– О, да, – усмехнулся Шацкий, – кипит так, словно тысячи чертей поджаривают одну огромную сковороду… Честно говоря, жара здесь просто страшная. А от нефтевышек и моря не видно. Это, пожалуй, самое большое разочарование. Я был поражен тем, как берег устлан скелетами уродливых конструкций: мосты, коммуникации, пирсы, нефтекачки. Да еще эта пыль – бррр… – он поежился и снова насмешливо произнес: – А я-то думал накупаться вволю.

“К чему это он клонит? Город как город, не лучше и не хуже других, наверное,” – Кадашев заметил, что уже пару секунд постукивает по столу пальцами. Все-таки этот господин вызывал странные чувства. С одной стороны, Кадашева привлекали его молодость и энергичность. Но с другой, эта же молодость и его солидный капитал, да и немалый опыт в транспортном деле и золотодобыче вызывали определенное восхищение и даже странную робость. Рядом с ним никак нельзя было упасть в грязь лицом. А ведь образования и знаний Павлу Ивановичу весьма не хватало. Все это время их нехватку он компенсировал громадным жизненным опытом, и все-таки страшно боялся облажаться, показав свое невежество.

Однако, пытаясь не показывать своей неуверенности, Кадашев убрал пальцы со стола и произнес, пытаясь говорить также слегка вальяжно и деловито:

– Помилуйте, но как же без этого? – он энергично потер руки. – Сегодня Баку – крупнейший поставщик нефти и ее продуктов не только в России, но и во всей Европе. Без того, что здесь производится, промышленность многих стран просто встанет. Как же быть? Приходится чем-то жертвовать.

– Да, к несчастью для Баку, – Никита Васильевич снова усмехнулся. – Здесь добывают то, что нужно слишком многим, а в жертву приносится многовековый город со своим укладом и бытом. К сожалению, мы совершенно не готовы понять истину, дорогой Павел Иванович, что разрушить хрупкий древний мир просто, а вот восстановить его и сохранить даже со всеми миллиардами, что отсюда выкачиваются, будет нелегко…Э, вы бывали в Риме? – спросил он вдруг.

– Бывал, – удивленный вопросом, Кадашев кивнул, снова отпивая воды, и, невольно усмехнувшись, продолжил с легким раздражением: – Пару лет тому назад ездили с супругой. Ничего особенного. Я устал ходить по всем этим развалинам. Супруга извела меня совсем: то ей Колизей, то ей соборы какие-то подавай. А там все не по-нашему. Даже молятся по-другому. И попов этих – тьма. По мне, так бездельники одни. Я все переживал, как тут дела. Признаться, не любитель я всех этих праздных путешествий. Поглазеть, поохать, поахать. Не понимаю этого.

Шацкий насмешливо улыбнулся, покачивая ногой в модном ботинке.

– Ну, даже если так, мою мысль вы поймете. Так вот, представьте, если в округе Рима найдут залежи нефти? – Кадашев усмехнулся, уловив его мысль, и невольно кивнул, когда Шацкий добавил: – Человеческая жадность и жестокость способна уничтожить все, не моргнув даже перед собственной историей. От Рима просто ничего не останется.

– Ну, стоит только радоваться, что этого до сих пор не произошло. А все-таки Баку становится лучше. И мы, местные заводчики, премного этому способствуем. Вот, недавно, нашими общими усилиями был открыт бульвар на Набережной, – Кадашев, пытаясь развернуть разговор в более позитивное русло, показал в сторону, где за стенами ресторана простирался живописный бульвар. При этом сам он слегка вспыхнул, не то от жары, не то от собственных слов, говоря: – Да и ваш покорный слуга считает своим долгом помогать местному училищу. Вот недавно мы с супругой передали в дар им книги, да ссужал пару раз им на ремонт крыши и канализации. Ну, а то, что нет университета, по мне, так время придет, и будет. Негоже гнать лошадей.

Шацкий с улыбкой кивнул, все так и продолжая сидеть откинувшись на спинку стула и покачивая ногой.

– Не принимайте на свой счет, дорогой Павел Иванович. Согласен, в этой части Баку поистине хорошо, Набережная приятно удивила меня. Слышал, что городу обещают провести воду и сделать городские купальни? На это хотелось бы посмотреть.

