Придя домой с прогулки, он садился рисовать музыку, увиденную только что. Плавное легато облаков и резкое стаккато начинающегося ливня, звонкий мажорный лад солнечного дня и тихую печаль уплывающего в облака лунного диска.

В раннем детстве он любил показывать свои рисунки кузине Ане.

– Что это? – спрашивала она.

– Разве ты не видишь? Это музыка про ветер.

– Теперь вижу. Очень хорошо!

Она бережно складывала подаренные рисунки в тисненую кожаную папку.

Одну из акварелей, ту, на которой гривастый конь скакал через разноцветные камни, она особенно долго рассматривала, а потом попросила:

– Подари это мне, Васенька!

– Дарю! – великодушно сказал художник. – Я тебе и рисовал! Это индейский конь мустанг. Ты слышишь? Ты видишь, как копыта стучат?

Кузина сосредоточенно всматривалась в картинку.

– Разве можно услышать то, что нарисовано? – спрашивала она, а мальчик отвечал:

– Нет, услышать нельзя, увидеть можно.

– Можно увидеть копыта, а не стук!

– Как! Ты разве стук не видишь?! – удивлялся маленький художник.

Желтый цветок
1879

Васе исполнилось тринадцать лет, когда он услышал о подъеме национально-освободительного движения на Балканах и обострении международных противоречий. Он был уже достаточно взрослым для того, чтобы самому читать газеты и внимательно слушать рассуждения взрослых.

Война с Турцией началась 12 апреля 1877. Целью военных действий Россия провозгласила свободу православных славян – сербов, болгар, черногорцев от турецкого владычества.

Годом раньше кузен Василия Виктор Кандинский стал судовым врачом на минном транспорте «Великий Князь Константин». Он был смелым человеком, мечтавшим о военной службе с ранней юности. Но когда во время боя на Батумском рейде раздались один за другим несколько взрывов у самого борта транспорта, когда на глазах врача взорвалась бортовая миноноска, а ее экипаж, выброшенный за борт, попал в плен – турки просто вылавливали раненых и контуженных матросов баграми с крючьями, – его настиг меланхолический раптус. Так называется в психиатрии приступ острого, безысходного отчаяния и мучительной невыносимой тоски. Он бросился в воду, чтобы покончить с собой. Матросы спасли его, подняли на борт. Скоро он был списан с корабля и отправлен в отделение для душевнобольных военно-сухопутного госпиталя.

Как гром среди ясного неба настигло семью Кандинских известие о душевной болезни Виктора.

Навсегда ли или излечимо? Он врач, неужели не справится? А и осознаёт ли он, что с ним происходит?

Однако когда следующим летом Виктор навестил одесских родственников, он был вполне здоров и бодр.

Снова веселые прогулки, счастливые вечера, купания в море, долгие задушевные беседы…

Однажды, гуляя на бульваре, они вернулись к тому давнему короткому разговору: «Мы Кандинские. Род наш необычный…»

– Пожалуйста, расскажи! – просил Вася, заглядывая кузену в глаза.

Виктор сорвал желтый цветок, покрутил в руке…

– Не знаешь, как называется?

– Не знаю.

– Мой любимый цвет, ярко-желтый… Радостный цвет, веселый! – Он задумчиво поглаживал пальцем свежие лепестки. – Давай присядем, вот скамья в тенечке.

И он рассказал о древнем родовом проклятии.

– Я прекрасно понимаю основу моей душевной болезни. Я планирую описать ее в одном из научных трудов. Но ведь не все можно предложить коллегам на рассмотрение. Разве расскажешь? Великий грех прапрадедов… Осознанный, осмысленный… Церкви грабили, обозы, на большую дорогу с топором выходили! Сколько душ загубили?! Даст Бог, друг мой, тебя не коснется… А все же помни!

– И никто-никто не может проклятие снять? – тревожно спрашивал Вася.

– Шаманы на моей далекой родине умели. Да только где их теперь найдешь!

Он встал со скамьи, а Васе хотелось продолжить разговор. Но кузен сказал:

– Пойдем, – и после молчал.

