Я вспомнил, как позавчера поцеловал ее в щеку после секса. Об этом жесте не знает даже она сама, но это проявление того странного, той ниточки, что связывает нас по-настоящему, поверх созданных семьей и обществом стальных оков, которые на самом деле совершенно нас не держат, требуя лишь покупать ритуальные подарки при случайном сексе на стороне.

Мать, убедившись, что не сможет больше улучшить положение Айранэ, посулила главврачу золотые горы, если все кончится положительно, пообещала череду неприятностей в случае, если все пойдет не по плану, и уехала домой.

А я остался и сидел у стеклянной стены еще часа два, размышляя о том, что с нами происходит и что мне делать дальше.

– Ты ничем ей не поможешь, – сообщил Гоша Володиевич, подавая мне стаканчик с плохим кофе из местного автомата. – Езжай домой, не смущай санитарок.

В этот момент я обратил внимание на то, что он на самом деле очень невысок, да к тому же еще и кряжист. Общаясь с ним, я как-то по умолчанию считал, что говорю с ровней, человеком из высшего класса.

И он всем – манерой общения, повадками, внутренней уверенностью в своей правоте – всячески подтверждал это.

Но вот это «не смущай санитарок» повернуло во мне какой-то внутренний рычажок, и я понял, что мой собеседник вырос не в нормальной семье, не в клане, а в коммуне, среди сотен пацанов и всего лишь с несколькими воспитателями, как правило далекими от педагогики и не способными справиться с ордой подрастающих маленьких мужчин.

Он смог вырваться из трясины, получить хорошее образование. Наверняка женился – и наверняка поздно. Жену нашел сам. От одной этой мысли меня охватывал трепет. Как можно самому выбрать себе пару? Как потом делать карьеру? Как отвечать за этот свой выбор?

У него не было дядьев, через которых он мог бы передать жене важное, то, что, может быть, смущаешься пояснить даже себе. Не было матери, которая бы контролировала жену, уберегая ее от дурных решений.

Гоша Володиевич сделал себя сам. Он собирался стать родоначальником собственного клана. Он принимал на себя ответственность, которую по правилам нашего общества принимать не мог.

Ответственность за себя.

За жену.

За этих жоговых санитарок.

– Ты сам выбрал жену? – спросил я и сразу понял, что вопрос очень грубый.

– Не совсем, – ответил врач, прихлебывая из своего стаканчика. – Я был интерном, уже задержался там, никто бы не дал мне работу практикующего врача, пока я не женат, а я даже не представлял, как к этому подступиться. Санитарки не подходили, это тупик для карьеры. Да и вообще они замуж не хотят, для них это тюрьма. Девушки-интерны сплошь из хороших семей, я для них никто, меньше чем пустое место, чудо такое – смотришь, а скальпель в воздухе висит, вот так, я думаю, они меня видели.

– И как же в итоге? – уточнил я.

– Главврач нашла пациентку с гормональным сбоем. Из анклава, самой бездны, но она программист хороший, самоучка. У нее Блеск мог начаться почти сразу после предыдущего. Представляешь? Три раза подряд – и организм не выдерживает, она труп. Она лечилась после двух Блесков подряд, врачи сказали, что в следующий раз могут не откачать. Главврач предложила, я пошел посмотреть на нее. Красивая. Умная. Говорит быстро, конечно, – поначалу ни жога не понимал! В школе же толком общей речи не учат, во всяком случае в анклаве и коммуне. Кому нужно по работе, потом доучиваются. Ей было не нужно.

– Главврач предложила вам обоим?

– Нет, только мне. Сказала, что если не я – умрет она в следующий раз. Вроде как тестировала меня на зрелость, или еще что… Я ее, вообще-то, не понимаю. Точнее, сегодня вроде бы понимаю – а завтра она что-нибудь отмочит, и не понимаю, а она же мой руководитель! Ну, в общем, забрал я историю болезни, моя будущая жена была моим первым пациентом-женщиной, ну, понятно, как у интерна. Разговаривал с ней. А перед выпиской предложил сойтись. Попробовать.

– И как?

Гоша Володиевич допил кофе, тяжело вздохнул и выкинул стаканчик в мусорку.