Кадашев согласно покивал и озадаченноотозвался:

– Вода – это истинная проблема, Никита Васильевич. Вопрос трудно решаемый, несколько проектов рассматривались Думой, и вроде работы уже идут. А сколько денег уже вложено! – он присвистнул и развел руками. – А воз и ныне там!

– Ну, как же, дорогой мой Павел Иванович, чем больше каравай, тем больше едоков.

Кадашев согласно кивнул.

Наконец, стол заставили яствами: в центре на овальном блюде стоял запеченный осетр, политый маслом, в отдельной тарелке – ароматный аджапсандал¹⁴ с белым репчатым луком, кориандром и базиликом, бараний люля горкой в два ряда лежал на плоской тарелке и источал невероятный запах. Тут же стоял графин с гранатовым соком и бутылка Мадраса. Еда была изумительная, а потому собеседники на несколько минут были заняты исключительно пищей.

После очередной порции люляШацкий, наконец, заговорил:

– Чертовски вкусно! Я, признаться, соскучился по хорошей пищи. Сами понимаете, в глухих лесах не до излишеств. Кого удалось поймать, того и съел, – он усмехнулся сам над собой, весьма умело орудуя ножом и вилкой, что выдавало в нем человека из благородных. Отметив это, Кадашев невольно передернул шеей. Ничего, и не с такими господами приходилось дела иметь. Между тем, совершенно не замечая некоторого напряжения в Кадашеве, Никита Васильевич весьма любезно продолжал: – Как ваша семья? Как имение?

Взгляд Кадашева потеплел при упоминании о семье, и не без удовольствия он отозвался:

– Благодарю за участие, дорогой Никита Васильевич. Все своим чередом и молитвами моей милой женушки. Майское – рай на земле… Жду не дождусь отправиться домой, а то ведь здесь, правда, дышать нечем. Фабрики и заводы работают сутки напролет. Но ведь кто-то должен работать и давать стране топливо, хлопок, шелк, металл. Вы много путешествуете, Никита Васильевич, вот и про Рим рассуждаете. Неужели в Европах лучше? – Кадашев смачно облизал большой палец после съеденного осетра и в упор посмотрел на Шацкого.

– Да, как вам сказать, дорогой Павел Иванович? Я, правда, много, где бывал. Многое меня удивило и даже восхитило. Но, стоит где-то подзадержаться, невольно начинаешь подмечать и уродливые трубы, и вышки, и цистерны, и вздыбленную почву, изрытую в поисках руд и нефти.

– Ну, это, знаете, как в чужом доме. Вроде все хорошо, потчуют тебя и угощают, а все равно подмечаешь, что крыльцо отошло, дверь скрипит, крыша течет, да мясо пересолено, – посмеялся Кадашев, держа перед собой сочный люля, с которого жир с соком аппетитно капал на белую фарфоровую тарелку. – И невольно радуешься, что это чужой дом, не так ли?

– Пожалуй, – Никита улыбнулся, накладывая в тарелку аджапсандал. – С другой стороны, Павел Иванович, в своем доме иногда годами ходишь и не подмечаешь, что крыльцо отошло, да дверь скрипит. Мы в своем дому вообще ничего не замечаем. Ни миллионов безграмотных, ни недостроенных дорог, ни глухих деревень, где люд совершенно дикий и дремучий. И это наш дом, не чей-то! – он усмехнулся. – Недавно читал в одном журнале статью, посвященную трехсотлетию нашей династии. Так там, среди прочего пафоса, сказано, что Россия стоит на первом месте в Европе по рождаемости. Как вам? – Кадашев одобрительно кивнул, а Никита усмехнулся и добавил: – Но только там не сказано, что из родившихся, половина и до пятилетнего возраста не доживает. Видите ли, если сопоставить отчеты наших земств, а мне доводилось с ними познакомиться, так мы и по детской смертности в лидерах. А почему? Да потому что, поверьте на слово, чуть дальше от крупных городов, там и не слыхивали про врачей и медицину.

