Арсен Люпен и Остров Тридцати Гробов (страница 10)
Справа располагался глубоко вырезанный чьей-то неумелой рукой примитивный рисунок, изображавший четырех женщин, корчившихся на крестах. Слева виднелась надпись из нескольких строк, однако буквы ее, высеченные недостаточно глубоко, были почти неразличимы: то ли их стерли за много лет ветры и дожди, то ли соскребла человеческая рука. Тем не менее несколько слов еще можно было разобрать – слов, которые Вероника прочла на рисунке, найденном ею подле тела Магеннока: «Четыре женщины на четырех крестах… тридцати гробах… Божий Камень… дарует жизнь или смерть».
Нетвердой походкой Вероника пошла прочь. Снова перед нею, как и везде на острове, была тайна, и женщина преисполнилась решимости всеми силами избегать соприкосновения с этой тайной до тех пор, пока ей не удастся уехать с Сарека.
Начинавшаяся на поляне тропинка проходила мимо крайнего правого дуба, в который когда-то явно ударила молния, поскольку от него остались лишь ствол да несколько сухих ветвей.
В конце тропинки Вероника спустилась по каменным ступеням, пересекла лужайку с четырьмя рядами менгиров на ней и вдруг встала как вкопанная, тихо охнув от восхищения и изумления увиденной ею картиной.
– Цветы Магеннока, – прошептала она.
Два последних менгира средней дорожки, по которой она шла, возвышались, словно столбы ворот, открывавшихся на восхитительное зрелище: несколько каменных ступенек вели к прямоугольной площадке метров в пятьдесят длиною, а по бокам ее, как колонны в древнем храме, стояли менгиры одинаковой высоты, расположенные на равном расстоянии друг от друга. Неф и приделы этого храма были выложены большими гранитными плитами неправильной формы, кое-где растрескавшимися; растущая из щелей трава обрамляла их точно так же, как свинцовые переплеты обрамляют стекла церковных оконниц.
А посредине площадки, в небольшом квадрате, вокруг древнего каменного распятия росли цветы. Но что это были за цветы! Невообразимые, фантастические цветы – цветы из сновидений, цветы из сказки, цветы, размерами своими не шедшие ни в какое сравнение с обычными.
Все они были знакомы Веронике, однако их великолепие и величина вызывали известную робость. Там были цветы самых разных сортов, но всего лишь по нескольку штук каждого сорта. Это выглядело как букет, составленный таким образом, чтобы объединить в себе все цвета, ароматы и формы.
Но самым необычным было другое: цветы, которые обычно распускаются не одновременно, а даже в разные месяцы, росли и цвели здесь все вместе! Эти многолетние цветы, бурный рост и цветение которых длится не более двух-трех недель, выросли и распустились словно бы в один день – тяжелые, яркие, пышные, гордо несущие свои головки на крепких стеблях.
Там были традесканции, лютики, водосборы, кроваво-красная лапчатка, ирисы лиловее епископского облачения. Еще на этой клумбе росли дельфиниум, флоксы и фуксии, волчий корень и будра.
И над всем этим – о, в какое же волнение пришла молодая женщина! – над этой сверкающей клумбой, на чуть приподнятом бордюре, окружавшем распятие, голубели, белели, лиловели, тянулись вверх, словно желая прикоснуться к телу Спасителя, цветы вероники…
Молодая женщина чуть было не лишилась чувств. Она подошла ближе и на прикрепленной к пьедесталу маленькой табличке прочла: «Мамины цветы».
В чудеса Вероника не верила. Да, ей пришлось признать, что цветы – удивительные, совершенно необычные для этих краев. Но она никак не хотела поверить, что все это можно объяснить лишь какими-то сверхъестественными причинами или волшебными ухищрениями, секрет которых был известен Магенноку. Нет, здесь должно быть нечто другое, возможно даже не очень-то и замысловатое, в чем и заключена суть этого явления.
А между тем посреди столь языческой декорации, в самой сердцевине чуда, словно появившегося на свет только благодаря Его присутствию, среди моря цветов стоял Христос, и цветы, казалось, приносили Ему в дар свои краски и запахи. Вероника преклонила колени…
Следующие два дня Вероника снова приходила к Цветущему Распятию. Но теперь тайна, окружавшая это место, дышала прелестью, и сын ее играл в ней роль, которая позволяла думать о нем перед цветами вероники без ненависти и отчаяния.
На пятый день Вероника увидела, что запасы еды подходят к концу, и к вечеру спустилась в деревню.
Там она обнаружила, что бо́льшая часть домов не заперта – настолько их владельцы были уверены, уезжая, что вернутся и в следующий раз заберут с собою все необходимое.
Сердце у Вероники сжалось; она не осмелилась войти ни в один из домов. На подоконниках стояли горшки с геранью. Внушительных размеров часы с медным маятником продолжали отсчитывать время в пустых комнатах. Вероника пошла дальше.
Под навесом неподалеку от пристани она заметила ящики и мешки, привезенные Онориной в лодке.
«Ну и ладно, – подумала она, – с голода я не умру. Еды здесь хватит не на одну неделю».
Она сложила в корзину шоколад, бисквиты, несколько банок консервов, рис, спички и уже собралась было возвращаться в Монастырь, когда в голову ей пришла мысль прогуляться к другому концу острова. А корзину она заберет на обратном пути.
Тенистая дорога вела на плоскогорье. Пейзаж показался Веронике таким же, как в уже знакомой части Сарека. Те же песчаные равнины, те же купы древних дубов – и нигде ни поля, ни выгона для скота. И здесь остров к концу сужался, и здесь по обеим его сторонам виднелось море, а вдалеке темнел берег Бретани.
