– Разве мне стоит кому-то завидовать? Разве это вообще правильно? Я… не знаю. Правда, не знаю. Рэй, прости!

Мирай совсем стало плохо. Я подошел к ней ближе и осторожно дотронулся до плеча. Она собралась было расплакаться, но легкая тяжесть моей руки каким-то образом остановила ее порыв. Она взглянула на меня таким жалостливым взглядом, какой я не встречал еще никогда. И следом мгновенно прильнула к моему плечу, а мои руки вновь машинально заковали ее в объятия. Мирай не могла сказать ни слова.

– Извини за вопрос, – сказал я. – Зависть всегда была плохой привычкой общества. Ты права. Но, увы, поделать с этим мы ничего не можем. И я считаю, что ты… имеешь право на зависть.

Мирай прижалась крепче.

– Не хочу давить тебя вопросами, но ответь: ты ведь завидуешь мне, да? – спросил я.

Она потерлась о мое плечо, сообщая, что я не ошибся.

– Я даже догадываюсь, в чем именно… Ну, не стоит на этом зацикливаться. Я завидую тебе, ты завидуешь мне, и это совершенно нормально. Пусть наши зависти и различаются кардинально, но тем не менее мы всё еще вместе, и они никоим образом не влияют на наши отношения. Честно, я не знаю, почему говорю именно это сейчас. Скорее всего, я потерял нить проблемы. Но это уже не важно. Просто успокойся. Вдохни воздуха поглубже…

Она так и сделала – наполнила легкие до отказа и выдохнула.

Спокойствие со временем пришло в ее душу, и мы оба мирно отправились обратно в дом. Какая-то неловкость обременила меня. Опять я ощутил себя виноватым в том, что случилось. «И ведь точно. Я же действительно виноват. Черт!» – И вплоть до двери прогулка наша продолжалась с неловкой тишиной. Тишиной, которая была уже так ненавистна мне, но была так нужна Мирай.

Весь день после прогулки прошел сказочным образом. Всё было настолько ярким и веселым, что даже не верилось в реальность происходящего. Однако оно было более чем реально. Я ощущал и впитывал каждую секунду, проходящую мимо на линии времени, и мне не хотелось, чтобы этот восхитительный день заканчивался. Ведь именно в тот день, после прогулки, Мирай была откровенна со мной на все сто процентов. И чувство это, когда вы оба искренны друг с другом на полную, неописуемо потрясно. Радости просто не было предела. Несть числа тем мелочам, что в тот день происходили. Тем мелочам, от которых на душе как-то по-особенному приятно. Будь то случайное соприкосновение или непроизвольные фразы, наобум вылетающие из наших уст. Обычные, казалось бы, повседневные разговоры в день рождения Мирай возымели непомерную ценность. Я правда ценил каждую прожитую секунду. Жаль, однако никак нельзя было отсрочить скорый приход вечера.

Без нескольких минут семь изо рта у меня, как будто вовсе непреднамеренно, вывалились эти неприятные слова:

– Ну ладно. Мне пора. – И я встал с дивана. – Уже семь часов. До города ехать час на такси. В половине девятого буду дома. Обязательно отпишу тебе.

Мирай тут же встала тоже и невинным голосом спросила:

– Стой, ты… ты куда?

– А?.. Я домой.

Она схватила меня за рукав. Сначала крепко, потом ослабила хватку.

– Пожалуйста… не уходи! – промолвила она.

– Не уходить?

– Да! Всю жизнь все вокруг уходили от меня, постоянно оставляли одну. И ты всегда уходишь под вечер. Даже ведь не представляешь, как порой мне бывает одиноко, когда я не гуляю с тобой! Прошу, останься до завтра. А там мы вместе отправимся домой. Пожалуйста…

И посмотрела на меня такими глазами, точно она брошенный котенок. Я не мог ей отказать. Просто не мог. Вряд ли бы это было даже возможно в какой-то другой реальности. Нет. Абсолютно.

– Ну… ладно. Останусь, – только и ответил я.

– Спасибо!

Мирай порывисто кинулась ко мне. Я мирно принял ее, обнял и почему-то почувствовал себя пленником какого-то гипноза.

– Пустяки. Для этого ведь и нужны… друзья?

