Близилась к концу весна. В последних числах мая Березка неожиданно получила приглашение из Кельна, от бывшей сокурсницы Нюры: та после окончания вуза сразу уехала в Германию вместе с мужем. Ее супруг Леонард занимался галерейным бизнесом, поддерживал контакты с русскими художниками. Березке предложили выставить несколько тематических картин в их галерее, совместно с работами других мастеров.

– Даже не знаю, что выбрать, – сказала она Совке, расставив вдоль стен полотна. Присела на диван, задумалась.

– Мне кажется, можно взять любые, они все хороши, – предложила Совка.

Березка сделала гримасу.

– Не все стоящие. Быть может, вот эту… – она поставила одну из написанных с год назад картин на мольберт.

– Что скажешь?

Совке эта картина не нравилась: набережная Москвы-реки, заходящее солнце размазывается в темных колючих волнах, на переднем плане тени прохожих огибают светловолосого паренька со скейтбордом, а он, придерживая доску ногой, смотрит на блики в воде. И хоть вокруг была Москва, эта река и солнце в ней довлели над всем и были какими-то неправильными, и город вокруг выступал лишь бутафорией. Чувствовалось что-то безнадежное и пораженческое. Картина называлась «В поисках координат».

– Тебе виднее, – сказала Совка, дипломатично уходя от ответа. – Там будут художники, искусствоведы. Нужно произвести на них впечатление.

– Не беспокоюсь я об их впечатлениях, – пробурчала Березка. – Я пишу то, что хочу и как хочу. Недавно разговаривала с одним человеком. Ди-джей на попсовом радио. Хотел картину заказать. Сказал мне: «Яна, ваше имя в Москве на слуху. Сегодня спрос на древнеславянскую тематику. Вы в тренде, вы – модный художник». Меня чуть не стошнило от этих офисных словечек. В тренде! Модный! Словно я одежду шью. Заметила ему это, а он так серьезно сказал, что во все времена все определяло и определяет слово «мода». Я после разговора с ним подумала, что, будь я писательницей, обязательно бы сочинила что-нибудь абсурдистское на эту тему. Мода на талант, на глупость и бездарность, мода на доброту и сострадание, мода на безумие и нравственность. Все уже давно привыкли, что подлинные чувства и мысли заменились постмодерновым позерством и шоу. Весь жизненный путь человека выражен сегодня в селфи. Это и есть современная концепция вечной жизни. В общем, вся эта игра в бред не для меня. Отказала я вежливо тому ди-джею, – Березка усмехнулась и провела тыльной стороной кисточки по носу. – Ну их всех с их модой. Все-таки нужно решить, что выставлять.

Совка, не желая мешать, пошла к себе заниматься травами и настойками.

Нужны были пять работ. Березка долго думала и отобрала подходящие, включая «В поисках координат».

На одной картине светлая Берегиня и могучий Сварог расположились возле костра, окруженные людьми, пришедшими увидеть и послушать своих богов. Другая картина, немного ироничного толка, запечатлела встречу славянских воинов из разных родов возле реки: сложив оружие, они смотрели в небо, судя по выражению их лиц, каждый видел там что-то свое. На третьем полотне юная арфистка пыталась взять нужный аккорд; арфа – большая и причудливо изогнутая, раскинулась широко под ее маленькими руками. Создавалось впечатление, будто девочка пытается удержать крыло огромной птицы, рвущейся ввысь. На последней картине, самой большой, была изображена парашютистка в момент приземления, окруженная вытянутыми и переплетенными домами и деревьями. Из ее поднятых над головой рук лился на землю лунный свет.

Березка вернулась из Германии через две недели.

У Совки в это время сидела на приеме пожилая женщина с внуком, страдающим эпилепсией. Она оставила их на минуту и вышла к дочке.

– Ну как оно? – спросила, улыбаясь, она. Березка плюхнулась в кресло, сняла бейсболку и устало разворошила густые волосы.

– Зер гут! Все хорошо, мам. Не хочу тебя отвлекать. Я пока искупаюсь с дороги, а позже все расскажу.

Вечером сели ужинать. Березка поведала о встрече с сокурсницей Нюрой и ее мужем Леонардом, о выставке и Кельне.