От скалы к скале тянулась ограда какой-то усадьбы – с виду заброшенной, с длинным полуразвалившимся домом, службами с залатанными крышами и грязным, захламленным двором, где валялись старое железо и кучи хвороста.
Вероника уже решила поворотить назад, как вдруг в замешательстве остановилась. Ей показалось, что она слышит чей-то стон. Она насторожилась, и в полной тишине до нее донесся тот же звук, но на этот раз более отчетливый… затем раздались жалобные крики, мольбы о помощи. Голоса были женские. Но разве остров покинули не все его обитатели? Вероника обрадовалась, что она на Сареке не одна, но к ее радости примешивались огорчение и испуг: неужели события вновь вовлекут ее в череду смертей и ужаса?
Насколько она могла судить, звуки доносились не из дома, а из служб, расположенных с правой стороны двора. Вход в него преграждала лишь калитка; Вероника толкнула ее, и старое дерево громко заскрипело.
Крики зазвучали с удвоенной силой. Там явно услышали скрип калитки. Вероника прибавила шагу.
Если крыша служб кое-где подгнила, то стены выглядели толстыми и прочными, старые двери были укреплены железными полосами. Именно в одну из этих дверей и стучали изнутри, крики же становились все настойчивее:
– На помощь! На помощь!
Затем за дверью послышалась возня и другой, не столь пронзительный голос проскрипел:
– Да замолчи ты, Клеманс! Вдруг это…
– Нет, нет, Гертруда, это не они, мы бы услышали! Откройте, ключ в дверях!
И в самом деле, Вероника, размышлявшая, каким образом проникнуть в сарай, увидела торчащий из скважины массивный ключ. Она повернула его, и дверь отворилась.
За дверью стояли две сестры Аршиньа: полураздетые, изможденные, по-прежнему похожие на злых колдуний. Они были заперты в прачечной, загроможденной всякой утварью, а в глубине ее на соломе лежала третья сестра, которая еле слышно причитала.
В тот же миг одна из стоявших у двери сестер упала без чувств, тогда как другая с лихорадочным огнем в глазах схватила Веронику за руку и, задыхаясь, заговорила:
– Вы их видели, да? Они здесь? Почему они вас не убили? С тех пор как остальные ушли, они стали хозяевами на Сареке… Теперь наша очередь… Мы заперты здесь уже шесть дней, да, с того утра, как все уехали… Мы собирали вещи, чтобы взять их с собою в лодку. Зашли втроем сюда, хотели снять сохнувшее белье… И они пришли… Мы их не слышали… Их никто не слышит… И вдруг дверь затворилась – стукнула о косяк, повернулся ключ, и все… У нас здесь были яблоки, хлеб, даже водка, от голода мы не страдали. Только все думали: неужели они вернутся и убьют нас? Когда же настанет наш черед? Ах, моя милая, как мы все время прислушивались, как тряслись от страха! Старшая совсем обезумела. Послушайте: она бредит. Другая, Клеманс, тоже не выдержала… А я Гертруда…
У этой силы еще оставались: она крепко держала Веронику за руку.
– А Коррежу? Он вернулся, да? И снова уехал? Почему он нас не нашел? Это ж было нетрудно… Он знал, где мы, а стоило нам услышать малейший шум, как мы принимались кричать… В чем же дело? Ответьте же!
Вероника не знала, что ответить… Хотя с какой стати она будет скрывать правду?
– Лодки утонули, – сказала она.
– Что?
– Обе лодки утонули недалеко от Сарека. Все, кто в них был, погибли. Это произошло напротив Монастыря, вблизи от Скал Дьявола.
Вероника умолкла, не желая называть никаких имен и говорить о роли Франсуа и его учителя в разыгравшейся трагедии. Внезапно Клеманс поднялась и с исказившимся лицом села на полу, прислонившись к двери.
Гертруда прошептала:
– А что с Онориной?
– Онорина мертва.
– Мертва?
Это слово обе сестры выкрикнули в один голос. Затем молча переглянулись. Их явно поразила одна и та же мысль. Казалось, они над чем-то раздумывают. Гертруда зашевелила пальцами, словно что-то подсчитывая. Лица обеих женщин становились все более испуганными.
Наконец тихо, как будто страх сдавил ей горло, Гертруда заговорила, пристально глядя на Веронику:
– Верно… верно… все сходится… Знаете, сколько их было на лодках, не считая сестер и меня? Знаете? Двадцать человек. Теперь сосчитайте… Двадцать, да Магеннок, погибший первым, да господин Антуан, умерший недавно, да маленький Франсуа и господин Стефан, которые хоть и пропали, но тоже, должно быть, мертвы, а потом – Онорина и Мари Легоф, которые также отдали Богу душу… Вот и сосчитайте… получается двадцать шесть… Двадцать шесть! Все сходится, верно? Двадцать шесть отнять от тридцати… Вы поняли? Тридцать гробов, которые пустуют… А от тридцати отнять двадцать шесть – получится четыре, правильно?
Дальше старуха связно говорить уже не могла, язык у нее стал заплетаться, с губ срывались лишь бессвязные слова, но Вероника тем не менее сумела разобрать их:
– А? Понимаете? Остались четверо: три сестры Аршиньа, которых держали взаперти, и вы… Верно ведь?.. Четыре креста… Вы же знаете – четыре женщины на четырех крестах?.. Все сходится, нас как раз четверо. Кроме нас, на острове никого нет. Только четыре женщины…
Вероника молча слушала. На лбу у нее выступила испарина.
Но, решив не поддаваться тревоге, она пожала плечами: