– А потом я рекомендовал бы натуральные котлетки а-ля Жардиньер. Телятина, как снег, белая. От Александра Григорьевича Щербатова получаем-с, что‐то особенное…

– А мне поросенка с кашей в полной неприкосновенности, по-расплюевски, – улыбается В. П. Далматов.

– Всем поросенка… Да гляди, Кузьма, чтобы розовенького, корочку водкой вели смочить, чтобы хрумтела.

– А вот между мясным хорошо бы лососинку, – предлагает В. П. Далматов.

– Лососинка есть живенькая. Петербургская… Зеленцы пощерботить прикажете? Спаржа, как масло…

– Ладно, Кузьма, остальное все на твой вкус… Ведь не забудешь?

– Помилуйте, сколько лет служу!

И оглянулся назад.

В тот же миг два половых тащат огромные подносы. Кузьма взглянул на них и исчез на кухню.

Моментально на столе выстроились холодная смирновка во льду, английская горькая, шустовская рябиновка и портвейн Леве № 50 рядом с бутылкой пикона. Еще двое пронесли два окорока провесных, нарезанных прозрачно-розовыми, бумажной толщины, ломтиками. Еще поднос, на нем тыква с огурцами, жареные мозги дымились на черном хлебе и два серебряных жбана с серой зернистой и блестяще-черной ачуевской паюсной икрой. Неслышно вырос Кузьма с блюдом семги, украшенной угольниками лимона.

– Кузьма, а ведь ты забыл меня.

– Никак нет-с… Извольте посмотреть.

На третьем подносе стояла в салфетке бутылка эля и три стопочки.

– Нешто можно забыть, помилуйте-с! Начали попервоначалу «под селедочку».

– Для рифмы, как говаривал И. Ф. Горбунов: водка – селедка.

Потом под икру ачуевскую, потом под зернистую с крошечным расстегаем из налимьих печенок, по рюмке сперва белой холодной смирновки со льдом, а потом ее же, подкрашенной пикончиком, выпили английской под мозги и зубровки под салат оливье…

После каждой рюмки тарелочки из-под закуски сменялись новыми…

Кузьма резал дымящийся окорок, подручные черпали серебряными ложками зернистую икру и раскладывали по тарелочкам. Розовая семга сменялась янтарным балыком… Выпили по стопке эля «для осадки». Постепенно закуски исчезали, и на месте их засверкали дорогого фарфора тарелки и серебро ложек и вилок, а на соседнем столе курилась селянка и розовели круглые расстегаи.

– Селяночки-с!..

И Кузьма перебросил на левое плечо салфетку, взял вилку и ножик, подвинул к себе расстегай, взмахнул пухлыми белыми руками, как голубь крыльями, моментально и беззвучно обратил рядом быстрых взмахов расстегай в десятки узких ломтиков, разбегавшихся от цельного куска серой налимьей печенки на середине к толстым зарумяненным краям пирога.

– Розан китайский, а не пирог! – восторгался В. П. Далматов.

– Помилуйте-с, сорок лет режу, – как бы оправдывался Кузьма, принимаясь за следующий расстегай. – Сами Влас Михайлович Дорошевич хвалили меня за кройку розанчиком.

– А давно он был?

– Завтракали. Только перед вами ушли.

– Поросеночка с хреном, конечно, ели?

– Шесть окорочков под водочку изволили скушать. Очень любят с хренком и со сметанкой.

Трактир «Арсентьича»

…Таков же был трактир и «Арсентьича» в Черкасском переулке, славившийся русским столом, ветчиной, осетриной и белугой, которые подавались на закуску к водке с хреном и красным хлебным уксусом, и нигде вкуснее не было. Щи с головизной у «Арсентьича» были изумительные, и Гл. И. Успенский, приезжая в Москву, никогда не миновал ради этих щей «Арсентьича».

За ветчиной, осетриной и белугой в двенадцать часов посылали с судками служащих те богатые купцы, которые почему‐либо не могли в данный день пойти в трактир и принуждены были завтракать у себя в амбарах.

