К счастью, то был лишь выверт психики, который быстро прошел, и меня отпустило. Я встал и, отключив телефон, направился гулять по округе. С целью проветриться. Но всем нутром я чуял, что ни черта у меня не получится. Это невозможно. Как бы я ни хотел, чтобы всё происходящее вдруг обернулось ирреальным сном или ошибкой Вселенной, всё было взаправду. И покоя мне не видать теперь никогда. Я так думал и почему-то в это верил.

Домой вернулся довольно поздно, к девяти пополудни. Вернулся «мертвым» и, не почистив зубы, толком не поев и даже не переодевшись, провалился в беспамятство, нелепо распластавшись на диване в гостиной^[8].

Всё дальнейшее – как в тумане. Я не ходил в школу три или четыре дня. Звонили моей маме, та звонила мне, и пришлось соврать, что заболел. Это время я, скрывшись от общества, посвятил разным мыслям и прогулкам. Конечно же, это помогло, но несильно. В один день я всё же решился пойти в школу. И стоило мне там появиться, как на меня сразу вскинулись друзья. «Где ты пропадал? Почему не отвечал на звонки и СМС?» – вопросы, которые я услышал первыми, переступив порог школы. Вразумительного ответа не дал, но смог кое-как отвертеться, сказав, что было очень плохо. И не соврал ведь.

В тот же день я расплакался посреди урока. Это случилось внезапно, и все в классе изрядно удивились. Даже я. Мне пришлось на некоторое время выйти в туалет. Умыв как следует лицо, запрокинув голову и глубоко-преглубоко вздохнув, я вернулся в класс. Пока шел урок, часто замечал, что на меня украдкой пялятся одноклассники. Это были взгляды, что буквально пихают, трогают, исследуют. Только мне было всё равно. И слова, неустанно вылетавшие из уст учителя, тоже падали передо мной в большинстве своем как пустые звуки. Один вопрос я задал себе тогда: «Зачем пришел сюда?» Да и не нашел на него ответа.

Так прошло какое-то время. Долгое время. Я обращался в полицию. Правда, Маргарет уже подавала Мирай в розыск, но в определенный момент отчаяния я как будто требовал от участковых, чтобы ее нашли немедленно, чтобы вот-вот вошел кто-нибудь с ней и сказал: «Нашлась ваша потеряшка…» Однако всё, что я получал, – лишь пожимания плечами и обещания, которым не суждено было исполниться.

Мирай искали всюду – одну только квартиру обыскивали более пяти раз, – но, что странно, по-прежнему не находили ни единого следа. Я же метался по всему городу чуть ли не целыми днями, забывал напрочь о еде и воде и так помешался на поисках, что подчас видел в лицах незнакомок то самое прелестнейшее лицо своей любви и всякий раз не мог сдерживать свои поистине вертеровские страдания, так что они кипящими слезами выплескивались из недр моей пылающей души. Я несколько раз навещал дом пожилых Прайсов, исходил всю деревню и лес поблизости, являлся в пару «тайных» мест, о которых знали лишь я и Мирай, – без толку.

Мы с миссис Прайс даже наняли частного детектива, да и с ним ничего не вышло. Был эпизод, когда я сорвался на него, стоило ему в очередной раз сказать: «Прошу прощения, ничего…»

Я вонзился дрожащими пальцами в лацканы его пиджака и закричал:

– В чем ваша работа?! За что мы платим деньги? Почему вы не можете найти ее так долго?

Я тут же понял свой перегиб и, опешив, извинился. Детектив зла не держал, только выказал понимание и строго сказал:

– Это самое сложное дело в моей карьере.

Спустя полгода он опустил руки, как и полиция. Поиски так и не сдвинулись с мертвой точки. Силы и надежды покидали всех, кроме меня. Даже Маргарет загнулась, вместе с официальным розыском. Я же пытался выудить хоть какие-то улики даже через интернет: лазал по форумам, просил о помощи у разных людей, которые сталкивались с похожими ситуациями, – увы, и эти попытки заводили в тупик. Листовки с лицом пропавшей срывались, пропадали, портились либо желтели. Я проклинал каждого, кто смел дотронуться до моей Мирай, пускай и ненастоящей, – даже ветер. Даже время. И, словно в отместку, оно лишало меня сил. Месяц за месяцем пролетали, в моем зеркале прибавлялись трещины, а истершийся жесткий матрас встречал меня всё чаще. Засыпая, я молил Господа, чтобы она не приходила ко мне в сон. Я более не мог видеть ее лицо без тошнотворной горечи. Постоянно просыпаясь, я плакал. И один вопрос задавал невесть куда: почему оно так?

