– Я бы сходила помыться. Неподалеку есть ручей. Совсем маленький – воды едва по колено. Но вода горная, чистая. Можно нормально отмыться. На Агуаменти протянули почти неделю. Я хочу просто в него лечь и полежать под проточной водой.

– Хорошо, тогда ты первая, а я – после тебя.

Она рассказала ему о Брутусе. Драко воспрял духом, но поник, услышав, что тот прибудет не сегодня и не завтра. И возможно, не в ближайшие дни.

– Зато окрепнешь. И сможем сразу отправиться в путь, – подбодрила Гермиона и ушла к ручью.

Вернувшись, она сразу заметила, что Драко прибрался: выбросил весь мусор, сгреб пепел, разложил по местным корзинам остатки еды, подбил солому и даже повесил свой плащ вместо занавески – входной двери лачуге не было и в помине.

– Уютно, – похвалила она.

– Ну, я не собираюсь жить, как дикарь, сколько бы дней не пришлось здесь торчать, – он смутился тому, что пришлось объясняться за чистоту. – Тут не все получилось, правда…

Стало понятно, что порядок он наводил с помощью магии. Впрочем, это было логично для него, но непривычно для Гермионы, которая вне Хогвартса, у себя дома, всегда была в вынуждена прибираться вручную. Несмотря на все различия, они оба пришли к мысли, что совместный, пусть и вынужденный, быт сближал. Гермиона поделилась с ним этой мыслью, когда они сидели на соломе перед очагом.

– Все так, – согласился он, не стесняясь заваливаться на ее бок, потому что теперь уже странно было стесняться. – Мы бы вряд ли зависли вместе так надолго.

– И так близко, – напомнила Гермиона, но и она озябла.

– И так близко.

Она улыбнулась и сделала необычный комплимент:

– Тебе идут лишения. Стал скромнее и сноснее.

– А тебе – нет, – беспардонно ответил он. – И скромность тебя не красит, ты и так блеклая…

– Ну, спасибо!

– Тебя спасает красный цвет и дресс-код на вечеринках.

– И когда ты стал замечать меня на вечеринках? – она все еще дулась за то, что он подчеркнул ее «серость».

Драко набирался смелости, чтобы ответить честно:

– Как и все: на Святочном балу на четвертом курсе, – он старался говорить непринужденно, вспоминая детали. – Милое платье, ты, наконец, причесалась, опять же, нормальный кавалер.

Она издевательски хмыкнула, похожая на лисицу. К Виктору Краму он не испытывал негативных чувств. У него всегда находились соперники ближе.

– Как же тебе Гарри и Рон покоя не дают.

– Да, не дают, – абсолютно спокойно признал он. – Но дело не только в них. Унылая одежда, уставший вид, оттого, что корпишь над книгами, делая и свои, и их домашние задания. Да и сами они тебя затмевают.

– Неправда!

– Правда, – так же без особых эмоций настаивал Драко. – Есть волшебники, которые оценили тебя по достоинству – тот же Крам, Слизнорт. Для них ты – отдельная ведьма, а не приложение ко всей поттеро-дамблдорской шобле. Они никогда не дают ничего взамен, кроме чувства сопричастности с ними.

– Вот это ты себя накрутил! Говоришь обо мне или о себе? – ощетинилась она. – У нас это называется дружбой.

– Когда один использует другого, а второй соглашается, чтобы не быть брошенным? Поздравляю, Грейнджер, мы с тобой, выходит, друзья.

Ей хотелось его пнуть, больно ткнуть в бок, ущипнуть. Она использовала слова.

– Да нет. Я со своими друзьями не целуюсь, – но вышло как-то невпопад.

– Понимаю, я с Крэббом и Гойлом тоже не сосался.

Оба прыснули от того, куда их привела эта бесформенная, но острая беседа, похожая на наконечник стрелы без древка и оперения.

– Слушай, сейчас будет странная просьба, – издалека начала Гермиона.

Но Драко без обиняков предположил:

– Оценить, на сколько баллов ты целуешься?

Она повернулась к нему с раскрытым от удивления ртом.

– Как ты угадал-то?

