Лазарь хлопает по столу, растягивая губы в улыбке.

– Следующая цель – внуки!

– О, папуль, – восклицает Биби, – дай я хоть вылезу из свадебного платья.

– Так это обычно и происходит, – подмигивает Лазарь.

Биби заливается краской. Лазарь берёт Нико и сажает к себе на колени. Он кладёт руки внуку на щёки.

– Вот, скажем, ещё одного такого, – говорит Лазарь. – Какой славный мальчик.

По ту сторону стола Себастьян наблюдает за происходящим, ковыряя вилкой, и тихо переваривая то обстоятельство, что дедушка мечтает, чтобы будущие внуки были похожи на его брата, а не на него, Себастьяна.

Позже вечером семья гуляет по эспланаде. Ночной воздух тёплый, от воды доносится приятный ветерок. Фанни и её отец тоже здесь, Фанни плетётся рядом с Нико и Себастьяном, дети по очереди пинают камушек по мостовой. Мать Нико, Танна, катит коляску со спящими дочерьми-близняшками. Впереди она видит величественную Белую башню, смотрящую окнами на залив Термаикос.

– Какая чудесная ночь, – говорит она.

Они проходят закрытый киоск с выставленными на витрине газетами. Лев просматривает заголовки. Пихает отца локтем в бок.

– Папа, – говорит он, понизив голос, – ты читал, что происходит в Германии?

– Этот человек безумен, – отвечает Лазарь. – Скоро они от него избавятся.

– Или всё может распространиться дальше.

– Дойти сюда, ты имеешь в виду? Мы далеко от Германии. К тому же Салоники – еврейский город.

– Уже не в той степени, что раньше.

– Лев, ты слишком много переживаешь. – Лазарь указывает на витрину. – Погляди, сколько еврейских газет. Вспомни, сколько у нас синагог. Никто не сможет уничтожить всё это.

Лев оглядывается на своих детей, пинающих камушек. Он надеется, что отец прав. Семья продолжает прогулку под лунным светом, и их разговоры эхом разносятся над водой.

Мы в 1941 году

Распахивается дверь. В комнату в испачканной грязью солдатской форме вваливается Лев. Дети подбегают обнять его за ноги и талию, пока Лев, не обращая на них внимания, тяжело шагает к дивану. С той ночной прогулки по эспланаде прошло три года, но Лев выглядит постаревшим на десять лет. Его лицо исхудало и обветрилось, тёмные волосы испещрены седыми прожилками. Некогда сильные руки теперь худы и покрыты рубцами. Левая рука замотана потрёпанными тряпками, затвердевшими от запёкшейся крови.

– Дайте отцу сесть, – говорит Танна, целуя его в плечо. – О, Господь, милостивый Господь, спасибо, что привёл его домой.

Лев выдыхает так, будто только что взобрался на гору. Устало падает на диван. Усиленно трёт лицо. Лазарь садится рядом с ним. В его глазах встают слёзы. Он кладёт руку на бедро сына. Лев вздрагивает.

Шесть месяцев назад Лев оставил свой табачный бизнес и отправился воевать с итальянцами, вторгшимися в Грецию вскоре после потопления Италией греческого крейсера. Хотя итальянский диктатор Муссолини и стремился показать немцам, что он той же масти, греки сумели дать отпор и противостояли вторжению. Греческие газеты выходили с заголовками в одно слово:

Οχι! (НЕТ!)

Нет, эту нацию не подавили бы итальянцы – или кто-либо ещё! Греция бы до последнего сражалась за свою честь! Мужчины из разных уголков страны вызывались добровольцами, в том числе и евреи из Салоников, несмотря на сомнения, высказываемые пожилыми членами общины.

– Это не твоя битва, – сказал Лазарь сыну.

– Это моя страна, – возразил Лев.

– Твоя страна, но не твой народ.

– Если я не буду сражаться за свою страну, что будет с моим народом?

На следующий день Лев записался на фронт и сел в трамвай, полный еврейских мужчин, торопящихся взять в руки оружие. В ходе истории я бесчисленное количество раз наблюдала подобное – мужчин, накаченных адреналином войны. Это редко заканчивается хорошо.