– Из России там, кроме меня, были живописцы из Архангельска, Вологды, Питера и Саратова. Ну а я Москву представляла, – рассмеялась Березка. – Еще замечательные мастера из Киева и Минска, Сиднея и Нью-Йорка, даже из Токио. Из разных стран Европы русские художники тоже выставлялись. В общем, большой показ получился. Я не ожидала такого масштаба.

Она принялась рассказывать подробности.

– А интервью у вас брали? – спросила Совка.

– Конечно. И не один раз.

Березка горестно вздохнула и закатила глаза.

– Кажется, я там напоследок ляпнула что-то лишнее.

– Это как? – удивилась Совка.

– Сейчас расскажу, – Березка налила еще чаю и взяла кружочек домашней колбасы.

– В последний выставочный день подходят ко мне в галерее трое: немец, араб и негр. Немец обычный такой, рыженький. Араб представительный, в восточной одежде: длинная белая, кажется, кандура называется. А негр в рваных джинсах, цветная рубашка, длинные косички-дреды – в общем, как только что с Ямайки. Представились: Мориц, Асаф и Гази. Стали на английском о картинах расспрашивать.

Я объясняю, насколько знание языка позволяет. Вижу, они странно улыбаются и подозрительно вокруг оглядываются, в картины тычут. Асаф и Гази на арабском заговорили. Потом опять перешли на английский. Мне это надоело. Я позвала Нюру, она стала переводить. Оказывается, их очень удивило, что на выставочных картинах, и моих, и других художников, изображены исключительно белые, славяне. Ну, я сразу поняла, откуда ветер дует. А они подходят к моим работам и спрашивают словно в шутку: почему вот у вас одни светловолосые люди везде? Разве в России нет людей с темными волосами?

Я им отвечаю, что у нас всяких хватает: и светлых, и темных, и рыжих, и лысых. А в моем случае выбор цвета волос был сделан для того, чтобы сразу была понятна этническая идентификация. К тому же выставка тематическая, нужно же понимать.

Они не унимаются, окружили меня и объясняют, что необходимо соблюдать политкорректность даже в искусстве. Я на них смотрю уже как на чудаковатых и спрашиваю: а вас не смущает тот факт, что представители других рас и этносов жили совсем на других территориях и к славянам не имели никакого отношения? Они мне отвечают, что это вовсе не важно.

Тогда я начинаю понимать, что это либо провокация, либо клиническое безумие, которое сегодня накрыло весь Запад. Но держусь и поясняю им: вот представьте, что кто-то снял кино о жизни замечательного арабского медика Ибн Баджи. Главного героя играет светловолосый скандинавский актер-гомосексуалист. А что? Политкорректность в обе стороны должна работать. Обращаюсь к негру Гази, говорю ему: значит, для вас нормально, если снимут фильм о Луи Армстронге, где талантливого саксофониста играет белая актриса? Чтобы уж наверняка не обвинили представителей темнокожей расы в неполиткорректности и сексизме заодно. Как вам такое? Повернулась к рыжему Морицу, предлагаю: могу написать ваш портрет в образе араба. Хотите?

Вижу, они сильно озадачились. Не ожидали, что я выскажусь так открыто. Европейцы боятся таких тем, как чумы. Эти трое думали, я тоже начну мямлить и придумывать отговорки. А я чувствую: достали они меня.

Начала импровизировать. Говорю Асафу, что у русских традиция есть очень важная: если ты с незнакомцем поговорил, то нужно к нему в гости приехать, на его историческую родину. Так что я к нему приеду погостить на Ближний Восток. Он сначала оторопел, но быстро взял себя в руки и заулыбался. Говорит: «Это будет чудесно!». А я продолжаю. Объясняю, что у нас принято в гости ездить со всеми родственниками. Асаф продолжает кивать, но уже не улыбается. Я его успокаиваю: мол, мы хорошие люди, все мои родственники такие чудесные и прекрасные, спокойные и благожелательные. Поживем у вас, говорю, сколько-то. Вижу, Асаф зависать начинает и переспрашивает Нюру: может, она что-то неправильно перевела? А Нюра, молодец, сориентировалась сразу и серьезно так поддакивает.

