Текст лежит в кармане у Крис. Она его распечатала заранее крупными буквами: в телефон-то уже не посмотришь.

Песня довольно простая. Это лирическая баллада под гитару и еле слышную петлю из fruity loops. Пару раз послушать – и можно петь.

Тем временем кабина колеса обозрения добирается до самого верха. И как будто зависает там – или это только кажется?

Маша слушает музыку в наушниках. Про себя повторяет ритм.

Записывать голос надо так, чтобы звук из динамиков не лез в микрофон. Поэтому она не вынимает эйрподсы из ушей. Просто опускает масочку и начинает тихо петь, глядя в текст. В стеклянном шаре больше ничего не слышно, кроме ее голоса.

Что-то может случиться: я чувствую это

в робком шепоте листьев, в запахе ветра,

в электрической искре, пробежавшей по нервам

от случайного взгляда.

Дальше – второй куплет, а за ним следует гитарный проигрыш, и гитара там играет немного вперед, – так и задумано, – и можно перевести дыхание. Или (что еще лучше) остановить запись. Потому что текст еще не дописан. Крис уже знает, про что там будет: про то, что очень тяжело быть чужими на этой земле, даже если сейчас вокруг – бескрайнее небо и облака, и хрустальные башни сияют на горизонте. Все это не навсегда. Стеклянная кабинка неуклонно движется вниз.

– Дай наушники послушать, – просит Крис.

У самой земли кабинка опять замедляется и они выходят. Проходит еще пара минут, по окончании которых Крис вынимает эйрподсы из ушей и медленно прячет в футляр. И говорит:

– У нас будет самая лучшая группа во Вселенной.

011. ВИА «Молодость»

Филипп Филиппович в белой подростковой толстовке выглядит странно. Но ему самому так не кажется. Длинные редеющие волосы он зачесывает назад. При этом очки на его носу можно оценить примерно в половину средней зарплаты по Петербургу. Другая половина ушла на его кожаные кеды.

Филипп Филиппович развернул стул и угнездился на нем, положив руки на спинку. Он с удовольствием встал бы за дирижерский пульт. Но репетиционная точка в подвале, и сводчатые потолки здесь довольно низкие. Чего доброго, можно и голову расшибить.

Перед ним стоят навытяжку четверо парней. У одного на шее висит аккордеон «Вельтмайстер» лягушачьего цвета.

Девчонки стоят в сторонке. Их тоже четверо. Пятая сидит на табуретке. С независимым видом и с ярко-рыжей гитарой.

Это – ВИА «Молодость» в полном составе.

– Ну что, лодыри-тунеядцы-бездельники, – похоже, Фил Филиппыч опять ссылается на замшелые мемы из прошлого века. – Повторяем, только уже без лажи. Не забывайте про акценты. Что я вам говорил? Бодрые песни надо петь бодрее. Веселые – веселее.

Он жмет иконку на своем планшете и включает запись. Фонограмма преспокойно передается по bluetooth на колонки. Даже провода втыкать не нужно.

Звучит самый настоящий эстрадно-симфонический оркестр – что-то такое из семидесятых, с перегруженной духовой секцией и картонными барабанами. Воодушевляющая музыка.

Неба утреннего стяг!

В жизни важен первый шаг!

Парни и девушки старательно поют. Даже аккордеонист пробегает пальцами по клавишам и кнопкам: и вновь продолжается бой, тарарарарам! Крис отрешенно грызет медиатор. Ее соло будет позже.

– Ну что это такое, – Фил жмет на кнопку, и оркестр затыкается. – Петь надо с выражением! С настроением! Кристина, вынь гадость изо рта! И кто опять спел «в жизни важен первый фак»? А, парни? У кого тут бас-баритон с просадкой на верхах? Думаете, вы одинаково хреново поете, так я вас не различаю? Да я десять лет хормейстером работал! И все время одно и то же. В каждом потоке какой-нибудь клоун да отыщется!

Певцы тихонько ржут и перемигиваются с певицами. Фил грозит им кулаком.

– Одно для них важно, – кипятится он. – Что на уме, то и на языке… Ну-ка, еще раз с первой цифры!

Фонограмму запускают опять. Артисты напряженно вживаются в образ. Филипп дирижирует сидя.