Поначалу греческое наступление было крайне успешным. Их решительные попытки позволили сдвинуть линию фронта. Но с наступлением зимы и суровых погодных условий ресурсы греков иссякли. Не хватало людей. Припасов. Итальянцы в конце концов обратились за помощью к мощной немецкой армии, и для греческих войск это означало конец. Всё равно что лошади, галопом выбежавшие в открытое поле и обнаружившие, что оно кишит львами.

– Что произошло? – спрашивает Лазарь сына.

– Наше оружие, танки, всё было очень старое, – хрипло говорит Лев. – Чего мы только не испытали! Мы голодали. Замерзали.

Он поднимает голову, в глазах читается мольба.

– Папа, в последние дни у нас даже не было патронов.

Лазарь спрашивает о знакомых евреях, ушедших добровольцами на фронт, как и Лев. После каждого названного имени Лев отрицательно мотает головой. Танна зажимает рот ладонью.

Себастьян смотрит на отца с другого конца комнаты. Что-то в видимой немощности отца не позволяет мальчику заговорить. Зато Нико ничего не смущает. Он подходит к отцу и протягивает рисунки, которые нарисовал к его приезду домой. Лев берёт их и выдавливает из себя улыбку.

– Ты был послушным мальчиком, пока меня не было, Нико?

– Не всегда, – отвечает Нико. – Иногда я не слушал маму. Не доедал свою порцию. Ещё учитель сказал, что я слишком много болтаю.

Лев устало кивает.

– Ты по-прежнему придерживаешься своей честности. Правда – важная вещь.

– Бог всё видит, – говорит Нико.

– Верно.

– Мы выиграли войну, папа?

Вопреки собственному совету, Лев лжёт.

– Конечно, Нико.

– Я же говорил, Себастьян, – говорит Нико, улыбаясь брату.

Танна отводит сына в сторону.

– Идём, Нико, пора ложиться. – Она смотрит на мужа, пытаясь сдержать слёзы.

Лазарь встаёт, подходит к окну и задёргивает шторы.

– Папа, – говорит Лев едва слышно, – это случится. Немцы. Они идут сюда.

Лазарь плотнее зашторивает окно.

– Не идут, – говорит он. – Они уже здесь.

Мы в 1942 году

Жаркое субботнее утро на площади Свободы – главном месте встречи в Салониках. Прошло больше года с возвращения Льва с войны. Вскоре после этого немецкие войска вошли в город на танках, мотоциклах, с пехотой и оркестром. С тех пор еды стало остро не хватать. Государственные службы закрылись. По улицам шатаются нацистские солдаты, жизнь еврейских семей сильно ухудшилась. На магазинах и ресторанах висят таблички: ЕВРЕЯМ ВХОД ВОСПРЕЩЁН. Все живут в страхе.

Припекает июльское солнце. На небе ни облака. На площади происходит странная, почти невероятная сцена. Площадь забита рядами еврейских мужчин – девять тысяч человек, стоящих плечо к плечу всего в нескольких сантиметрах друг от друга. Им приказало здесь собраться нацистское командование, контролирующее город.

– ВВЕРХ, ВНИЗ! ВВЕРХ, ВНИЗ! – кричат офицеры. Еврейские мужчины держат руки перед собой и приседают, потом встают, потом опять приседают и встают. Похоже на зарядку, только вот ей нет конца; если кто-то останавливается, берёт передышку или падает без сил, его бьют, пинают и натравливают на него собак.

Один из этих мужчин – Лев. Он не намерен сдаваться. Пот стекает по коже, а он садится и встаёт, садится и встаёт. Он бросает взгляд на балкон, выходящий на площадь. Молодые немки фотографируют их и смеются. Как они могут смеяться? Лев отворачивается. Он думает о войне. Думает о том, сколько всего пережил на зимнем морозе. «Ты выдержишь», – говорит он сам себе. Как сильно он сейчас мечтает о холоде.

– ВВЕРХ, ВНИЗ! ВВЕРХ, ВНИЗ!

Лев видит, как мужчина постарше падает на колени. Немецкий офицер хватает его за бороду, достаёт нож и срезает её. Мужчина кричит. Лев отворачивается. Другого упавшего мужчину пинают в живот и тащат по улице. На него выливают ведро воды и оставляют его лежать там, стонущего от боли. Зеваки не двигаются с места.

– ВВЕРХ, ВНИЗ! ВВЕРХ, ВНИЗ!