– Блин, ты вторая девчонка, которая об этом спрашивает, – он стал говорить мягче, потому что обсуждать с Гермионой поцелуи приятнее, чем всех, кого он терпеть не мог. – Я не то, что бы хорошо помню, – он врал, все он помнил. – Ну, где-то на три с плюсом. Ладно, ладно, на четыре с минусом. Пусть будет четыре с минусом.

Она все же возмутилась, даже задохнулась – явно рассчитывала на пятерку с минусом, где минус ей бы поставили за что-нибудь несправедливое, например, маггловское происхождение.

– Ладно, – ничего не ладно, она почти полыхала, но не сдавалась: ей не привыкать оспаривать несправедливые оценки. – А объективные замечания будут?

– Может тебе еще табель расписать? Нет никаких замечаний, – он понял, что действительно осудил предвзято. – Просто по общему впечатлению.

– Ясно, – она успокоила себя сама. – Ты мало что в этом смыслишь, поэтому назвал первое число, о каком подумал.

– А к этому мы как пришли?! – теперь настала его очередь. – Ты спросила, я – ответил.

– То есть, все так плохо…

– Я не говорил «плохо», я сказал «четыре с минусом»…

– …что ты бы не повторил.

Ее выводы, обычно логичные и верные, в вопросах чувственности поражали. Драко напомнил:

– Этого я тоже не говорил.

И тогда он догадался: Гермиона не научилась быть инициатором прикосновений, объятий и поцелуев, всего, что выходило за рамки дружеских касаний. Она ждала чужой решительности, а Драко, к слову, тоже не обремененный богатым опытом, не знал, когда она с ним ругается по делу, а когда провоцирует на шутливую ссору. Ведь там, где спор, там и игривые толкания и шлепки по допустимым в приличном обществе местам. А там, где нашлось место прикосновению, легче добраться и до поцелуя. В конце концов, Драко смирился, что это никакая не дружба, когда оба ищут повод, чтобы трогать друг друга. Он пропустил ее следующие слова мимо ушей, и очнувшись от размышлений, перебил, сделав то, что считал, они оба хотели.

Так и было. Они, лишенные привычных хлопот и тех любимых дел, что отвлекали их от проблем, не делали в ожидании ничего, кроме как узнавали друг друга. И душевные разговоры, и долгие поцелуи в пустой лачуге и пустынных холмах заменяли им успокоительные истории и вещи. То, что Гермиона обожает читать, ни для кого не было секретом: от учебников и до женских романов – ей всякая хорошая литература приходилось по сердцу. И ей нравилось дружить с другими девочками, потому что большинство из них, в отличие от парней, тоже любили читать. А Драко любил вещи – старинные предметы со сложными судьбами. Ему нравилось находить их, коллекционировать, изучать и иногда чинить. Его не пугали ни проклятия, ни поломки – он знал, что всякий изъян можно исправить или оставить его, как память, как уникальную изюминку несчастной вещицы.

– На тринадцатилетие я попросил у отца шкатулку из гоблинской черепушки. Он не хотел ее покупать, потому что продавец в «Горбин и Берк» даже не скрывал, что товар проклят. Но я настаивал, я так ее хотел, – делился одним из вечеров у очага Драко. – И на пятнадцатый День Рождения все же получил ее. Шкатулка не была проклята, – он улыбался, вспоминая, и говорил так же увлеченно, как Гермиона обычно пересказывала прочитанное. – В ней стоял защитный механизм, который можно было наладить по-другому, но я решил оставить, как есть, и просто сделал к нему ключ-заклятие.

– Что ты хранишь в этой шкатулке? – к их девятому вечеру Гермиона вспомнила, как флиртовать, и теперь гладила пальцами складки рубашки на его груди.

– Много всякого, – пространно ответил Драко. – Нисколько не жалею, что оставил защиту.

– Что такого происходит у тебя дома, что не дает тебе сотворить патронус?

Вопрос выбил его из колеи, но он произнес:

– Дальние, – он прочистил горло. – Родственники приезжают погостить. Из-за этого дома…

Он подбирал слово.

– Скандалы? – предположила Гермиона, когда пауза затянулась.

– Да, – закивал он. – Скандалы довольно частые.

– Сочувствую.