Последнее слово я буквально выдавил из себя. Оно мне было уже противно по отношению к Мирай. Я был влюблен в нее по уши. Но так же, как и она когда-то не могла раскрыться мне, я не мог раскрыться ей. Ждал чего-то, видимо. Чего-то наподобие того разговора в парке еще зимой. И сколько же мне потребуется времени?

– Да. – Она почему-то грустно улыбнулась и отвела взгляд куда-то в сторону. – И я рада, что у меня есть ты.

– Я тоже. Очень рад. – И как бы для успокоения вздохнул.

Мать Мирай и ее бабушка с дедушкой отреагировали на весть о моей ночевке так, словно ожидали и планировали ее. Мне выделили соседнюю с Мирай комнату на третьем этаже – ту самую, где барабанная установка, гитара, синтезатор и прочее. Но в ту ночь я долго не мог сомкнуть глаз. Рэй всё думал над тем, что происходило за день. Я буквально вспоминал каждое событие, тщательно анализируя его. Выстраивал причинно-следственные связи даже там, где в этом не было никакого смысла. День рождения Мирай выдался поистине особенным. И он точно отпечатался в моем сознании как один из лучших дней жизни.

Вспоминать всё во мраке было занятием довольно-таки отрадным, и на невозможность заснуть я не сетовал. Однако всё же отрубился к двум или трем часам ночи. Только перед этим – в сонном бреду ли, наяву ли – успел различить силуэт своей возлюбленной в бледном лунном свечении, что стоял неподвижно, и как бы чувствовалось, слышалось спокойное дыхание, которое с каждым выдохом всё пуще окунало меня в сон. Перед полным отключением я ощутил мягкие, теплые и, безусловно, прелестные губы на своем лбу. На следующее утро я об этом не вспомнил. А правда ли это было?..

Глава третья
Исчезновение Мирай Прайс

Прошел год. Всё это время мы постоянно сближались и в один чудесный момент признались друг другу в любви. Это случилось летом, в июле. Мы, как и всегда, непринужденно гуляли, и ни с того ни с сего Мирай выплеснула: «Рэй, а я люблю тебя!» Я, конечно же, поразился, но сквозь неловкость и некий страх ответил взаимностью. Так мы и начали встречаться. Начался период настоящей идиллии. Однако в день нашей годовщины, двенадцатого января две тысячи пятнадцатого года, всё рухнуло в одночасье.

Мой сон повторяет только конец того дня, но он самая важная его часть. Потому что после того, как всё обрывается и я горько пробуждаюсь, происходит прощание. Казалось, одно из сотен, которые у нас уже накопились за всё время, но никак не ожидалось, что оно окажется последним.

Когда я довел Мирай до квартиры, она встала в дверном проеме и поблагодарила меня:

– Спасибо за день. Мы просто обязаны проводить так время вместе каждый год.

– Да, – кивнул я. – И мы обязательно будем. И не только в этот день. Ну а на сегодня всё. Пока, Мирай, до завтра!

– Увидимся! – сказала она, затворила дверь и вскоре исчезла. Навсегда…

Я вышел из ее дома. Бледные фонари окрашивали холодным светом улицы и машины, люди сновали туда-сюда под славный природный аккомпанемент ленивого снегопада. В воздухе витал ни с чем не сравнимый зимний дух. Совершенно ничего не подозревающий, я направился домой с улыбкой до ушей. Вернувшись в свою одинокую квартиру, приготовил поесть и после безотрадного безделья наедине с самим собой с восхитительным настроением закончил день.

На следующее утро Мирай не ответила на мое сообщение. Когда я выходил из дома – и на мой звонок. Стало не по себе, но я успокоил себя, заверив, что Мирай, возможно, приболела или ей пришлось внезапно уехать – такое у нее изредка, но случалось. Только вот даже после школы она по-прежнему как будто игнорировала меня.

Проходя мимо парикмахерской, я решил заглянуть и спросить у Маргарет Прайс, что к чему. Однако дверь была заперта. То бишь никого не было внутри. Это уже вызвало у меня неслабые сердечные треволнения. Я быстро вернулся домой, сложил рюкзак, переоделся и с пятой космической скоростью направился в квартиру Прайсов.

Когда же мне открыли дверь, я поразился залитому ужасом лицу матери Мирай. Стало куда более не по себе.

– Рэй, беда… Мирай пропала, – дрожащим голосом пролепетала миссис Прайс, забыв поздороваться.