Я Асафа спрашиваю: ну так как? Он наконец сообразил, что я шучу. Снова повеселел. Сказал, ему нужно время, чтобы подготовиться к приему гостей. Окей, говорю, мы подождем, а потом приедем. Правда, есть у нас строгий обычай: мы несколько раз в сутки поем на всю округу «Калинку-малинку». Пусть соседям вашим помешаем, но запрещать нам этого нельзя, это будет для нас большим оскорблением. Надо же уважать наши правила. Но вы, достопочтенный Асаф, не беспокойтесь, мы все очень, очень хорошие люди! Конечно, вам придется убрать часть восточного колорита вашего жилья и добавить в него славянской атрибутики, чтобы моих родственников не оскорбить и не обидеть. Но они такие славные люди! Они очень, очень мирные люди. Так что вам с нами будет весело и приятно. Кстати, а можем мы с собой привезти свининки? Нам без нее и дня не прожить.

Вижу, Асаф насупился. Мориц вылупился на меня. А Гази расхохотался и говорит: «Это русская шутка!». И что-то на арабском другу сказал. Асафу моя шутка очень не понравилась. И он уже так неприязненно, хоть и с улыбкой, говорит мне: «Вы меня обижаете своими нехорошими намеками».

Ну, думаю, все равно нечего славного из этого разговора уже не выйдет, поэтому скажу все, как есть. Тоже улыбаюсь. Объясняю: нет, это вы меня обижаете. Я вас троих знать не знала и ведать о вас не ведала, вы сами подошли и стали мне абсурдные советы давать. А еще, Асаф, вы не желаете моих родственников принимать у себя. И жилье вот не хотите переделывать. Злой вы. Совсем не толерантно рассуждаете. А если серьезно, я вам вот что скажу: вообразите, Асаф, что миллионы и миллионы представителей моего этноса наводнили страны Ближнего Востока. Большая часть из них сознательно нарушает ваши законы и совершает преступления. Местные власти закрывают глаза на все, запрещают об этом публично говорить – и это тоже преступление. Более того, власти внушают всем мысль, что виноваты сами жертвы, а мигранты – невинные овечки. Другая же часть переселенцев вроде и не агрессивная, даже наоборот. С улыбками, мягко, но настойчиво постепенно они добиваются изменения уклада жизни, культуры, законов и запрета всего того, что не соответствует их менталитету и религиозному мировоззрению, даже в вещах непринципиальных. Всюду внедряют свой быт и традиции. Они говорят о мире и добре. Но ведут себя так, словно весь мир должен крутиться исключительно вокруг них. Они твердят о понимании и уважении. Сами же они вовсе не желают уступать хотя бы в малом, ради уважения и понимания окружающих. И вы, Асаф, с ужасом видите, что становитесь чужаком в собственной стране, которая уже и не ваша вовсе, а мигранты предлагают вам покинуть ее. Ну как? Вот мне такая картина не по душе. Не хочу я, чтобы мои добрые и мирные соотечественники оккупировали ваши страны, у нас и своя имеется.

Гази состроил комическую гримасу, а вот Асафа и Морица перекосило, они возмутились: «Вы зачем так плохо говорите? Мультикультурализм – это высшее достижение политического развития!».

Я говорю: бросьте эти заученные штампы, мультикультурализм давным-давно протух. Потому что однонаправленная у вас политика выходит. По принципу «Твой дом – мой дом, а мой дом не смей трогать!». И решила напоследок практический пример привести Асафу. Вы, спрашиваю, бараний жир едите? Он удивился: «Ем, конечно». Я продолжаю: а воду со льдом пьете? «Да, – говорит, – и очень люблю в жару!». Улыбаюсь ему: а вы пробовали запивать бараний жир ледяной водой? Он глазами захлопал, не понимает, куда я клоню. «Нет, – осторожно так отвечает, – с желудком будут проблемы, эти продукты нельзя совмещать». А я спрашиваю: почему? Жир бараний плох или вода? «Хорошие, – говорит, – просто нужно их употреблять раздельно».