Какое-либо общение с Маргарет Прайс прервалось. Инициатором стал я. Спустя полгода после исчезновения Мирай мне просто стало невыносимо разговаривать с ней, потому что в голове постоянно вертелись мысли об утраченной возлюбленной. Я посчитал нужным просто забыть друг друга и не пересекаться. «Так будет лучше», – сказал я и навсегда покинул парикмахерскую Маргарет.

Через год после завершения официальных поисков она вышла замуж за какого-то прокурора, а еще через полгода… вскрыла себе вены. Об этом мне сообщили местные, кто еще хоть немного был в курсе событий некогда хорошего парикмахера. Маргарет никогда не была слабой женщиной, наоборот – я считал ее смелой, гордой и сильной. Поэтому такие вести меня не на шутку шокировали. Как такая женщина вообще могла покончить с собой? Ладно помысел – он выветрится со временем, но чтобы всё дошло до реализации… Уму непостижимо. Тем не менее всего того, что случилось с миссис Прайс после исчезновения Мирай, я не знал. И только посему не мог осуждать ее. Мало ли, что ее там до лампочки довело. Все-таки в этом мире не существует человека, которого невозможно довести до крайности. И всё же… я истязал себя сильнее лишь за то, что всегда, натыкаясь взглядом в толпе на фигуру Маргарет, отворачивался и шел в другом направлении. На месте парикмахерской позже открыли небольшой магазин электротехники. Проходя мимо него, время от времени я видел призраков прошлого, отчего становилось зябко.

Ежедневная рутина превратилась в нечто такое, на что я просто уже не обращал внимания, делая всё на автомате. Утром – подъем, завтрак, умывание; после – школа (а потом институт); далее – дом, прогулки (иногда), ужин; и на закате – убивание времени за компьютером и сон. Всё. И так по кругу каждый день. Частенько я просто садился вечером где-нибудь, на кровати или диване, и наблюдал в окно за тем, как живет город, при этом ни единой мысли в голове не пробуждалось. Бессмысленное, бездушное наблюдение за внешним миром, который для меня в один миг утратил какое-либо значение.

Всякий раз, когда я сидел тлеющим бычком на диване в бледном мраке, сердце мое распирало и пронзало болью. Подчас я рыдал, часто навзрыд, и после успокаивался. Оставалась лишь тупая горечь. Сидел я так почти каждую ночь. И долго не мог сомкнуть глаз, ведь неизбывно в душе обжигающе холодным огнем горел траур… Эти треволнения стали сказываться на мне самом как на личности. Я деградировал. Мои тревоги сжигали меня изнутри, и я ничего не мог с этим поделать. И пытаться что-либо начать было бесполезно. Всё, за что бы я ни брался, кроме учебы, шло крахом. Только и оставалось, что зубрить ненужные и уже давно потерявшие какой-либо смысл тексты. А душа всё тлела и тлела, с каждым днем сжигая частичку меня, покуда я не начал твердеть. Всё, что у меня оставалось, – это воспоминания. Яркие, теплые, важные воспоминания. Однако и те со временем притуплялись. Я просто не знал, как быть дальше. В голове крутилась истина, некогда усвоенная из глубоких книг: невозможно восполнить потерю любимого человека, чем бы и как бы ты ни пытался. И казалось бы, живи себе дальше, отпусти, в конце концов. Но я не мог… Я буквально был связан с Мирай. И ее внезапная пропажа будто отправила какую-то весомую часть меня вместе с ней в другой мир, не дав мне об этом знать. А сейчас мне из-за этого мучиться. Невыносимая утрата и боль.

