Комиссар (страница 38)
– Вас же просто выдадут после капитуляции. Впрочем, это, разумеется, не остановит вас. Дело ваше. Исполнить ваше желание я могу, такая возможность есть. Я могу устроить, чтоб вас доставили – не в сам полк, разумеется, но к точке, откуда вы сможете добраться до расположения своей части. Если, конечно, вас не расстреляют свои на подходе, случайно или же с умыслом.
Вайс-Виклунд подождал Сашиной реакции. Саша молчала, не меняясь в лице. Сердце билось где-то в районе горла, и если б она заговорила, голос выдал бы ее.
– Скажите, Александра Иосифовна, если вы вернетесь в свой полк, сможете ли вы убедить мою дочь приехать сюда, чтобы проститься с матерью? Я не подразумеваю под этим дезертирства, оба мы знаем, о каком человеке говорим. Я гарантирую, что Аглая сможет потом уехать, куда сочтет нужным. Никаких препятствий в этом я не намерен чинить ей сам и не позволю другим.
– Вы говорите не о дезертирстве, – медленно сказала Саша. – Но вы говорите о самовольной отлучке на вражескую территорию в условиях, когда никаких отпусков просто не может быть. Разницы по сути и нет.
Соблазн соврать был велик. Но если Вайс-Виклунд хотя бы вполовину так же умен, как его дочь, он не поверит. Для чего вообще задает эти вопросы тогда?
– Я ведь комиссар, – сказала наконец Саша. – Конечно же, я не могу убеждать бойца сделать что-то в этом роде. Моя работа состоит ровно в обратном. Но даже если предположить на минуту, что я бы могла. Вы ведь знаете свою дочь. Она сделает только то, что считает правильным она. Вы полагаете, у меня с ней иначе, чем у вас? У нас просто в большей степени совпадают представления о правильном и неправильном. Но она ничего не станет делать только потому, что так скажу ей я.
Вайс-Виклунд молчал.
– Одно я могу вам обещать, – продолжила Саша. – Если я снова увижу Аглаю, то расскажу ей обо всем, что видела и слышала в этом доме. Потому что она имеет право знать.
– Иного ответа я не ждал, – сказал Вайс-Виклунд. – Александра Иосифовна, я не стал сообщать вам сразу, но здесь вам ничего не угрожает. И вы свободны. Были свободны и в безопасности на самом деле с того момента, как переступили порог моего дома. Этот дом никогда никому не был тюрьмой. Вы хотите вернуться в свой полк – что же, я организую для вас транспорт так скоро, как это только возможно. Через несколько часов вы сможете выехать.
– Но почему? – выдохнула Саша.
– Потому что другого способа достучаться до дочери у меня нет. Вы станете не посланником – посланием. Я бы, конечно, не обменял Аглаю на целую армию таких как вы. Но объективно полковой комиссар – это много больше, чем начальник разведкоманды. И вот я отпускаю вас для того только, чтоб донести до Аглаи, что таким же образом не стал бы удерживать и ее. Если и это не подействует на нее, – Вайс-Виклунд вздохнул, – по крайней мере я буду знать, что сделал для своей семьи все, что в человеческих силах. Вы о чем-то хотите спросить, Александра Иосифовна?
– Да. Вот это, – Саша кивнула на стол. – Здесь намного больше, чем мне нужно. Мне отвратительна мысль, что все это будет испорчено, когда столько людей голодает. Я бы хотела забрать эту еду для моего приемного сына и его сослуживцев, тут на всех хватит. Если, конечно, мой сын жив до сих пор. Но если он жив сейчас, может погибнуть в любой день. Пусть хотя бы узнает, что такая еда вообще бывает на свете.
Глава 26
Полковой комиссар Александра Гинзбург
Июль 1919 года
– Живая!
– Живой.
Саша и Князев обнялись настолько крепко, насколько позволила им его рана – Саша с порога заметила, как медленно, неловко он двигается. Левый рукав его гимнастерки был разрезан, рука под нечистыми бинтами распухла в два раза против прежнего. В лице нездоровая краснота. Тело горячее, как печка. У него жар…
Саша прикрыла глаза. К родному князевскому духу крепкого табака, перегара и мокрой шерсти примешивались запахи крови и гноя. Им предстоял тяжелый разговор, но объятие дало несколько секунд отсрочки.