Это был самый степенный из всех московских трактиров, кутежей в нем не было никогда.

Трактир С. С. Щербакова

Трактир этот славился расстегаями с мясом. Расстегай во всю тарелку, толщиной пальца в три, стоит пятнадцать копеек, и к нему, за ту же цену, подавалась тарелка бульона.

И когда, к концу поста, у актеров иссякали средства, они питались только такими расстегаями.

Парадный монастырский обед середины XIX века. Спасо-Яковлевский Димитриев мужской монастырь в Ростове Великом

Спасо-Яковлевский монастырь имел обширное подсобное хозяйство, благодаря которому монастырская трапеза обеспечивалась овощами, фруктами и молочными продуктами.

На монастырском огороде в XVIII–XIX веках выращивали: овощи – огурцы, морковь, свеклу, брюкву, хрен, цветную и кочанную капусту, черную и паровую редьку, лук и картофель (последний начали культивировать с середины XIX века); бобовые – горох и бобы; зелень – салат, петрушку, пастернак и шпинат. Как видим, ассортимент овощей и зелени был достаточно обширным, а о значительных масштабах огородного хозяйства красноречиво свидетельствует тот факт, что в середине XIX века в монастыре было два огорода, на которых в общей сложности насчитывалось около двухсот гряд.

На рубеже XVIII–XIX веков, после кардинальной перепланировки территории, в монастыре был разбит большой сад. Только за первое десятилетие XIX века в нем было высажено более 500 яблонь, 200 вишен, без малого 300 слив и множество кустов черной смородины. Неудивительно, что обитель не имела недостатка в яблоках и ягодах.

При монастыре имелся скотный двор, на котором содержался крупный рогатый скот. Отсюда на монастырский стол поставлялись молоко, сметана и масло, а для трапезы гостей и работников обители – мясные продукты.

Между тем основной объем продуктов питания приходилось покупать. Судя по приходо-расходным книгам, больше всего покупали муку, крупу и рыбу.

Ржаную и пшеничную муку монастырь закупал для выпечки хлеба. Из пшеничной муки пекли пироги и готовили блины, из гороховой муки и толокна делали кисели.

Из круп варили каши и похлебки, а также использовали их для изготовления начинки для пирогов. Наибольшее распространение из сортов круп имели пшено и овсянка, гречка и рис, перловка и манка.

Употребление мяса в монастыре было запрещено уставом, зато в больших количествах готовились разнообразные рыбные блюда. Рыбу для монастырской трапезы ловили в озере служители монастыря, но в основном ее закупали у рыбных торговцев. В документах названы следующие сорта: стерлядь, осетр, белуга, налим, судак, севрюга, навага, сом, линь, лещ, щука, язь, карась, окунь, ерш и плотва. Самые дорогие сорта рыбы шли по 30–40 копеек за фунт (400 граммов), самые дешевые – по 2–3 копейки. Рыбу монастырь покупал помногу, например в 1852 году было закуплено около 170 пудов свежей рыбы, в 1875 году – более 100 пудов (1 пуд – 16,4 кг). Белуга, севрюга, судак и осетр, помимо того, закупались в соленом и малосольном виде. Наряду со свежей и соленой рыбой монастырь закупал красную и паюсную икру. Особенно много паюсной икры покупалось в середине XIX века, так, в 1852 году ее было куплено более 10 пудов.

Из овощей в конце лета – начале осени закупались огромные партии огурцов и капусты для засолки на зиму. Известно, что монастырская кухня отличалась разнообразными грибными блюдами, не случайно так часто покупались как свежие, так и сухие грибы. Регулярно покупали разнообразные специи, а именно: горчицу, перец, хрен, уксус. Также закупали приправы: корицу, ваниль, гвоздику, лавровый лист; из сухофруктов – изюм и чернослив.

Особо следует сказать о напитках. Самым распространенным и любимым монастырским напитком являлся квас, для приготовления которого использовался солод. Ежегодно монастырь закупал десятки пудов солода. В больших объемах покупался мед, на основе которого приготовляли сбитень и медовуху. Традиционные русские напитки во второй половине XIX века постепенно вытеснялись чаем, который со временем прочно вошел в монастырский обиход.

