Лада и Лариса вышли на школьное крыльцо. Солнечные лучи накрыли их теплыми объятиями, аромат едва пробившейся листвы вскружил голову, шум резвящихся во дворе детей оглушил. Резвящиеся дети никогда не раздражали Ладу, наоборот, их безудержный задор вызывал у нее радость, но как бы радостно не было у нее на душе, там всегда оставалось место для тревоги. Наверное, это никогда не пройдет. Невозможно забыть то тягостное ноющее чувство, предвидение скорой беды, терзавшее ее в детстве с наступлением мая. Лада хорошо помнила, что с весенним теплом, с подснежниками и пением птиц в Камышовке начинался сезон горя. Каждый раз это случалось внезапно. Однажды улица оглашалась воем, протяжным и жутким, означавшим, что в семье кто-то пропал. Потом в течение лета такое случалось регулярно, один-два раза в месяц. В чью-то избу приходила беда, заставляя остальных трястись от страха и гадать, не их ли черед наступит следом. Лишь с холодами деревенские могли вздохнуть спокойно, зная по опыту, что зимой бояться нечего. Говорили, что зло, истребляющее жителей, на зиму будто бы впадает в спячку, как медведь, и никого не трогает до весны.

– Смотри! – Локоть Ларисы ткнулся Ладе в бок. – Вон наши смутьяны, Неупокоев и Разгуляев, шушукаются о чем-то. Опять, наверное, каверзу замышляют. Или курить собираются.

Лада узнала мальчишек, стоявших на углу школы. Неупокоев держал в руках мятый желтый листок, который оба рассматривали с таким видом, будто это было нечто диковинное. Лариса уже тянула ее за руку, увлекая за собой. Заметив приближение учителей, мальчишки вдруг перепугались, а листок, скомканный резким движением, исчез в кулаке Бориса.

– Что это там у вас? – Лариса с подозрением посмотрела на учеников и задержала взгляд на Борисе, спрятавшем руки за спиной.

– Это личное, – вызывающе ответил Неупокоев, справившись с испугом.

– Личное у тебя дома, а здесь территория школы. Показывай! – потребовала Лариса.

– Да перестань, – тихо шепнула ей Лада, стараясь, чтобы мальчишки не услышали. Неправильно подрывать учительский авторитет, не могла же она при них сказать ей, что это, и правда, не ее дело.

– Любовное письмо у него, – сообщил Разгуляев и хихикнул. – Вам не интересно будет.

– А, так вы любовные письма вместе читаете, что ли? – не унималась Лариса, нависая над ними горой. – Вижу, что врете. Показывайте! Любовные письма давно пишут в электронном виде, а ваши физиономии говорят мне, что вы что-то нехорошее затеяли!

– Не на что там смотреть! – Разгуляев невозмутимо убрал комок бумаги в карман. – Пойдем, Санек.

– Нет, никуда вы не пойдете, пока не покажете! – Лариса уперла руки в бока. Ладе стало стыдно за свою коллегу. Даже если у мальчишек репутация хулиганов, все равно нельзя так вести себя. Они же ничего плохого не сделали!

В этот момент за ее спиной раздался голос директора:

– Так-так! И что они на этот раз натворили?

Лариса вздрогнула и мгновенно перевоплотилась из злобной «училки» в добрую фею, мечтающую осчастливить весь мир. Ее взгляд устремился к директору, а губы растянулись в улыбке, отчего ее лицо стало еще шире.

– Добрый день, Федор Гаврилович!

– Что происходит? – снова спросил директор, покосившись на сына, теперь уже не выглядевшего таким дерзким.

– Говорят, любовные письма читают. – Лариса хихикнула, и Лада готова была от стыда за нее провалиться под землю.

– Ничего подобного! – буркнул Борис, глядя на отца.

Тот пожал плечами, усмехнулся и сказал:

– Ну-ну! Уроки кончились, почему домой не идешь?

– Иду уже.

– Хорошо. Я до пяти в школе. К ужину буду. Если хочешь, можешь пиццу заказать.

– О! Класс! – просиял Борис. – Пицца! А можно еще острые крылышки и фри?