– Как это «пропала»?

– Вот так… – Глаза Маргарет были такими красными от слез, словно она полоскала их в клюквенном соке. На одной щеке виднелись размашистые разводы туши. – Вчера вечером была здесь, а наутро и след простыл. Я… не знаю, что делать. Полицию уже вызывала, но в квартире не обнаружили никаких признаков взлома или побега… Всё было как обычно. Мирай будто бы взяла и растворилась без остатка. Ничего не понятно. Рэй, милый мой, зайдешь на чай, пожалуйста?..

– Да, конечно, – согласился я. – Разумеется, зайду. Иначе зачем я здесь?

И я прошел внутрь. Разулся, снял куртку, шарф, шапку, повесил всё это добро и устремился в зал. Вся квартира после исчезновения Мирай как будто исказилась. Явно потускнели некогда яркие тона. Обои уже не казались живописными, мебель не вызывала чувства уюта, картины и религиозная утварь, будто сговорившись, держали в напряжении. За окном – серое небо. Я бы даже сказал, серейшее. Именно в тот день мне чудилось, что это небо – самое тоскливое и самое депрессивное из всех, что я когда-либо лицезрел. Мириады зданий сливались с ним, придавая общей картине немыслимую меланхолию. Мельком пролетали птицы; гвалт автомобилей, фур, мотоциклов и невесть чего еще нагло давил на воспаленный мозг. На сердце – безумная тревога.

Пока Маргарет готовила мне чай (подозреваю, проливая в него свои слезинки), я тупо глядел на серость за окном и не мог ни о чем толком думать. Опять сплошная каша. Как бы я ни напрягал извилины, ничего не выходило. Словно мозг мой стал глаже льда. И от этого, безусловно, становилось больно и хотелось отдать всё, лишь бы снова начать думать.

Миссис Прайс воротилась в зал и, подрагивая руками, поставила мне на столик свежий чай. Я сделал один скромный глоток и тяжело вздохнул.

– Вообще никаких следов? – спросил я у Маргарет.

– Никаких. Точно испарилась, – ответила она, прислонившись к двери и скрестив руки.

– Странно, – только и сказал я и попытался снова думать. Бесполезно. Вновь ничего не вышло. Я отхлебнул еще немного чая.

Глаза миссис Прайс выглядели даже не помутненными. Они, казалось, вообще потеряли цвет и были серыми, точь-в-точь как тучи за окном. Конечно, скорее всего, мне так лишь казалось. Но отрицать, что в этом ее траурном взгляде отчетливо отражались мыло и веревка, было невозможно. Настолько она была подавлена и сломлена.

– Вообще ничего не пойму! – воскликнул я, закрыв глаза и от головной боли стиснув пальцами виски. – Это просто нереально. Вдруг это всё – сон? Я, может, сплю? Что думаете, миссис Прайс?

– Хватит нести ересь, Рэй, – мрачно скинула она. – Всё по-серьезному дерьмово.

Не сказав больше ни слова, ретировалась куда-то в коридор. Судя по дальнейшим звукам, – в ванную.

«Точно. Сном этот кошмар оказаться никак не может, – подумал я. И обрадовался: наконец-то смог нормально выстроить хоть какую-то мысль. – Иначе я бы уже давно проснулся. А таким пыточным и реалистичным сну никогда не бывать. Не то я бы прямо во сне умер от сердечного приступа…»

В те минуты, проводимые в унылой обстановке квартиры Прайсов, я чувствовал себя крайне паршиво. Оно и немудрено, конечно. Однако паршивость эта, точно как и небеса за окном, впервые проявилась с такой силой. Я как мог сдерживал себя, чтобы не встать резко и не заорать зычно на весь дом. Чтобы не разбить что-нибудь и чтобы в состоянии аффекта не покалечить себя. Как мог сдерживался…

Я покинул квартиру, не представляя, о чем говорить с Маргарет. Повезло, что ничего не разнес в их квартире, хотя очень хотелось. Оказавшись на улице, в попытке сделать несколько глубоких вдохов я вдруг начал задыхаться. Ни с того ни с сего. Просто из ниоткуда – как будто горло перекрыло. Колени подогнулись, и я камнем рухнул на мостовую, схватив себя за горло. Сердце бешено колотилось, ноги словно перестали слушаться. Вот оно – мое первое настоящее чувство отчаяния.