Оглянувшись, Вася вдруг почувствовал неожиданное сильное волнение. Увядающий желтый цветок, словно обрывок странной судьбы, остался сиротливо лежать на покинутой скамье…

Весной 1878 года Вася получил письмо от кузена с рассказом о том, как был подписан Сан-Стефанский договор. Договор о безоговорочной победе России в войне с османами. Его итогом стала передача России Бессарабии. Болгария обрела независимость. Сербия, Черногория и Румыния расширили свои территории.

Это вызвало эйфорический подъем в российском обществе.

Мальчишки на перекрестках, размахивая газетами, звонко выкрикивали заголовки победных новостей, одесситы нарасхват покупали их недолговечный товар.

Кандинские горячо радовались вместе со всеми. Но через недолгое время радость была омрачена известием о том, что доктор Виктор Кандинский вновь оказался в больнице с психозом.

Следующее лето принесло Василию особые волнения: детские увлечения позади, гимназия окончена блестяще, нужно выбирать дальнейший путь.

– Поэтом, художником, музыкантом может быть человек любой профессии, – сказал отец, рассматривая аттестат. – Сын, ты, безусловно, талантлив! Но чтобы крепко стоять на ногах, нужно иметь земную профессию. Искусство – праздник! А тебе предстоят долгие будни.

Боевой друг Аристарх мечтал о карьере военного. Он видел себя во снах на вороном коне во главе нескончаемого строя гусар в киверах и ярких ментиках. Он представлял себя командиром лейб-гвардейского полка или генерал-адъютантом командующего войсками. Однако состояние его здоровья не давало надежды на блестящую военную карьеру, и он понемногу смирился.

Решено было, что Василий и его приятель будут вместе обучаться на юридическом. А значит, они вместе уедут из милой сердцу Одессы.

В Москве друзья поселились на пятом этаже доходного дома Кандинских, в большой квартире, в которой постоянно находилась старая экономка Мария Вильгельмовна.

К приезду молодого хозяина она тщательно прибрала комнаты и даже затопила камин, хотя на улице стояла довольно теплая погода и осенние заморозки еще не тронули пышных, начинавших оранжеветь, узорных кленов у дома.

Пожилая дама прожила в России большую часть жизни, но едва научилась сносно изъясняться по-русски. Впрочем, для Василия это не было препятствием: его бабушка Амалия, мамина мама, по-русски почти не говорила. Он с ранних лет привык к немецкой речи и разговаривал без акцента. Аристарх же брал уроки немецкого в Одессе у студента Людвига Эрхеля и уж во всяком случае умел заказать ужин в немецком ресторане «Sonne und Tauben», что находился на соседней улице.

В первые студенческие месяцы новые друзья и новые знания увлекли Василия с головой. Аристарха они же не то чтобы тяготили, но и не особо радовали. Казалось, он скучает в Москве. На самом деле некоторая угрюмость, бледность и ставшие вдруг голубоватыми полукружья тонкой кожи под глазами говорили о нездоровье, которое явно усиливалось в течение зимы. Он иногда оживлялся, радовался пушистому снегу, рождественским забавам, катаниям на тройках, но порой впадал в уныние, кутался в шерстяной плед, просил экономку разжечь камин и подолгу сидел, сосредоточенно глядя на огонь. Однако учиться любил и к учебе относился со всей серьезностью.

Прошла их первая московская зима.

Ушли морозы, улетели метели, потеплело скромное московское солнышко.

Василию казалось, что друг его повеселел и выглядел свежее. Однако иногда стал слегка прихрамывать и отставать при быстрой ходьбе. Приходилось подстраиваться под его шаг и чаще брать извозчика.

Они торопливо шли по университетскому коридору, спеша на лекцию. Массивная дубовая дверь отворилась прямо перед ними. Профессор Чупров укоризненно покачивал головой, глядя на свои массивные серебряные часы на блестящей цепочке:

– Опаздываете, молодые люди!

– Простите, профессор, бежали со всех ног! Извозчики все куда-то подевались!

– А я как раз вас и поджидаю! Зайдите после лекций. Вы любите путешествовать?

– Это как раз мое любимое занятие! – сразу ответил Кандинский.

