Отслойка (страница 3)
С тех пор как Беатрис подросла, мы часто принимаем душ вместе. У меня стоит ее шампунь, иногда я мою им голову, и он совсем не щиплет глаза, мой же – с коллагеном, якобы придающий объем, – сжигает их как кислота. Зачем делать шампунь, который щиплет, если можно обойтись и без этого? Разве Бог не мог позволить женщинам рожать без боли?
Роман Петрович подошел ко мне.
– Ну, понеслась. – Он протянул руку за скальпелем и, взяв его, замер. – Какой красивый шовчик у нас. Кто делал? – Он сделал надрез.
– Лаура Саркеновна.
В лампе надо мной расплывалось нечеткое отражение – голое, распятое тело. Надреза я не почувствовала, но увидела, как лобок залило бордовым. Вторая медсестра тут же промокнула тампоном.
– А, ну она-то лучшая. Завкафедрой была, пока учился, с ней и первые операции делал. Она сейчас в «Армане» принимает?
– Нет, в «Мерее».
– Странно, я думал, ты с Олесей Романовной рожала.
– Мы начали с ней, а потом подъехала Лаура Саркеновна на кесарево.
– Не понял, с кем рожала? – спросил анестезиолог.
– С Ивановой Олесей Романовной. Помнишь, была такая? Краса-а-авица… – хирург ухмыльнулся.
– Да что ты, Олеся?! Вы же учились вместе, Роман Петрович?
– Было дело, – кивнул хирург.
Анестезиолог нахмурился.
– Да это ж та! Ты за ней три курса увивался! – рассмеялся анестезиолог.
Я ухмыльнулась и взглянула на хирурга, он нахмурился.
– Ну, не увивался… так, пару раз в кино звал.
– Все-все, вспомнил: темные кудри, головка аккуратная и руки, как металл.
Хирург не ответил.
– Да там же история была! Мне Серега Пак, с третьего перинатального, рассказывал. На анатомке. Пришли они, значит, на первое вскрытие, и Рома такой весь из себя смелый – хочет Олеську впечатлить – вызвался первым. Скальпель взял и ка-а-ак рухнул на пол, – анестезиолог засмеялся и смахнул слезу.
– А она что? – спросила Ляззат, поджав губы, чтобы скрыть улыбку.
– Ничего, перешагнула через него и сама вскрытие сделала, да еще какое! Молодец она была, а Роман Петрович…
– Наиль Ришатович, у нас операция, – прервал его хирург.
В моей памяти возникла брюнетка с мелодичным голосом. Олесе Романовне, по моим прикидкам, было под пятьдесят. Осанистая, решительная и с тонким чувством юмора, она и сейчас привлекала внимание. Неудивительно, что Роман Петрович ей увлекся.
Какое-то время тишину нарушал лишь звук кровоотсоса. Я ждала, когда почувствую сильное натяжение и они достанут малышку. Несмотря на заявление врача, я знала: моя дочь жива. Я пять месяцев промучилась с жесточайшим токсикозом, заболела и вылечилась от редчайшей в мире болезни и теперь не услышу и не увижу комок, из-за которого столько кутерьмы? Я отказывалась верить в это. И тут же представила, как сажусь в скрипучий кожаный салон машины и мы с Русом молча едем домой. Я бы даже заплакать не смогла. А если… если она все-таки не выживет?
– Мда, принесла тебя нелегкая, я только домой собрался, а тут ты. Так еще и с отслойкой. Твои врачи что церберы на меня накинулись.
– Вам кто-то позвонил?
– Олеся Романовна и Сауле Жанатовна. Как давай трезвонить, я только куртку надел, уже автозавод подрубил, машину решил прогреть. Ну, словом, пришлось нам всем остаться из-за тебя, а могли бы сейчас в душ и на боковую. Суббота все-таки, бессовестная ты, – хирург поморщился. – Вот тут, видишь? – Он показал что-то медсестре. – Спайки.
– Это плохо, да? – спросила я.
– Нехорошо.
– Кстати, ну, вернее, не совсем кстати, – оживился анестезиолог. – Вы сходили в то кафе?
