её, в том числе и себе. Она моя противоположность, и я точно её не заслужил, но ради неё я стану лучше. Только для неё.

Пока мы добрались до приюта, меня силой накормили и напоили кофе. Силой, конечно, громко сказано, с её рук я точно съем всё, хоть землю из-под ног. Но меня распирает изнутри её забота. После смерти матери всем было похуй на меня. Никому не нужный, никому нет дела до тебя, жив ты там на том грязном, стащенном с мусорки матрасе или подох уже давно, не говоря уже о том, поел ты или нет. А Хрустальная подсадила меня на хорошую жизнь. И я сейчас не о бабле на моих счетах, по сути, это херня. Ты богат, когда тебя кто-то дома ждёт, беспокоится о том, чтобы ты был сыт и тепло одет. Я разбогател, когда привёз девочку в свой дом, до этого я был нищим.

Минут через десять после приезда мы располагаемся в столовой, где Лохматый переставил столы так, что зал стал напоминать школьный класс. Моя девочка стоит перед тридцатью детьми, вижу отсюда, что волнуется, и глазами подбадриваю её.

– Доброе утро, – здоровается с улыбкой, но гул голосов не стихает.

– Тихо! – рявкаю, и в помещении воцаряется мёртвая тишина.

Прохожу между столами вперёд и встаю рядом с Хрустальной, окидывая взглядом всех присутствующих.

– Внимание сюда, – начинаю ровным, но строгим тоном. – Это Алёна Алексеевна, и с этого дня она будет заниматься с вами, чтобы вы, бездельники, не заваливали контрольные, и хоть какие-то знания вшились в ваши пустые головы. Я ясно выразился? – задаю вопрос, повысив голос, и в ответ раздаются тихие «да».

– Она сама-то школу закончила? – различаю в шуме, и умника выдают друзья, повернувшиеся к нему.

– Миша, встал! – приказным тоном обращаюсь к пацану. – Встал, я сказал! – повторяю, когда парень прячет голову. – Сюда иди, – пальцем указываю рядом с собой.

– Бля, – выдаёт малец, едва перебирая ногами.

– Повыражайся мне ещё, – бросаю, дав ему подзатыльник. – В каком ты классе?

– В седьмом, – бурчит под нос, опустив взгляд в пол.

– Что вы там проходите? – спрашиваю, осматривая всех детей.

– Лёха Толстой, «Детство», – отвечает пацан, за что получает ещё один подзатыльник и смешки детей.

– Подумай ещё, балбес, – рычу на него, слыша за спиной вздох Хрустальной.

– Лев, – подаёт кто-то голос.

– Слышал? – спрашиваю Мишку, и тот кивает в ответ. – Запомни, в следующий раз спрошу, о чём книга. Иди, – подталкиваю его вперёд.

– Так нельзя, – шепчет Аля, встав рядом.

– Поверь, я был очень вежлив и мягок, – усмехаюсь и решаю не возвращаться, а устроиться здесь, перед ребятами.

Мой предупреждающий взгляд дал понять, что любой лишний шум, – и расправа не заставит себя долго ждать. Хрустальная ещё не понимает, с кем дело имеет, эти дети с улицы, и они не знают о хороших манерах, вежливости и уважении. Сам таким был, чуть что, в драку лез, собственно, особо ничего не изменилось с тех времён.

Не знаю, как ей удалось завлечь детей, но они слушали её с разинутыми ртами. Хотя о чём это я, сам залип на неё, только всё, что она говорила, прошло мимо ушей. Как долбоёб пялился весь урок, рассматривал каждый сантиметр её точёного тела, словно над ним работал лучший скульптор мира. Нереально красивая, особенно, когда улыбается, и моя. Хуй я её кому-то отдам, лучше сам себе руки отрублю, чем отпустить.

Глава 24. Вечер вдвоём

Давид

Стою в холле общаги и пользуюсь моментом, пока моя девочка общается с нашим врачом. Не знаю, когда успели сблизиться, но пусть знакомится со всеми.

– Мне нужно привезти из Москвы одного урода, – обращаюсь к Максу, поглядывая на Хрустальную. – Всю информацию скину сообщением, это надо сделать без лишнего шума, – добавляю коротко и по делу.

– Кто он? – интересуется друг.

– Мертвец, – цежу сквозь зубы. – Сам не езжай, ребят наших отправь.

– Понял, – вздыхает, бросив взгляд на Алю. – Сдалась? – спрашивает, и я прищуриваюсь в ответ. – Сияешь, как новогодняя ёлка, – добавляет с усмешкой.

– Могу нарисовать тебе фонарики, чтобы по ночам хорошая видимость была, – проговариваю и, достав пачку сигарет, иду к выходу, Макс следует за мной, и мы тормозим на крыльце.

– Ладно, – отмахивается, прикурив. – В конце недели первая гонка сезона, а на следующей – бои, – сообщает, ведь теперь он всем занимается.

Конечно, всё контролирую. Другу я доверяю, но мы не можем допускать ошибок, это наша репутация, а в этом мире терять лицо чревато последствиями.

– Хорошо, – коротко киваю, затянувшись никотином. – С ментами договорился?

– Да, отвалил бабла, правда они начали шуметь, мол, мало, надо ещё, но я пресёк эти попытки вымогательства, – посмеивается, потушив окурок и бросив в урну.

– После гонок добавишь, чтобы проблем не было, – проговариваю, как раз когда дверь открывается и на крыльце появляется Хрустальная, будто принеся с собой больше света.

Пиздец я влип, конкретно так, по самые уши, но жуть, как мне это нравится. Ощущение капитальных перемен, непонятно, незаметно, какие именно, но чувства именно такие.

– Едем? – спрашиваю и выбрасываю сигарету.

– Да, – отвечает и, кивнув с улыбкой Максу в знак прощания, подходит ко мне, тут же оказываясь прижатой одной рукой к моему боку.

– На телефоне, – бросаю другу, и он понимает всё. – Пообедаем где-нибудь? – интересуюсь у Хрустальной девочки.

– Может, лучше я что-нибудь приготовлю? – задаёт встречный вопрос с румянцем на щеках.

– Чтобы ты сидела полдня на кухне? Нет, – мотаю головой, открывая пассажирскую дверь.