Пока Сашу вели к штабу, ей успели рассказать, что все большие дома в деревне, где расквартирован полк, заняты ранеными. Кто остался цел, ночевал в палатках или под открытым небом. Штаб разместили в обычной избе. Князев и Саша сидели рядом на кровати – больше негде было – в крохотной спальне. Фотографии выгнанных из дома хозяев укоризненно смотрели на них с застеленной вышитым полотенцем доски. Вместо стола использовали деревянный сундук.
– Какие у нас потери? – спросила Саша.
– Серьезные. Три сотни только убитыми и пропавшими без вести. Ранеными – почти столько же. Многие тяжелые. Что ни час, отходит кто-нибудь.
Саша взяла в руки мятые списки. Фамилии были записаны от руки, разными почерками. Листы перепачканы то ли грязью, то ли кровью. Многих из внесенных в списки людей Саша успела узнать, некоторых довольно близко.
Смахнула одинокую слезу с левой щеки. Нет времени.
– Что с техникой, с боеприпасами, с транспортом?
– Артиллерии, считай, больше нет. Пять из двенадцати пулеметов потеряны. По боеприпасам крепко просели после кавалерийской атаки на обоз. Сейчас пустые. Транспорта хорошо если треть осталась.
– Господи…
– Ваньку сберегли твоего. Молодцом себя показал.
– Он молодец, да. А сам ты как, Федя? С рукой что?
Лицо Князева исказила гримаса. Ему больно, поняла Саша.
– Да ничего с рукой! – раздраженно ответил он. – Заживет рука, все на мне как на собаке заживает и рука заживет, никуда не денется. Вон уж и не болит, почитай.
У Саши перехватило дыхание:
– Рука не чувствует ничего больше? А доктор что говорит?
– Доктор, – Князев выплюнул это слово. – Руку надо пилить, говорит. Им лишь бы что отпилить, коновалам этим. Гангреной пугает. Да сам он, я ему сказал, гангрена ходячая…
– Но, Федя, у тебя же жар! И что боли нет больше, это, может быть, к худшему. Давай я позову врача, пусть посмотрит еще!
– Отставить! – рявкнул Князев. – Не лезь в это, комиссар. Вот о чем расскажи-ка лучше: как из плена живой ушла? Почему тебя к нам привезли? С чем пожаловала? – взгляд Князева стал тяжелым. – Станешь звать нас сдаваться?
Саша встретила его взгляд своим, спокойным и серьезным.
– Многое случилось, – сказала она. – Я тебе после расскажу все, командир. Ты, может, решишь расстрелять меня за то, что я сделала, и будешь прав. Спорить тогда не стану. Но что для нас важно прямо сейчас: ни полк, ни тебя я не предавала. И здесь я для того, чтоб помочь тебе увести полк в леса. Не сдавать ни в коем случае. Не веришь мне – убей на месте, не тяни. Веришь – давай работать.
Князев встал и зашагал туда и обратно по узкому проходу между кроватью и сундуком. Он всегда делал так, когда напряженно думал, и напоминал в такие минуты мощное, опасное, но запертое в клетку дикое животное. Теперь клетка стала совсем маленькой. Двигался Князев без прежней легкости, ступал неуверенно, словно был пьян – но Саша всяким его повидала и знала, что сейчас дело не в выпивке. Она скинула сапоги и забралась с ногами на кровать, чтоб он не натыкался на ее колени.
– Работать! – процедил Князев. – А то без тебя я тут баклуши бил! Многие сдаваться думают. В леса не все хотят уходить.
– А есть у нас шансы уйти?
– Дак мы не окружены. Пятьдесят первый уже списали со счетов. На московском направлении плотные заслоны, а отход к югу, в леса, почитай, открыт для нас. Можем прорваться.
Князев снова сел на жалобно скрипнувшую под его весом кровать. Его лоб покрылся испариной. Дыхание стало хриплым, прерывистым. Лицо сделалось багровым, почти малиновым. Жар в его теле нарастал, это чувствовалось даже на расстоянии вытянутой руки.