– Это вредно, – ответил директор и покосился на топтавшихся рядом Ларису и Ладу. Наверное, ему неудобно было обсуждать при них семейные дела, и Лада, взяв подругу за руку, повела ее прочь со школьного двора. Та повиновалась, но неохотно, и несколько раз оглянулась на директора, высокого крепкого мужчину в строгом костюме, бормоча при этом:

– Нет, ну какой мужик, только посмотри! Один, без жены, сына растит! А костюмчик, как с витрины! Аккуратист! И красавец! Ты заметила, как он на меня смотрел?

Лада подумала, что директор на Ларису вообще не смотрел, но кивнула в ответ.

– Сто процентов, он на меня глаз положил! – продолжала распаляться Лариса, путая мечты с реальностью. – Один минус: уж очень он нерешительный, подкатить стесняется. Придется мне самой брать быка за рога!

Лада представила себе эту картину, и ей стало смешно. Наверное, бедному директору придется искать пятый угол, когда решительная Лариса ворвется в его кабинет, чтобы взять инициативу в свои руки, тем более что у Федора Гавриловича была репутация заядлого холостяка. В женском коллективе школы часто обсуждали его неприступность, ведь завязать с ним отношения стремились многие. Он нравился даже Ладе, хотя она, наверное, была единственной, кто не предпринял еще ни одной попытки. Ну, разве что, позволила себе улыбнуться пару раз. И то улыбкой это было трудно назвать – лишь намеком, особенно если сравнивать с улыбкой Ларисы.

Минут за двадцать они дошли до замызганной блочной пятиэтажки, одной из нескольких десятков таких же, расположенных в рабочем районе на окраине города. Дома здесь были обшарпанные, с захламленными старьем балконами, с изрисованными стенами, стайками облезлых кошек у подвальных проемов и пропахшими мочой подъездами. Но после жизни в Камышовке Ладе такое жилье казалось райским. Здесь были налаженный быт и спокойствие. И хотя район считался опасным, все же это была совсем не та опасность, которая таилась повсюду в той маленькой глухой деревушке. Здесь по вечерам шныряла пьяная шпана, на глаза которой попадаться не стоило, но эта проблема решалась просто: можно было перейти на другую улицу или свернуть во двор и подождать, пока гомонящие шатающиеся личности уйдут подальше.

В Камышовке же не было ни одного укромного местечка, чтобы спрятаться и хоть на миг расслабиться, перестать бояться. Там Ладе повсюду мерещились темные тени, злые глаза, жадные руки с когтями на скрюченных пальцах, жуткие странные морды неведомых существ, то мелькающие в дальних углах дома, то заглядывающие в освещенное луной окно. Особенно тяжко стало после того случая, когда мать ушла в ночь, угрожающе выставив перед собой железные вилы – три длинных острых штыря, направленные на невидимого врага. Искаженное гневом лицо матери, мелькнувшее в окне, показалось Ладе чужим, будто это была уже и не мать, а некая злобная сущность, спрятавшаяся под знакомой оболочкой. Ту ночь Лада старалась не вспоминать, гнала прочь мысли о случившемся, желая навсегда забыть пережитый кошмар. Но память время от времени подбрасывала ей картины прошлого, будто ЭТО продолжало преследовать ее, не отступая. Не позволяло забыть о себе.

У двери Ларисиной квартиры они остановились и прислушались. Убедившись, что внутри тихо, Лариса повернула ключ в замке и осторожно вошла. Пахнуло старым перегаром. Скрипнули дверные петли, и из глубины жилища тут же раздался жуткий утробный вой:

– Ить суды, лярва! Куда поллитра дела? А?

Лариса обернулась к Ладе. Лицо ее при этом сморщилось, будто она хотела заплакать, но сдерживалась.

– Пойдем ко мне, – со вздохом позвала ее Лада.

– Ладно. Переоденусь только и приду. – Лариса опустила виноватый взгляд. – Ведь не помешаю?

– Приходи, буду ждать. – Лада ободряюще пожала ее руку и заспешила вверх по лестнице. За закрывшейся дверью продолжал реветь пьяный Ларискин отец, и от его голоса мороз продирал по коже.