– Еще не успел, – ответил хирург. – Кровь уберите, ничего же не видно!
– Сходите, говорю, плова вкусней во всем Казахстане не делают.
– А вы про какое место говорите?
– По Ленина вверх.
– А, там еще ресторан этот… как его. Большой такой, тойский[8].
– Да-да, вот скажи, вкусно?
– Очень, – я улыбнулась.
– Ну вот, Роман Петрович, видишь? Сходи.
Хирург не ответил и нахмурился.
– Мда… Спайка на спайке.
– Извините, я не знала. Я сразу после операции встала и ходила, как сказали, честно.
– Спайки не от этого появляются, рыбка моя. В этом ничьей вины нет…
– А долго там еще? – операция, казалось, длится вечность. Ног я не чувствовала, и поэтому так хотелось сжать ступни, согнуть коленки, к тому же ужасно зачесался кончик носа.
– Не скоро. Ну и кровищи у нас тут. Отсос! Матку не вижу – все в крови. Салфетку! Еще салфетку… рассекаю спайки, осторожно, порвешь спайку – тут еще больше крови будет. – Хирург прикусил губу. – Ну ты что?! Ну куда режешь-то?! – воскликнул хирург.
Он отошел на шаг и переступил с ноги на ногу. Послышался чавкающий звук.
– Ну вот, тапки мне новые кровью залила… Форму-то ладно, постираю, а вот тапки жаль.
Я поежилась и всеми силами пыталась не слушать громкое чавканье обуви хирурга. На секунду в отражении в лампе мелькнула я, а вокруг багровое пятно. Я резко отвернулась.
Хирург тяжело вздохнул и вдруг улыбнулся.
– Хорошо, что сразу приехала, а не стала ждать.
– Повезло, что вы остались, – я улыбнулась. – Вот в прошлый раз, когда ЭКС было, так все неожиданно случилось. – Я поежилась…
В первые роды я переживала схватки при свечах в теплом джакузи под тягучий голос доулы, она пела мне старую казахскую колыбельную. Тогда мы «ныряли» в схватку и «благодарили боль».
Акушерка не оставляла меня ни на секунду, мне делали массаж, развлекали историями и все время хвалили. Хотя за что, я так и не поняла.
Роды вызывали «коктейлем» с мизопростолом. На раскрытии в пять сантиметров прокололи пузырь. Вылились теплые, прозрачные воды. Через каких-то двадцать минут меня жгло огнем, словно рукой рвали матку и ломали кости одновременно. Схватки приходили волнами, время между ними сокращалось. Мне казалось, что я в бушующем море, в том самом месте у берега, где волна скручивается, – там она самая сильная. Она поглощает вас, швыряет о дно, закручивает и повторяет это снова и снова. Я вырывалась из нее на поверхность, тянула воздух, но не успевала сделать нормальный вдох, меня тут же топила вторая, а потом третья, четвертая, пятая, легкие горели, голова кружилась. Я протяжно мычала и выгибалась. Поставили эпидуралку. Боль отступила, я смогла улыбаться, шутить и просто лежать. Полное раскрытие, меня начало тужить. Я перешла в родовую палату, опять стало больно. Я тужилась лежа, сидя, стоя. Рус был со мной каждую минуту, и если вначале я стеснялась и держала его рядом с головой, то в какой-то момент умоляла его посмотреть, не видно ли там в промежности чьей-нибудь головы. Но головы не было. Олеся Романовна засунула в меня руку по локоть, нашла потерянную голову и поджала губы.
– Придется делать кесарево, она не вошла в родовые пути, а если попытаюсь ее туда направить, могу свернуть ей шею.
Рус подписал какие-то бумаги, я тоже что-то подписала. Через пятнадцать минут меня уложили на операционный стол, разрезали и достали Чичу. Когда я ее увидела, то почувствовала, что повторила бы все это еще сорок раз.
– Так, сейчас все молчим, – хирург стал серьезен и сосредоточен.
– Ляззат, извините, но чешется, не могу терпеть, – шепнула я. Она аккуратно почесала мне нос. – Да, вот тут, спасибо.