– Помилуйте, Никита Васильевич, – снова произнес Кадашев с некоторым недовольством, – есть проблемы, конечно, но все решается посильными способами. Все-таки Россия-матушка велика и сильна, как никогда!

– Да, велика Россия, да только порядка в ней нет, – Никита Шацкий отодвинул в сторону пустую тарелку и, беря бокал с вином, добавил, глядя на Кадашева: – Сильна, говорите? Не знаю. По мне, так сила и тяжесть далеко одно и то же. А наша страна скорее тяжела, как огромный тяжеловесный поезд с гружеными под завязку вагонами, и несется на всех парах, сотрясая землю. Да только команды в кабине нет! Несется сама себе, не зная куда. И горе ей, если команда не найдется. Без толкового машиниста улетит под откос, и мало никому не покажется.

– Что-то вы, Никита Васильевич, больно резки в своих суждениях. Вы же часто бываете в столице. Да и, помнится мне, в свое время были знакомы с его сиятельством Петром Аркадьевичем¹⁵, успокой, Господи, его душу, – Кадашев набожно перекрестился. – Не уж все так безнадежно?

Шацкий неопределенно повел головой, отпивая вино.

– Петра Аркадьевича знал хорошо, даже подумывал согласиться на его предложение поступить на службу в ведомство путей сообщения. Но Бог уберег, – он усмехнулся. – Что хорошего в этой столице? Пожил я там, в студенческие годы. Климат паршивый, что через одного все чахоткой маются, и все эти чахоточные в конторы пытаются пробиться. И неважно, что за контора, неважно, каким делом заниматься, лишь бы место было посолиднее, да посытнее. В итоге – серость, непроходимая, чудовищная безынициативность. Все, что их заботит, как бы выслужиться…Нет уж, я много раз себя поблагодарил, что не пошел на службу в ведомство. Скорбно видеть, как уважаемые, приличные люди начинают изменять сами себе, – он снова усмехнулся, взглянув на Кадашева. – И все же Россия сильна своими людьми, среди которых есть весьма толковые и предприимчивые лица. Взять хотя бы вас, Павел Иванович. Но ведь и вы здесь, а не там, – он кивком показал наверх. – Почему? – он вопросительно смотрел на Кадашева несколько секунд.

На его вопрос Павел Иванович скептически пожал плечами и произнес:

– Так стар я уже в политику лезть…Там нужны люди молодые, смышленые, образованные, как раз такие, как вы, Никита Васильевич, – он для убедительности кивнул, внимательно глядя на собеседника, который в ответ снова усмехнулся.

– Молодые, смышленые и образованные, говорите? Где же они? А я вам скажу, везде, только не там! Потому что для многих это вопрос совести: либо ты за Родину, либо ты за государеву службу.

Кадашев нахмурился, подаваясь слегка вперед, в упор уставившись на Шацкого, и спросил:

– Что-то я в толк не возьму, к чему вы клоните, Никита Васильевич. Разве государство и Родина разные вещи? По мне так это вещи неделимые.

Шацкий насмешливо взглянул на Кадашева, откидываясь на спинку стула.

– В самом деле? Вы уверены в этом? Возьмем вас. Давеча, позапрошлой зимой, Павел Иванович, вы мне рассказывали, как семья ваша, крестьянская, лямку тянула изо всех сил, чтобы выжить. Как вы с малолетства на баржах да пирсах спину надрывали, чтобы матери с отцом помочь. Так кто же вас в такие условия загнал? Родина? Нет, государева власть! Она же, слава богу, даровала вам свободу. Да только потом ей же показалось, что слишком много дала, надо бы часть забрать обратно, например, волостные сходы и право принимать в учебные заведения детей крестьян. Что, не так? Власть – это люди, обычно мало обеспокоенные судьбой Родины, чаще их волнует только карьера и личные перспективы. К несчастью, их становится все больше и больше.

Кадашев поежился, очевидно, испытывая неловкость за напоминание о его прежнем статусе, а еще с досадой почувствовал, что разговор еще дальше ушел от вопроса сделки. И начав заметно нервничать, он потер мясистый нос, откидываясь на спинку кресла, и как бы невзначай произнес:

– Ну, знаете, власть есть везде…Разве что в глухом лесу от нее можно скрыться.