Каждый раз под конец подобного разговора они целовались, и теперешний не стал исключением. Первые капли дождя забарабанили по крыше, а в скором времени стихия разбушевалась, как обыкновенно и бывало в низкогорье. Поцелуй затянулся и подошел к тому моменту, когда продолжать его становится или слишком скучно, или невыносимо сложно по естественной причине. Драко ненавязчиво толкнул Гермиону на ее свернутый плащ, который все ночи служил им подушкой. В таком положении дело рисковало принять крутой оборот. Драко подумал, что на этом нужно или остановиться, или спросить – не от особой галантности, он совсем не знал, во что им обоим встанет такой импульсивный поступок. Но Гермиона начала стягивать с него рубашку. Почему-то им двоим, кто за словом никогда не лез в карман, сейчас речь давалась слишком тяжелым способом объясняться, и они выражали свои намерения иначе. Так Драко оставил губы Гермионы ради ее шеи. Он спускался к ключицам, стягивая с ее плеч широкий ворот камизы. Гермиона обвила его ноги своими. Полы плаща, повешенного на входе, раздувал ветер, ледяные капли непрошено врывались в их хижину и падали на обнаженную кожу, словно пытались разнять их. Но ливень опоздал: Драко и Гермиона остались без одежды и любых сомнений, скинутых на утро, а еще лучше – на жизнь, брошенную в 1996 году.

– Ты знаешь, что делаешь? – робкий голос Гермионы раздался внезапно.

Драко, увлеченный ее грудью, к своему сожалению, сразу понял, о чем она беспокоится. Вопрос был оскорбительным, а честный ответ оскорбил бы его еще больше, поэтому он уклончиво прошептал:

– Можешь подсказывать.

Речь о близости в момент самой близости казалась все еще чем-то неподъемным, слова упирались в сомкнутые губы и проглатывались невысказанными. Гермиона взяла его ладонь и, протиснув между телами, объяснила молча и на ощупь. Ее советы ощущались выразительно и подробно, и то, что Драко не ошибался, даже в свете дотлевающих углей можно было разглядеть на ее румяном лице и расслышать в прерывистом дыхании. Они оба сейчас показались ему двумя механизмами, не то сломанными, не то неисправными изначально, но удивительным образом они завелись и сработали. Драко еле слышно выдохнул ей в ухо: «Дальше я сам». И убрал их пальцы. Тот самый миг, когда надо решить, как это сделать – ведь что-то о девушках Драко все же знал – затянулся. Драко оперся на локти и запустил пальцы в ее пушистые волосы. Только и подумал, что если все испортит, ему придется сию минуту ее успокаивать. Он уткнулся лбом в ее шею и локоны, через которые пробивалась колкая солома. Она жалила его лицо, но нашлось и нечто острее. Гермиона тихо, но отчетливо сказала: «Стой». Подняв голову, Драко пробежал по Гермионе взглядом, ища причины отказа. Она отвернула от него лицо в сторону, и Драко проследил за направлением, к тому, во что она вцепилась взором и никак не могла отпустить. Он и сам взглянул туда, на свое предплечье ровно напротив ее головы. На его белой коже в темноте лачуги метка Пожирателя Смерти, обыкновенно бледная, зияла чернотой. А всполохи молний, врывающиеся в дверной проем, окончательно лишившийся занавеси, рассеивали и тьму, и всякие сомнения Гермионы. Ей не показалось.

– Встань с меня.

Она сказала это четко и ясно, а сама напряглась так, словно откажись он исполнить, и Гермиона станет бороться с ним насмерть. Но Драко, конечно, не собирался, а потому оттолкнулся руками и резко встал на коленях, схватил одну из рубашек и прикрылся ею. Они пялились друг на друга, как обычно в школьных стычках, но Гермиона – много злее, Драко – разочарованнее. Дурман, который окутывал их, скрывая от привычного мира с теми статусами, именами, ролями и обидными прозвищами, которые они носили всегда, кроме последних двух недель, спал. Гермиона подняла свой плащ и, кутаясь в него на бегу, выскочила из хижины и мгновенно исчезла в непроглядном ливне и шотландской ночи. Драко натянул рубашку и обернулся к их вещам – она не взяла ни прочую одежду, ни еду, ни даже свою палочку. Остыв, он осознал, что все закончится завтра. Есть вещи, которые нельзя исправить и починить. Поэтому ему стоит сделать все, чтобы вернуться домой, и спасти то, что получится.