Ларисы долго не было. Лада успела принять душ, облачилась в уютную домашнюю пижаму, посмотрела новости и подремала. Проснувшись, она заварила две огромные кружки какао, а соседка все не шла. Делая бутерброды с колбасой и сыром, Лада уже надеялась, что, может, Ларисин отец угомонился и она не придет, но в дверь позвонили. Когда Лада открыла, ей сразу бросилось в глаза, что в облике Ларисы что-то изменилось. Взгляд соседки казался напряженным и колючим. И она не болтала. Молча вошла, сбросила тапки у порога и, принюхавшись, прошлепала в кухню, будто учуяла запах горячего шоколада. Лада напряглась. Отголосок старого страха шевельнулся в глубине души. Возникло ощущение, что вслед за Ларисой в квартиру вошло что-то еще – зловещее и могущественное. Темная сущность, которая обитала в Камышовке во множестве, и которую Лада распознавала нутром. Здесь, в этом доме, в этом городе, Лада еще ни разу не сталкивалась с ЭТИМ, но теперь отчетливо почувствовала – ЭТО здесь.

Лада стояла у окна и смотрела, как Лариса отхлебывает из кружки обжигающий напиток, уставившись в стену пустым взглядом, как мелко дрожат ее руки, а кожа покрывается испариной. Что она натворила? Что произошло? Лада не задавала вопросов, потому что боялась услышать ответ. Лариса жадно глотала какао и вскоре опустошила полулитровую кружку. Заглянула внутрь, будто удивляясь, что там ничего нет, и отодвинула. За все время она не проронила ни единого слова, что было ей совершенно не свойственно. Это была другая Лариса, не та, с которой Лада совсем недавно распрощалась этажом ниже. Наконец, когда прошло не меньше часа и молчать стало невыносимо, Лада осмелилась задать вопрос, хотя и понимала, что это бессмысленно:

– У тебя что-то случилось?

Та вздрогнула, но не взглянула на нее. Только глаза вдруг забегали, будто она не знала, что сказать. Придумывала. Потом произнесла невпопад:

– Можно, я сегодня у тебя переночую?

– Ладно. – От мысли, что всю ночь в ее квартире будет ЭТО, явившееся вместе с Ларисой, Ладе стало плохо, но причины для отказа она придумать не смогла.

– Тогда можно, я спать пойду? – спросила Лариса каким-то бесцветным голосом, по-прежнему не глядя Ладе в глаза.

– Конечно. – Лада кивнула, и Лариса ушла в спальню покойной тети, где ночевала уже не раз. Вскоре оттуда раздался скрип кровати и шорох одеяла. Лада в ступоре продолжала стоять у окна, понимая, что уснуть ей сегодня точно не удастся.

Вдруг Лада поняла, что Лариса пришла без ключей от квартиры. Соседка была в майке и спортивном трико без карманов, в руках у нее тоже ничего не было. А значит, вполне вероятно, что дверь ее квартиры осталась незапертой. Вряд ли пьяный отец был в состоянии закрыть дверь за ней.

Ноги сами вынесли Ладу в подъезд. Она постояла на площадке, прислушиваясь. Тихо. Лишь негромкие звуки работающих телевизоров, покашливание, детский смех проникали в подъезд из квартир. Ничего необычного. Дом жил своей жизнью. Она начала спускаться вниз, осторожно ступая, хотя была в домашних тапочках, и без того делавших шаги бесшумными. Вот и дверь Ларисиной квартиры. Так и есть, не заперта. Сквозь приоткрытую щель виден свет электрической лампочки. Лада легонько толкнула дверь, и та скрипнула, как и в прошлый раз, заставив ее напрячься в ожидании пьяного возгласа, но все было тихо – так тихо, что было слышно тиканье настенных часов, шум работающего холодильника и звук капающей из крана воды.

Лада медленно прошла по коридору и остановилась перед тремя дверными проемами. Несколько раз ей доводилось бывать здесь, – давно, когда отец Ларисы еще не уходил в длительные запои (в последний год его запой почти не прекращался), но Лада хорошо помнила расположение комнат: справа – кухня, такая же крошечная, как у нее; прямо – комната Ларисы, такая же яркая и вызывающая, как сама хозяйка. В памяти всплыли детали интерьера: бордовые шторы, белый в алых розах диван, на ночь превращающийся в кровать, пурпурный ковер и аляповатые пестрые обои, похожие на разбрызганную по стенам разноцветную краску. Изобилие красных оттенков нравилось хозяйке, но по мнению Лады, резало глаз.