Этот день станет известен как «Чёрный Шаббат», он был выбран немцами намеренно, чтобы нарушить святую еврейскую традицию и заставить мужчин, в ином случае отправившихся бы молиться в синагогу, унизиться на глазах у всех вроде бы без какой-либо на то причины.

Но для жестокости всегда есть причина. Немцы хотели изменить меня. Они хотели, чтобы евреи из Салоников приняли новую версию Правды, ту, в которой не было места свободе, вере и надежде. Единственное правило нацистов.

Лев повторяет про себя, что не отступит. Его мышцы так истощены, что дрожат. Его тошнит, но он бросает себе вызов – удержаться от рвоты. Он думает о своих детях, дочках Элизабет и Анне, сыновьях Себастьяне и Нико. Они помогают ему не сдаваться.

– ВВЕРХ, ВНИЗ! ВВЕРХ, ВНИЗ!

Лев не знает, что в этот момент к месту действия приближается Нико. Он привык бродить по району, хоть его мать и предупреждала, чтобы он так не делал. Но каким-то образом он выскальзывает из дома и идёт на шум в нескольких кварталах отсюда.

Подойдя к площади Свободы, он встаёт на цыпочки и сквозь толпу пытается увидеть, что происходит. Его замечает немецкий охранник.

– Иди сюда, парень. Хочешь увидеть поближе?

Нико улыбается, и охранник поднимает его.

– Видишь, что случается с грязными евреями?

Нико растерян. Он знает, что он сам еврей. Охранник, сбитый с толку светлыми волосами и бесстрашием Нико, этого не понял.

– Что они делают? – спрашивает Нико.

– То, что мы им скажем. – Охранник улыбается. – Не волнуйся. Скоро их всех здесь не будет.

Нико хочет спросить, куда они денутся, но охранник внезапно выпрямляется. Подъезжает грузовик, на пассажирском сиденье сидит низкорослый офицер. Это Удо Граф. Он ответственный за эту операцию.

Охранник выбрасывает вперёд руку в знак приветствия. Удо кивает. А потом, в эту их первую, но далеко не последнюю встречу, Удо видит Нико. Подмигивает ему. Нико пытается подмигнуть в ответ.

Автомобиль едет дальше мимо рядов измученных мужчин, встающих и садящихся под лучами палящего солнца.

Как разрастается ложь

Иногда я наблюдаю за тем, как люди едят. Нахожу это любопытным. Еда – то, что поддерживает в нас жизнь, так что разумно было бы выбирать ту еду, которая приносит больше всего пользы. Однако вы выбираете то, что больше придётся по вкусу. Я вижу, как вы приходите в рестораны самообслуживания и набираете того-сего, игнорируя другую еду, хотя знаете, что она более полезна.

Я замечаю, как вы делаете это, потому что так же вы поступаете со мной. Вы добавляете ложечку Правды здесь, ложечку там. Опускаете то, что вам не нравится, и вскоре ваша тарелка оказывается наполнена до краёв. Но так же, как выбор вредной еды впоследствии приведёт к разрушению вашего тела, так и порционное принятие правды в конечном итоге закончится гниением вашей души.

Возьмём, к примеру, мальчика, родившегося в 1889 году в большой австрийской семье. Отец всё время бьёт его, учителя бранят, а мать, похоже, единственный человек, которому он был дорог, умирает, когда ему исполняется восемнадцать. Он становится угрюмым, замкнутым. Плывёт по течению, считая себя художником, но не находит признания в мире искусства. Со временем он превращается в одиночку. Зовёт себя Волком. Всё чаще винит во всём других. Это они виноваты, а не я. Запускается механизм самообмана.

Когда начинается война, Волк становится добровольцем. Ему по душе понятность и чёткость боя и свойственная ему избирательная правда – ведь в любой войне истина у каждого своя. Единственная непоколебимая правда о войне – это что никто не должен в неё вступать.

Война заканчивается поражением. Страна Волка сдаётся, сам он раненый лежит в госпитале, сгорая от горчичного газа и унижения. Он не может смириться с провалом. Для него это признак слабости, презираемой им всей душой, по большей части потому, что внутри него самого слабости предостаточно. Когда лидеры его страны соглашаются подписать мирный договор, он даёт себе клятву, что однажды свергнет их всех.

И довольно скоро этот день настаёт.