Еще пара попыток – и он успокаивается. Вокальная группа звучит не так уж и плохо, а внезапное соло на гитаре (ламповый овердрайв с квакушкой) врезается в звуковую ткань, как бензопила в фанеру. Когда же фанера смолкает, аккордеон вдруг продолжает играть еще с десяток тактов что-то такое отвлеченно французское на три четверти, постепенно затихая, как бы удаляясь. И прямолинейный хит из прошлого приобретает целую кучу новых смыслов.

– Ну ладно, сегодня уже получше, получше, – Фил меняет гнев на милость. – Крис вообще молодец. Если дальше так пойдет, то и комиссия нам это дело утвердит. Завтра разучиваем ваше любимое – «Вдоль по Питерской». Через две недели сделаем контрольный прогон, на учебной сцене. Кстати, для нашего гармониста я заказал красную рубаху. Серега, слышал? Красное с зеленым – сочетание «вырви глаз». Еще картуз тебе закажем, как у Есенина! Будешь первый парень на деревне!

Серега глупо кивает. Первый парень давно вздыхает по Крис, у которой он не первый… и на всякий случай он помалкивает. Рыженькая гитаристка на него не смотрит, и на новую рубаху надежды мало, равно как и на картуз. Знать бы еще, что это такое.

– Можно, я как обычно приду? – спрашивает Маша Талашева.

– Можно. Ты же у нас все равно отвернуться норовишь… Маскируешься… Ах, да, девчонки, главное-то забыл. На той неделе пойдем с вами в театральную мастерскую. Будем шить вам платья. Белые, шелковые, с блестками, цены немалой. И не вздыхайте так. Еще меня благодарить будете.

– Шелковые? – спрашивает Крис, слегка скривившись. – Блестящие? Как у кого?

– Да уж не как у Evanescence, – говорит Фил. – Как у Людмилы Зыкиной.

012. Поменьше розовых соплей

С репетиции Маша и Крис едут вместе.

– У тебя горло не болит? – заботливо спрашивает Крис.

– Вроде нет. А должно?

– Мне показалось, ты устала от всех этих советских маршей.

– Есть такое. А что поделать?

Крис замолкает.

Сегодня вечером они неплохо поиграли вдвоем. Потом явился Филипп Филиппыч. Сел на свой любимый стул. Попросил исполнить что-нибудь авторское. Ну как тут откажешь? Пришлось сыграть для него «Что-то может случиться». Под одну гитару.

Фил никак не прокомментировал услышанное. Только попросил текст почитать.

«Вроде ничего криминального, – сказал он. – На будущее: поменьше розовых соплей. Вот вообще не ко времени. Дружеский совет».

После таких слов Крис побоялась играть «Ты мое солнце». Мало ли что.

И вот они едут домой. Как всегда, в ее голове крутится новая музыкальная фраза. Чтобы не забыть, она тихонько напела ее в диктофон. Мелодии очень легко вылетают из головы. Правда, иногда возвращаются, среди ночи или средь бела дня, никогда не угадаешь. Или исчезают безвозвратно.

Крис умеет писать музыку нотами. Но рисовать всякие крючки в автобусе – это будет уже слишком для почтенной публики. Чего доброго, примут за шпионку.

С текстами проще. Их можно заносить в телефон, притворившись, что пишешь деловые заметки. Никто ведь не заглянет тебе через плечо и не проверит. А если заглянет, то запросто получит локтем в лоб.

Сегодня в ее заметках – какие-то отрывочные строчки:

До сих пор мне было легко

Уходить, не прощаясь

Да, это странное чувство – когда тебе никогда не было дела ни до кого, и вдруг внезапно все изменилось.

Но нет, остальных это не касается. Всех остальных она легко бы послала подальше вместе с их косыми взглядами и дружескими советами.

Неужели Крис никогда раньше не умела дружить?

Она и до сих пор не умеет. Не знает даже, что говорить, когда очень не хочется прощаться.

– Ко мне зайдем? – предлагает Крис. – Слопаем пару сэндвичей?

Маша согласна. Все-таки это утомительно – петь сразу на двух репетициях. К тому же в свою отдельную комнату в студгородке она как-то не спешит.