Задохнувшийся от быстрого движения Аристарх кивнул.

– Вот и славно! У меня к вам есть предложение. Нужно обговорить, обдумать.

Предложение состояло в следующем: чтобы студенты могли практически разобраться в вопросах правовых обычаев в провинции, их отправляли в какую-либо область, лучше отдаленную, где им предстояло поработать с местным юридическим бомондом, как называл Чупров провинциальных судебных. В конце беседы он с торжественно-загадочным видом объявил:

– А у меня для вас сюрприз! Вам и тратиться особо не придется! Потому что Московское общество естествознания ищет молодых энергичных исследователей культуры малых народов России! Конечно, не первым классом поедете, но вторым вполне можно! На Вологодчину! Зыряне народ интересный, там столько тайн нераскрытых… Увидите! Двух зайцев одним выстрелом убьете, понимаете? Эх, я бы сам с вами… Да нельзя, работы много.

Вологодчина – это вроде бы и Европа, но не та хорошо знакомая, объезженная вдоль и поперек, близкая, своя. Нет, это другая Европа – неожиданная, невиданная, непонятная. Русский Север.

Они еще никогда не бывали на Севере.

Василий пребывал в состоянии легкого радостного возбуждения от предстоящего путешествия. Аристарх был сосредоточенно хмур. Иногда он останавливал на товарище долгий внимательный взгляд, будто хотел сказать что-то важное.

Теплым весенним вечером Василий предложил поехать кататься. Ему очень хотелось растормошить, развеселить друга. Они заказали пролетку с открытым верхом.

– Аристарх, отчего ты вял, тебе снова нездоровится?

Немного помолчав, тот ответил:

– Да, Вася, я опять неважно себя чувствую…

– Нужно пригласить доктора!

– Нет. Скоро нам предстоит путешествие. Я надеюсь в пути забыть о нездоровье. Так бывает. Помнишь, в детстве мы играли в индейцев. Если я просыпался с головной болью, то стоило мне выйти в сад, воткнуть в волосы перо и взять в руки лук, все проходило.

– Не спорь. Завтра будет врач. А пока давай-ка остановимся у кондитерской и закажем пирожные!

Они вернулись домой с несколькими бутылками шампанского, большой коробкой сладостей и пакетом ароматных кофейных зерен.

Зырянский орнамент
1889

Утром следующего дня раздался звон дверного колокольчика, Василий сам кинулся к двери. Но это был не врач. Это был посыльный с телеграммой.

– Кузина Анна к нам едет! Анна будет у нас гостить!

Казалось, новый свет ворвался в окна, волнуя неожиданно и радостно.

Аристарх остался ожидать доктора, а Василий бросился за извозчиком: пора уже было ехать на вокзал встречать Аню.

Она выпорхнула из вагона легкая и стройная, в светлом шерстяном пальто и шляпе с бутоньеркой, в легких ботиночках и тонких шелковых перчатках. Потянулась к Васе и, прикоснувшись к щеке теплыми губами, сказала:

– Какой ты стал большой, красивый, солидный! Настоящий господин!

Она быстро шла по перрону, улыбаясь, переливчатым птичьим своим голосом рассказывая последние новости. Носильщик с ее саквояжем и корзинкой едва успевал за ними.

Подсаживая даму под локоток в пролетку, Василий упоенно ловил тонкий аромат ее изысканных парижских духов.

Она, как в детстве, называла его Васенькой, говорила о том, как соскучилась по милому кузену. И всю дорогу расспрашивала. Ее интересовали мельчайшие подробности его жизни.

Когда он сообщил о предстоящем путешествии на Север, она примолкла, задумалась, а выходя из пролетки, опершись о его руку, воскликнула:

– Васенька! Возьми меня с собой в Вологду!

Он растерялся от неожиданности:

– Нет! Что ты, что ты, Аня! Это север! Тебе не под силу будет! Что там… Какие люди там… Какая будет погода… Нет, нет, я не могу взять тебя в неизвестность.

Она смотрела умоляюще.

Мария Вильгельмовна приготовила утку с яблоками и крюшон.