Представление о парадном монастырском обеде середины XIX века позволяет составить перечень блюд, которые подавались к столу 27 ноября 1850 года, в день празднования памяти основателя монастыря.

Монастырская трапеза, конец XIX века. Соловецкий монастырь

Федоров, П. Ф. Соловки. Кронштадт

Качество пищи и время принятия ее для разных обитателей монастыря неодинаково и зависит от общественного положения и полезности данной личности.

Есть трапеза верхняя, нижняя и рабочая. Верхняя, или братская, для всех монашествующих и избранной, наиболее полезной части даровых трудников-богомольцев. Нижняя, или богомольческая, – собственно для даровых трудников-богомольцев, и, наконец, последняя – рабочая, для наемных рабочих и для немногих даровых трудников, работающих вместе с наймитами на тяжелых послушаниях.

Пользующиеся верхней трапезой принимают пищу не в одно время (кроме праздников): для всех тех, которые состоят только при богослужении и ничем другим не занимаются (так называемые церковники), столовой служит Успенский собор, и время принятия пищи у них тесно связано с богослужением – они обедают тотчас после поздней обедни, прямо переходя из Троицкого собора, где совершается богослужение, в Успенский, что в будни бывает около 11–12 часов дня, а в праздники около 2 часов пополудни, ужинают после вечерни около 8–9 часов вечера. Остальные монашествующие и избранные даровые трудники принимают три раза пищу – летом обедают в 8 часов утра, паужинают в 2 часа дня и ужинают в 6 часов вечера; зимой завтракают в 4 часа утра, обедают в 10 часов утра и в 6 часов ужинают.

Внутренность Успенского собора, служащего столовой для монашествующих, в первый раз производит странное впечатление. Все стены и низкие сводные потолки этого храма, покоящиеся на громадных столбах, сплошь расписаны картинами, содержание которых заимствовано из свящ. истории Нового Завета, из житий святых и отчасти из прошлой жизни самой обители. В картинах преобладают темные краски, вполне гармонирующие с небольшим количеством света, попадающего внутрь храма чрез маленькие окна. Весь пол уставлен длинными столами и скамьями, окрашенными масляной краской, Впереди, пред иконостасом, возвышается на особом помосте кафедра в виде полубудки с дверцей; когда чтец помещается в этой кафедре, то слушателям виднеются только его плечи и голова. Вообще вся обстановка слабо освещенного храма-столовой мрачно торжественная, переносящая воображение в Средние века и превращающая принятие пищи в какое‐то таинственное, полусвященное действие.

По окончании богослужения в Троицком соборе весь сонм иноков, под предводительством самого архимандрита или старшего по нем, служащего очередного иеромонаха, идет в Успенский собор, где прежде всего громогласно, общим хором поется предобеденное молитвословие, состоящее из нескольких молитв, и «Отче наш…»; затем очередный священник благословляет пищу; все пришедшие, соблюдая строгое местничество, разсаживаются по скамьям вокруг столов, по 4 человека за каждое блюдо. Самый главный стол стоит параллельно иконостасу, вокруг него помещается начальство и все священники – это так называемый иеромонашеский стол, потом следует диаконский и т. д.

Когда все уселись, старший из присутствующих ударяет в колокольчик, висящий пред образами на иконостасе, и из дверей, ведущих в келарскую, появляется масса мальчиков с блюдами пищи. В то же время при общем молчании с высокой кафедры раздается обыкновенно крайне монотонное, неразборчивое чтение из Четьи Минеи святого настоящего дня. Каждая следующая перемена пищи возвещается старшим из присутствующих посредством удара в колокольчик. По окончании обеда поется торжественное «благодарим тя», и в заключении очередный священник читает особое молитвословие, заканчивая все дело снова благословением.

Пища подается мальчиками только старшей братии, а остальные, кто пониже, сами ходят за ней в келарскую, причем, ставя ее на стол, всегда произносят: «Господи Иисусе Христе, помилуй нас», а сидящие непременно должны ответить: «Аминь».