На этот раз их никто не встречает, даже домашний парень Макс куда-то пропал. Но в квартире кто-то есть. Кто-то смотрит в гостиной телевизор. В этой квартире – толстые стены, и слов не разобрать. Ясно только, что это новости или криминальная хроника.

Крис выглядит потерянной. Она больше не улыбается.

– Может, я пойду? – говорит Маша.

– Еще чего. Из-за отчима, что ли? Этот чел здесь вообще лишний. Пусть лучше он отсюда свалит.

Кажется, она говорит слишком громко. Потому что телевизор смолкает. Зато слышится чей-то многозначительный кашель. У кристинкиного отчима – низкий густой голос, как у певца Шаляпина. И кашель тоже густой.

Это отвратительно. Этот человек ей отвратителен. Крис морщится.

– Пошли на кухню, – упрямо говорит она. – Не сожрал же он всю колбасу!

Они пьют чай с бутербродами. Изо всех сил стараются не говорить о личном. Конечно, это невозможно.

– Я хочу отсюда съехать, – говорит наконец Крис. – Я больше не могу. Он думает, меня можно купить… всякими подарками. Он думает, я буду молчать.

– О чем, – тихо-тихо спрашивает Маша.

– О том, что он… делает что хочет. Что он сидит на дейтинг-сервисах, да еще заходит с разных аккаунтов. Потом возит каких-то малолеток на дачу. Будто я не знаю.

– А как же твоя мама?

– Ей проще не замечать. Она зависает на работе. В своей больнице. Ну и еще… она боится, что нам с Маском будет плохо, если у них все развалится. Она нас двоих не потянет. Она так думает.

– А ты что думаешь?

– Ну а что поделать? – говорит Крис. – Мне даже восемнадцати нет.

Ее зеленые глаза блестят в темноте. Она вертит в руках чайную ложечку:

– Видела красоту? Серебряная. От бабушки досталась. Здесь все наше. А не его.

Маша рассматривает ложечку. На ней выгравирована какая-то монограмма нерусскими готическими буквами.

– Надоело мне все это, – говорит Крис. – Я хочу денег заработать. Чтобы не зависеть ни от кого. Создать группу и играть концерты. И чтоб люди во всем мире скачивали наши песни. Ну да, глупо, но я все равно больше ничего не умею и учиться не хочу. Не хочу жить… как они. Понимаешь?

Маша опускает ресницы. Конечно, она понимает. Она всегда мечтала о том же самом. Только не формулировала так четко. Может быть, оттого, что у нее не было отчима?

Что-то такое можно прочитать на ее лице. Потому что Крис понемногу краснеет.

– Ты не думай, он мне никто, – говорит она почему-то. – Мы с ним уже год не общаемся.

Получилось еще хуже.

– Я ничего и не думаю, Крис, – говорит Маша.

– Он еще и жадный. Он ведь даже гитару мне не насовсем подарил, а только дал попользоваться. Сам-то играть разучился, да и некогда.

Маша пожимает плечами.

– Говорит, когда-то он ее сам из Америки привез. Может, и не брешет. Он же раньше на пароходе плавал.

– Гитара – класс, – говорит Маша.

Потом они говорят о гитарах и о всяких примочках. Это всегда интересно. А главное – безопасно.

Когда совсем темнеет, Маша собирается домой. Крис порывается проводить, Маша отказывается. И верно: лучше сделать вид, что они с Машей совершенно не беспокоятся друг о друге. Иначе их могут неправильно понять. В нашем неправильном мире это легко.

И потом, можно ведь послать из автобуса сообщение?

013. Мама не узнает

Когда за Машей захлопывается дверь, Крис вздыхает. Хочет уже пройти к себе (у них с Максом одна комната на двоих, разделенная перегородкой). Макса нет дома, и в этой комнате темно, только компьютер еле слышно гудит и мигает красной лампочкой. Обсчитывает какую-нибудь тяжелую задачу. Макс называет это «рендеринг». Хз, что это значит.

– Кристи! Погоди маленько, – слышит она густой голос из гостиной.

Почему-то ей хочется накинуть на голову капюшон и отвернуться к стенке. Как в детстве, когда тебя ставят в угол за плохое поведение.

Глупое желание. И бессмысленное. Тебя и так загнали в угол уже давно.

Плотная фигура материализуется в дверях.

– Что за новая подруга? – спрашивает отчим.