– Уходить на Тамбовщину надо, – сказала Саша. – Там уже идет вовсю восстание против Нового порядка. Полторы сотни миль дотуда. Уведем тех, кто за нами уйдет.
– Я так и хотел. Так и управил бы. Ежели б не ты.
– Я?
– Ты, Александра. Ты вернулась. Теперь те, кто надумал сдаваться, потребуют тебя. Часть, сдаваясь в плен, комиссара своего выдает, живым или мертвым, один черт. Но отдать им тебя я не могу. Не потому, что ты нужна мне – ты теперь никому не нужна, нет больше за тобой ни партии твоей хваленой, ни советской власти. Ты – пустое место, комиссар. И все ж таки ты мой человек. Ты верила моему слову и сама не обманывала меня. Потому сдать тебя я не могу. Говно я после этого был бы, а не командир.
– Выходит, – медленно сказала Саша, – мы должны увести в леса весь полк. Всех.
– Выходит, так. Нюни не распускай только, комиссар, – сказал Князев. – Я тут приберег для тебя кое-что.
Он вышел и через минуту вернулся, держа в руках маузер. Сашин маузер. Протянул ей рукоятью вперед.
– Дельная вещь, не разбрасывайся ей больше. Я его зарядил. Второй обоймы нету. Но ежели с одной не управишься, то перезарядить всяко не успеешь.
– Спасибо тебе, командир. Действовать так станем. Через десять минут, – Саша глянула на циферблат “Танка”, – экстренное партийное собрание. Я назначила по дороге в штаб. Потом, в четыре, давай соберем командный состав. Расскажу, что мне удалось узнать. Уверяю тебя, желания сдаваться после этого у всех поубавится. Срок ответа по ультиматуму какой?
– Завтра в полдень выходит.
– Значит, утром все и решится, – Саша принялась натягивать сапоги. – А ты бы лег сейчас, командир. Завтра тебе надо твердо стоять на ногах. Давай все ж врача пришлю?
– Нет! Иди уже, комиссар, делай свою чертову работу.
***
Ванька дожидался ее снаружи штабной избы. Саша обняла его, закружила, поцеловала в белобрысую макушку – для этого ей пришлось встать на цыпочки. Потом села на сваленную во дворе груду бревен.
Битых два часа она рассказывала на собрании комсостава о том, что повидала в Рязани, и убеждала, переходя временами на крик, что сдаваться Новому порядку нельзя. Рассказать пришлось обо всем, включая личные моменты, как бы мерзко это ни было – но лучше уж пусть ее товарищи узнают это от нее.
– Есть у тебя табак, Иван?
Товарищи в честь ее воскресения из мертвых нашли для нее три папиросы, но это было несколько наполненных напряженными разговорами часов назад. Больше фабричных папирос в полку нет и, верно, теперь уже не будет. Как и многого другого.
Трава во дворе была недавно выкошена, обрезки стеблей кололись даже сквозь подошвы сапог. Забор ветхий, но прогнившие колья регулярно заменялись новыми, это легко отследить по их цвету. Вдоль забора аккуратно высажены кусты белой смородины. Ни пяди земли в крестьянском хозяйстве не простаивало без пользы. Саша заметила следы куриного помета, но самих куриц не было видно. Возможно, хозяева успели их куда-то припрятать, но скорее несушки стали добычей красноармейцев. С этим, конечно же, следовало бы разобраться, но не теперь.
– Ты ж говорила, убьешь, если прознаешь, что я курю.
– Убью обязательно. Но не сейчас.
Ванька пожал плечами и скрутил ей самокрутку.
– Ну, рассказывай, чем занимался тут без меня.
– Артиллерийской разведкой занимался!
– Это как?
– Ну, лежим мы, значит, в укрытии, а над нами рвется шрапнель. Откуда палят, не видать. Надобно, говорит командир расчета, вычислить, на каком расстоянии артиллерия ихняя выставлена. Чтоб разнести их, покуда они нас не положили всех в землю. Для этого, говорит, дистанционную трубку от разорвавшегося снаряда надо достать. Вот такую.
Ванька протянул Саше небольшую, размером с его кулак, металлическую полусферу с цифровыми делениями.
– Ты что же, – спросила Саша, – из-под огня ее вытащил?