Уже подходя к мусорным бакам, он вдруг остановился и с какой-то странной тупостью в голове уставился на якобы непригодную деталь. Якобы… С хуяли непригодную?..

Решительно развернувшись, рабочий Иванов вернулся в цех. Помещение тонуло в зеленовато-красной дымке нездешних сумерек. Боги станка требовали трудовых жертв от простого народа.

Приблизившись к отделу «манекенов», Иванов убедился, что все коллеги ушли на быстрый перекур. Времени хватит.

Он подошел к будущему менту («манекен» был в фуражке и милицейской форме), расстегнул ему китель и всунул гвоздатое сердце в специальную емкость посередине груди. Полюбовался секунду-другую, затем вынул из кармана пенный усилитель и поспешно залил им бракованный орган. Теперь никто ничего не заметит. Можно оживлять…

Довольный Иванов вернулся на свое место у конвейера. Усталость чуть отступила, появилось желание продержаться до конца рабочего дня.

Иванов, конечно, не знал того, что (в принципе, по его вине) милиционер с испорченным сердцем через несколько лет станет серийным убийцей. И на его счету будет 12 жертв: невинных и честных мужчин, девушек и детей.

Сатана рассыпал на небе звезды… А Бог спокойно спал… Но Голод невозможно утолить… Он вечен, неизбежен… И человечество он не оставит никогда…

Думая об этих вещах где-то на самом конце коридора своего подсознания, Сапожник просто умирал с голодухи. Блокада длилась второй год. И никто уже не понимал, когда она закончится.

Кварталы качались, грозясь обрушиться на улицы и горожан кирпичной лавиной. Дома дрожали, как дистрофичные призраки. От голода рябило в глазах, шумело в голове, покалывало в сердце…

Пройдя под арку переулка, Сапожник вдруг насторожился и замер: живая быстра шла в его сторону, абсолютно не замечая его за мусорным баком. Наверное, хотела успеть обменять карточки на скудный провиант. Наивная.

Рыча на весь двор, Сапожник кинулся к женщине, живая закричала, пытаясь убежать, но нападавший настиг ее отчаянным прыжком, они повалились на стылый асфальт, Сапожник, брызгая гноем из носа и левой глазницы, ударил добычу затылком о землю, живая застонала (как будто в последнем оргазме) и замерла.

А Сапожник, чуть переведя дух, стал насыщаться…

Обглодав лицо минут за пять, Сапожник сорвал с жертвы пальто, давно изъеденное молью, и принялся откусывать мясо с предплечий, радостно чувствуя, что голод уходит…

Поедая еще теплую плоть живой, Сапожник почему-то явственно ощущал вкус пересоленного борща, яичницы с колбасой и курицы на гриле…

И в этот самый момент Сапожнику почему-то рубанули по шее. Проржавелое острие топора вошло в гнилую плоть наполовину, затем на голову обрушился ряд сильнейших ударов штакетиной, Сапожник зашипел, хрипло и надсадно, а через несколько последних мгновений его отрубленная голова покатилась по асфальту отчекрыженным бескровным кочаном.

Двое ленинградских подростков-охотников (Мишка и Лешка) стояли над обезглавленным трупом, пытаясь отдышаться. Один сжимал в руках верный топор. Второй держал штакетную биту.

– Охуенно мы его разъебохали! – сказал Мишка Алехин.

– Да, блядь… Круто получилось… – сказал Леха Михеев.

– А баба? Померла, что ли? – спросил Мишка Алехин.

– А тебе ли не по хуй? – спросил Леха Михеев.

Парни внимательно посмотрели на убитую женщину, которая не двигалась и не дышала. Тут же голова мертвеца раскрыла веки, механически стала вращать глазами и скалить пасть… Леха с привычной сноровкой схватил башку Сапожника за волосы и забросил напарнику в заплечный мешок. Отрубленные головы мертвых обычно сжигали на пустырях, предварительно отчитавшись перед начальником ячейки.

– Давай короче! Еще успеем пайку получить! – сказал Мишка Алехин.

– Не торопись. Всем хватит… – сказал Леха Михеев.

Оставив трупы в переулке (быть может, и они кому-нибудь сгодятся), охотники-подростки устремились вдаль по молчаливому проспекту…

Глава многострадального Ленинграда в это же время кушал «ромовых баб» (так повара между собой называли отрезанные сиськи комсомолок (подавшихся в проститутки от нужды), запеченные в месячных).

Он ел и наслаждался вкусом.

От Ученыча блатные хотели добиться лишь мата. Но он безмолвствовал, брезгливо и отреченно…

Безмолвствовал даже во время изнасилования, прижигания спины и затылка раскаленной ложкой, поедания крысиной башки под недовольным взглядом зэков и долгих ударов по яйцам…

Затем его заставили сожрать дерьмо одного из местных опущенных. Ученыч смолчал даже на это. А издевательства продолжались…

Ученычу кончали на лицо; регулярно поили мочой; обливали кипятком жопу…

Но когда пришла весточка про гибель Берии, Ученыч не стерпел.

Он вышел на центр хаты, как на сцену, приосанился и ко всеобщему изумлению заорал:

– Бляди, блядь, ебаные!.. Пидарасы, суки, мудаки!.. Ебать вас в рот, уроды, сука!.. Петушня, блядь, маразотная!.. Уёбки, на хуй, сраные!.. Гандоны, падла, блядь, с говном!.. Парашники ебучие!.. Пиздопадлы ссученные!.. Ебал я ваших сраных, блядь, мамаш без гандона, сука, гандоны!.. Мудаки пидарасные, на хуй идите, блядь!..

Блатные, оскорбленные такими словами до глубины души, еще долго жрали плохо прожаренную печень Ученыча. А голову сорвавшегося бедолаги (как и умело расчлененное тело после сильнейшего избиения) утопили в параше…

Примерно через сорок дней Ученыч начал приходить к блатным во снах. А некоторым даже являться «вживую» (темным силуэтом в углу камеры, очертанием лица в той же самой параше и глазами из зеркала в душевой).

После таких встреч воры в законе вели себя неадекватно: один неожиданно набежал на ружья охраны (его застрелили во время прогулки); другой блатарь зачем-то задразнил сразу двух вертухайских овчарок (озверевшие псины загрызли мужика в два счета, оставив труп без головы, левой руки и члена); третий обварился в кипящем борще на пищеблоке; четвертый зашкварился, целуясь взасос с «петухами» (его порешили прямо на сходке, даже не дав хоть как-то оправдаться); еще один ворище сел жопой на кирку (острие вышло чуть выше пупка); про остальные случаи уж лучше вовсе умолчать…

Блатные (да и большинство прочих зэков) стали бояться спать. Начальник лагеря, став пить больше прежнего, застрелился, боясь поехать по этапу за подрывную деятельность против страны Советов.

А Ученыч еще долго появлялся в самых темных углах тюряги (неизменно улыбаясь и сверкая очками)…

«Начали мы, значит, внимчиво друг другу надрачивать… Затем пофильдеперились чуточка… И тут-то я ВИЧару насмаркал… Неизболевшися, ушмыркал в гаражняк… Кентурики меня прям сразу кишкодером угостили… Ниндзячимся, значится, по-черному, а тут бабулька дряблая в мозги напахивать всем стала… Ну я ее и кулькнул… А дальше и бухиловасть закончилась… Так надо ж в рыгалеточку трупешить, подхлебаться… И всукнулись нам по пути отмазные зигёры… Всем уебать не получилось, что как бы обидняво… А дальше уж и до ментосов мы дожопкались, что как бы обидняво еще больше… Зажумкали нас колясным ходом, дотрясли, когда вываливать стали, коряшка мой одному на китель блевать начал… Ему по почкам, по еблу… А я на шумяке и сгрёбся за околочку… Ну грамотно убёг, тут ничего не втыкнешь… И уж кислоточку я глотонул тогда… А жополюги набежали уж тогда… Я в кислованночку заплюнулся и переждал… Чертушечки куда-то подевались сами… Ну вылез на метрохе, ветрохай одежу шевелит… Дальше шлепаю: скопыченный в овраге за универмагом, перебрал, бывает… Я хлопнул у него котлы, «кирпичики» и «фиолетку», хорошие, но мятые бумажки, скажу всё, не тая… От кумаров размуськался у барынчиков местных, клеевые, кстати, кореша да клёвые, бывает… Они там бабёху тыркали, немного без обоюдки… Поразвлекались, да… Блядошичка с рассветом ускользнулась, стукнула, морозька… Нас в ментовку, затем к вам… Колорить начали нехило, ребро мне колонули, гниды… Вот и решихнулся я тогда с вами сотрудничать, гражданин начальник…

Дата… Подпись: Александр Самуилович Ветров».

Прочитав всё это, недовольный следователь яростно скомкал листок и резко бросил его в морду подследственного грозным «снежком». Ветров скорбно понурился, уставившись в столешницу, усыпанную засохшими пятнами крови.

– Ты охуел, что ли, мудак?! – рявкнул следак на Саню. – Совсем уже ебанулся… Переписывай, блядь, всё по новой!

Егор Скоба, поправив фуражку офицера НКВД и перезарядив наган привычными движениями (на это потребовалась очередная Вечность, но Егор, конечно же, справился), приблизился к следующему несчастному, чеканя твердый шаг кирзачами по грязи. Тщедушный лагерный капо в давно обосраном белье трясся под порывами ветра.

Скоба равнодушно взвел курок, наставил дуло пистолета в сторону затылка приговоренного и провалился в болото крови, где жуткие пиявки-пули полезли под его мундир, фуражку и веки…

Скоба распахнул глаза: сон кончился (опять херня про то, что он НКВДшник). И началась привычная судьбина зэка: сейчас погонят корчевать пеньки, таскать камни, мыть золото для советской элиты и добывать руду из черной хтони.

В честь какой-то там очередной важной даты раздали праздничную пайку: мороженный кусок селедки, почти не плесневелый хлеб и недоваренную картофелину каждому.

Барачный полудурок Жопоглот опять полез есть жопой (почти безрукий и безногий, «обрубок», он не всегда так делал, но в этот раз никак не смог отказать себе в удовольствии). Смотреть на это было жутко, но почему-то даже привычно…

Вышли на работу в каком-то предвкушении быстрых расстрелов, переохлаждения и смерти генсека (впрочем, эти мечты, как всегда, оставались мечтами). Слякотная весна обрушилась на Колыму кратким поцелуем. На сопках таял снег. Усталые лесные птицы вяло пытались петь, но получалось явно плохо…

Ближе к обеду выдался перерыв, избавительный и неожиданный, как пуля в затылок возле виселицы. Зэки обессилено уселись кто куда, большинство сгрудилось возле входа в забой. Вертухаи сурово курили неподалеку. Егор привалился к стылой сосне, дышал судорожно и натужно (будто перед инсультом), сидя на корточках. Старый вор-авторитет Сова, тихо приблизившись, мягко глянул и с молчаливой улыбкой передал Скобе газету (желтый жалкий обрывок, непонятно как попавший в здешние места).

– Почитай, паря, развейся… – посоветовал Сова, удалившись в ближайший ельник. Охранники будто не замечали старого авторитета.

Егор с послушной благодарностью взял газету, устало глянул на яркое солнце (то ли готовое развалиться на части, то ли просто погаснуть в любой момент) и начал читать…

Рубрика «Их нравы»:

Новомодная порнозвезда Лаура Ангелова обожает ебаться в задницу! Сама Лаура из братской республики Чехословакия! У этой статной брюнетки очень чувственный рот, красивые глаза, аппетитные груди и просто шикарная задница, исключительно благодаря которой Ангелова и попала в порноиндустрию! Отечественные зрители (то есть – мы с вами) могли видеть ее в следующих кинолентах: «еБалтика и секс на пляже», «Блевотина спермой на первом свидании», «Клитор ангела», «Жопа, танки и весна», «Сиськи вверх!», «Клеопатра местного уезда», «Проститутка на бензоколонке» и «Пламенные губы» (кстати, за эту картину она была премирована званием лучшая минетчица года)! Хочется пожелать начинающей порноактрисе дальнейших успехов в развитии ее, надеемся, блестящей карьеры!

Статья «Страна должна знать своего героя»:

Корреспондент Алексеев: Как именно вы попали на эту должность?

Палач Павлов: Да сразу после армии. Просто повезло… Я и во время службы уже несколько человек угрохал. Ну, там, лопатой, руками, ногами… Нож с пищеблока пригодился неплохо. Был опыт, в общем.

Корреспондент Алексеев: А где сложнее всего приходилось работать?