– Она тоже не дура, понимала, что Блеск ее убьет. Поначалу мы оба были уверены, что ничего не получится. Ну, вроде как болезненная терапия. Лекарство, которое выглядит ничуть не лучше болезни. Это я про совместный быт. Секс опять же… Никто ведь не учил, в интернете чушь какая-то ненатуральная. Ей больно, мне неудобно, мы говорить об этом не умеем! Понятно, что гормоны у нее в норму приходят, она живет, но радости это не доставляет. А потом само сложилось. И я понял, как что делать, и она начала чувствовать, когда надо, а когда нет. В еде нашли блюда, которые обоим нравятся. Завтракаем и обедаем каждый своим, а ужин – общий… Женились, ее на работу взяли в крупную компанию, мне практику дали. Потом дочь родилась; сейчас, если сын будет, стану завотделением, главврач прям вот твердо пообещала. Дом от государства, дотации – я никогда не чувствовал себя таким защищенным.

Я ощущал, что ему хочется выговориться и при этом общаться ему не с кем. Не было у него ни дядьев, ни двоюродных братьев. Круг высшего общества его не принял, что вполне логично, и моим собратьям по классу он был неинтересен. А все, с кем он рос, остались далеко позади, среди аутсайдеров.

– Когда она проснется? – кивнул я на Айранэ.

– Когда разбудим, – ответил Гоша спокойно. – Может, завтра, а может, через пару дней. Организм еще пока чистится, процедура эта неприятная и болезненная, зачем девушку зазря мучить… А вы как женились?

– Как обычно, – ответил я. – Мать выбрала перспективных девочек в нашей школе и провела переговоры с их родителями. В итоге осталась одна – она устраивала мою мать, а я устраивал ее родителей. С сексом проблем не было, дядья мне все рассказали, как что делать, чего ни в коем случае не делать. Радости поначалу тоже особой не было, как-то пресно, что ли… Обязаловка. Потом научились получать немножко радости. Я – точно, она вроде бы тоже. Однажды ко мне приходила тетушка, сказала, чтобы я во время секса одну вещь не делал, а другую – наоборот, делал обязательно. Как-то так…

Гоша Володиевич тяжело вздохнул. Я чувствовал, что у него есть еще вопросы, но он стесняется их задавать. И тогда я спросил:

– А во время Блеска у вас было?

Гоша кивнул:

– У нее ведь синдром Раута-Трапса, Блеск в любой момент может начаться. Регулярный секс снял проблему отчасти, но не полностью. Несколько раз было. Ужас! Я вообще себя не контролирую, тело само решает, один раз она мне губу порвала, в другой – я ей ребро сломал.

– А удовольствие? Ну, от секса?

– Какое там! – махнул рукой Гоша Володиевич. – Никакого удовольствия, только боль, вина, сочувствие… Каждый раз очень тяжело переживали, особенно она, приходилось убеждать, что все нормально, не брошу, переживем.

Мы попрощались, затем я посмотрел на Айранэ, прижал ладонь к стеклу, убрал и некоторое время смотрел на свой отпечаток. Заболела голова – видимо, это было «раннее похмелье», о котором меня когда-то предупреждал дядя Лёня: когда выпьешь, но не допьешь, а потом такой вот «недопитый» еще несколько часов бодрствуешь.

Я вышел из больницы в смешанных чувствах. Для Гоши Володиевича секс с женой под Блеском был ужасен, возможно, потому, что он терял контроль над собой. Я – если быть совсем честным – никогда себя не контролировал. Более того, меня все время контролировали снаружи, вся моя жизнь была бегом от стенки до стенки в замкнутом пространстве.

А во время Блеска Раннэ я вырвался из клетки, был вне правил, в какой-то мере – свободен. И может быть, поэтому с Раннэ почувствовал удовольствие так ярко. А может, и вправду это какая-то перверсия и я извращенец?

Дома меня никто не ждал, записок не было, я разделся, приготовил одежду на завтра и лег спать.

Боялся, что головная боль не позволит уснуть быстро, но на удивление, едва коснувшись головой подушки, я уже спал.