Масло в огонь еще подливал тот факт, что Мирай открыла для меня значение слова «любовь» в том проявлении, которое я мог прочесть только в книгах или увидеть в фильмах. Она прямо-таки сотворила чудо. И этого чуда вдруг не стало. И ведь хуже всего то, что Мирай исчезла без следа. Ни записки, ни следов побега – ничего. Это чувство незавершенности наших отношений глодало изнутри.

Я часто спрашивал: как? почему?.. Ответы на них я получил только спустя три года. В январе две тысячи восемнадцатого.

Тогда я уже окончил старшую школу и поступил в институт, что обещал сделать из меня и мне подобных образцового менеджера. Попал туда совершенно не по интересу, но мне было плевать. Как я и говорил, стоило Мирай исчезнуть, как жить стало по хер. С какого-то момента всерьез начал думать, что отпустил всё и двинулся дальше, как полагается, – но нет. То был наивный самообман, чтобы хоть как-то утешить себя после длительного гниения. На самом деле никаких изменений не было. Даже друзей не прибавилось, наоборот: Гарри переехал в Миннесоту, чтобы покорить штат своим мастерством в боевых искусствах, и словно игнорировал меня с тех пор, а Адам вовсю завяз в пучине киберспорта и звонил и писал только пару раз в год. И всё это после выпускного, на котором мы хорошенько оторвались благодаря пинья коладе и вину и пообещали, что не забудем друг друга и будем продолжать общение и дальше, а-ля «вместе до гроба». Ну-ну, продолжили. Жизнь, как оказалось, строго проставила срок годности «вечной дружбы». К черту такое «продолжение»!..

Родители съехали еще весной две тысячи семнадцатого года. Квартиру оставили мне, а сами скрылись в Калифорнии – под предлогом «ты же уже взрослый». Благо, первое время они еще оплачивали мое проживание, месяца эдак четыре, а потом пришлось устроиться на подработку в местное котокафе. Я раздавал листовки с приглашением посетить один-другой релаксирующий сеанс, стоял за кассой и принимал оплату, а во время перерывов играл с котиками в специальной комнате, пытаясь расслабиться. Получалось недурно, но платили так себе, хотя на квартплату хватало, поэтому я остался там довольно надолго. Пока родители не прислали мне на день рождения чек на десять тысяч долларов. Подарок был неожиданным, но крайне приятным. Работу я бросил, однако по котам еще некоторое время скучал. К слову, родители после переезда ни словом не обмолвились, откуда у них такой сильный приток денег. Это вызывало некие подозрения, но вскоре и те пропали, как и любые другие в не самый красочный мой период жизни.

Как-то само по себе получилось так, что я начал интересоваться литературой. Я, конечно, и до этого любил читать, но в какой-то момент просто начал делать это запоем. Даже жанр особо не выбирал, просто читал всё, что под руку попадется: Фицджеральда, Лондона, Стейнбека, Конрада, По, Гинзберга, Брэдбери, Ирвинга, Ремарка, Камю, Гёте, Мураками, Огая, Дадзая, Достоевского – любую литературу. Даже мангу^[9] и ранобэ^[10], по своей привычке – отаку^[11]. Многое из прочитанного оседало в памяти, словно первое аккуратное приземление лепестка сакуры мне на одежду. Правда, надолго он там не остался, однако подсознательно я обрадовался, когда впервые испытал такое, и запомнил это событие надолго (еще в четырнадцать мне посчастливилось слетать с родителями во время их отпуска в весеннюю Японию, как раз в период ханами^[12]). В общем, литература для меня стала весьма ценным искусством. Еще более ценным, чем до пропажи Мирай. В книгах я искал спасение, убежище от потускневшего внешнего мира и не только.

* * *

Январь, двенадцатое. 2018 год.

Свежим зимним утром я, как и обычно, бесстрастно направлялся на автобусную остановку, чтобы добраться до института. В наушниках Джейк Шерер запевал Heart With Your Name On It, и мне казалось, что в его голосе есть отзвук и моего. Вдруг на мгновение я увидел на проезжающем автобусе надпись, абсолютно не обозначающую пункты назначения: «Жди меня, когда небо окрасится в розовый». И тут же мне в голову ударили воспоминания. По сути, тот же сон, который я наблюдал уже почти три года. Снова стало грустно.