Разбудил меня звонок телефона. Саня Никитыч скороговоркой потребовал, чтобы я ехал в Ивановскую коммуну – одно из мест, где воспитывался мужской молодняк. Впрочем, там же, имея шанс ни разу не встретить ни единой женщины, многие проживали всю жизнь.

Коммуна – это анклав, вывернутый наизнанку.

Предполагалось, что я возьму интервью у руководителя коммуны, Гоши Васиевича. При этом сразу я не спросил, а потом решил не перезванивать, но такая поездка для специалиста моего уровня считалась почти оскорбительной.

Ладно бы это был заезжий певец, мировая звезда. Или кто-нибудь из министров. Но – руководитель коммуны? Мелкий чиновник, который, скорее всего, даже нормально не говорит на общей речи – только на низкой?

С другой стороны, ехать в редакцию, где я почти наверняка не сдержался бы и пошел выяснять отношения с Алаяной, которая явно была причастна к отравлению Айранэ, мне не хотелось.

На выходе из мужской половины меня встретил дядя Марат.

– «Драгона» починили, – сказал он. – Встало почти в семьдесят рублей, я из своих заплатил, но жду, что ты вернешь до конца месяца.

– Конечно, – кивнул я беспечно, но, едва получив ключи, задумался. А откуда я возьму такую сумму? Насколько я знал, у женщин была целая история с кредитами, какие-то сложные маневры, когда можно перехватываться деньгами и быстро возвращать без процентов или почти без процентов.

Но у мужчин только один вариант – занять у кого-то из своих. Второй – заложить что-нибудь в мужском банке – я не рассматривал.

Можно еще пойти в один из общих банков, там, по слухам, есть шанс выцыганить как раз кредитную карточку из тех, которыми пользовались женщины… Но я заранее представлял, как на меня будет смотреть операционистка.

«Драгон» сиял – судя по всему, его не только починили, но еще и отполировали, и стало ясно, что он цвета темной морской волны. Я не баловал машину мойкой, не полировал ни разу за четыре года и потому почти привык, что автомобиль у меня черный.

А он – темно-зеленый! Красавец!

Внутри тоже сделали химчистку, и я с наслаждением сел в светлый кожаный салон. Пахло новой машиной.

– Сегодня будет отличный день, – уверенно сказал я.

До Ивановской коммуны добрался без происшествий, на въезде потребовали оставить машину на стоянке. Действительно, в коммунах бо́льшая часть улиц – пешеходные, и внутрь запускают только служебные авто, развозки и грузовые, ну и автобусы.

Запарковав «драгона», я с удовольствием провел ладонью по выгибающемуся мощному крылу и двинул в сторону администрации.

Но, не сделав и двух шагов, встретился взглядом с одним из уборщиков в розовой форме заключенного.

Он был выше остальных мелких нарушителей и выделялся среди них, как медведь в своре псов.

А еще это был мой покойный дядя Сема.

И он смотрел мне в глаза, не отводя взгляда, пока охранник не крикнул:

– Ну чего застыл? Мусор сам себя не соберет!

– Какой у него срок? – спросил я, подходя.

– Четырнадцать дней, два отработано. – Охранник облизнул губы, вставая с места. – Выкупить хочешь? Он должен будет дать согласие. Новые правила!

– Я согласен, – сказал дядя Сема, не переставая смотреть мне в глаза.

– Сколько? – уточнил я.

– Рубль семьдесят за каждый день. За двенадцать получается… Получается…

– Двадцать рублей сорок копеек, – произнес дядя Сема. – Двадцать один рубль для ровного счета.

– Двадцать два, и я сам заполню документы. – Охранник посмотрел на меня и усмехнулся.

Я достал бумажник и долго пересчитывал – вышло двадцать один семьдесят. Попросив подождать, вернулся к машине и выгреб там из бардачка горсть двадцатикопеечных, которые хранил для паркинговых аппаратов в центре.

– Еще бы копейками набрал, – проворчал охранник, но от денег не отказался.

Через четверть часа мне передали документы, по которым я имел право на использование работ Вани Изевича в течение двенадцати дней. При этом я обязался кормить его и соблюдать его право на восьмичасовой сон и двухчасовой отдых каждый день, а также на выходной не реже, чем раз в восемь дней.