– Да, китаянка. Гражданство недавно получила по маме. Она русская.

– То-то я смотрю говорите без акцента.

Полицейский переписал мои данные на листочек и протянул мне визитку.

– Мы еще не знакомы. Держите. Я всем раздаю. Если что, звоните. Участкового надо знать в лицо.

– Надеюсь не пригодится, – усмехнулась я, чем, казалось, его обидела.

– Всего хорошего, – кивнул он и перешел к следующей квартире.

Я закрыла дверь.

– Плохо! Очень плохо! – Вольдемар нахохлился и перелетел на стол.

– Чего ты? Обычный опрос свидетелей.

– Он твои данные переписал. Может пробить. Ты у него любопытство вызвала. Иностранка, красавица.

– Простую проверку паспорт должен пройти. А копать глубоко он не будет. Повода нет.

Вольдемар неодобрительно покачал головой и включил телевизор – в последние дни он увлекся политическими ток-шоу – а я пошла готовить себе ужин.

***

Этот сон-воспоминание я любила.

– Пап, а почему тебя злым считают?

– Кто? – он удивляется и отрывается от какого-то сложного аппарата, который пытался настроить.

– Ну… все, – я стараюсь уйти от вопроса.

– Иди сюда, – улыбается он.

Я подхожу, он поднимает меня и сажает к себе на колени. Я тут же обнимаю его и прижимаюсь к колючей щеке. Мне нравится слушать его так: тогда его голос звучит как будто везде, даже внутри.

– Понимаешь, Лин, в мире, безусловно, много добрых людей и существ. Но также много и злых. Очень злых. Если такое зло ворвется туда, где живут добрые и хорошие, то у них не будет шансов справиться и защитить себя. Для этого им тоже придется становиться злыми. Значит должен быть кто-то, кто встанет стеной, отделяя злых от добрых. Тот, кто не даст плохим прорваться к хорошим. А как это возможно? Как можно не пропустить нечто, преисполненное ярости и ненависти?

– Как?

– Нужно быть страшнее. Таким, чтобы любое зло поскуливая убегало только от одного вида стража, охраняющего границу между плохими и хорошими. Тогда как, по-твоему, этот страж – добрый или злой?

– Добрый, конечно. Он же хороших охраняет.

– Это если откуда-то сверху смотреть и всю картину разом видеть, то оно то так и выходит. А если со стороны добра? Оно ведь не всегда разумное то. Хоть и доброе. Зла то давно не видело, забыло уже. Все норовит границу то перейти – любопытно ему, что там, на злой стороне. А страж грозный, не пускает. Может и по шапке надавать за настойчивость. А кто все же на ту сторону заглянул, тот в ужас пришел, какие там чудища водятся. А страж, выходит, у чудищ главный, раз его там все боятся. Вот и получается, что этот защитник и выглядит для всех как самое большое зло. Для чудищ злых – потому что бьет и не пускает полакомиться. Для тех, кто на стороне добра – он, значит, повелитель чудищ, самый страшный монстр и есть. Сказки про него страшенные начинают детям рассказывать. Те своим детям, да доврут еще что-нибудь от себя, чтобы пострашнее было. Так и выходит потом, что никто уже и не сомневается, где самое большое зло живет. В доме этого стража. А раз зло, значит его побороть надобно, чтобы землю от него освободить. Вот добрые и снаряжают героев, чтобы значит, стража то убили. Неразумные. Не знают, что за этим последует.

– Ну хорошим героям то этим можно же объяснить все, – шепчу я.

– Это если слушать хотят. А они же с оружием на войну приходят. Разговоры разговаривать не желают. А потом, когда биты бывают, обратно бегут. Что своим рассказывают? Что не справились один на один? Как бы не так. Сочиняют, что вышли против них толпы чудовищ. Половину они поубивали, да только слишком много зла было, да повелитель у него сильный. Вот и не сдюжили. И сказки о страже еще страшнее становятся. Так и живем.

– А я?

– Что ты?

– Тоже стану стражем? Страшным для всех? Меня будут бояться?

– Зачем, душа моя? Для этого есть я. Пусть хоть тебя доброй считают. Ты… постарайся сочинить людям хорошие сказки. Правдивые. Про то как оно на самом деле.

– Обязательно, пап! Я всем расскажу какой ты хороший! Я буду сочинять сказки!

Он смеется:

– Сказея моя…

***

Проснулась, а лицо опять было мокрым.

Сколько же можно! В этом месте еще ни разу я не выспалась нормально. Так, чтобы снилось что-то абсолютно радостное или абстрактное. Каждая ночь – как пытка воспоминаниями.

Я села на матрасе с решимостью сегодня все закончить. Вытащила из-под кровати сундучок, достала кристалл и задумалась: а кого конкретно искать?

Ну то есть до этого я всегда почему-то предполагала, что мать и ее любовник должны быть вместе и я смогу разом поквитаться с обоими. Но теперь я посмотрела кучу сериалов, в которых пары только и делали, что расставались и разводились, так что в мозг прокралась подлая мысль: а что делать, если нет? Если они больше не вместе? Зная маму, это наиболее вероятный вариант. К кому тогда я хочу попасть сначала и как найду второго, если кристалл одноразовый?

Я мысленно представила себе обоих по очереди.

Мужчина, которого я никогда не видела. Он не вызывал у меня никаких вопросов – это воплощение зла, убийца. Подлец должен умереть. Но даст ли мне его смерть полное удовлетворение? Вряд ли. Я свершу акт правосудия, восстановлю справедливость, но он только инструмент в руках более опытного манипулятора. Основной счет я собиралась предъявить той, ради кого было совершено убийство. Той, и из-за которой все произошло. Той, что бросила ребенка одного в холодном пустом доме.

Знаю ли я, что ей сказать? Выполнила ли я завет отца: прежде, чем кого-то судить, пройти в его ботинках его путь? Всякий суд должен состоять не только из обвинителя, но и из адвоката, пусть даже оба будут находиться в моей голове. Способна ли я сейчас выстроить хоть какую-нибудь линию ее защиты? Понимаю ли вообще, что ей двигало? Хоть примерно?

Нет.

Я была не готова.

Пришлось положить кристалл обратно в сундук.

У матери могло быть две причины поступить так. Первая – ностальгия. Она очень хотела вернуться сюда, в привычную ей Москву. В родной мир, где, как ей казалось, она сможет обрести новую роскошную жизнь. Я пока совершенно не понимала и не чувствовала этот город. Мне нужно привязаться к нему хоть немного, чтобы почувствовать сожаление от того, что потеряю его навсегда и только тогда постараться ощутить можно ли бросить ребенка ради жизни тут, или нужно быть конченой тварью, чтобы так поступить.

Вторая причина была еще необычнее и лично для меня намного страшнее. Мать могла поступить так не из холодного расчета, а на эмоциях – ради другого человека. Потому что действительно полюбила его. Чтобы это понять такую мотивацию, мне нужно было найти того, ради кого я могла бы пойти на преступление. Не важно на какое – важно, чтобы я захотела нарушить свои же правила ради другого. Для меня это звучало дико, но, судя по книгам и фильмам, это был основной мотив убийств внутри семьи.

В общем, помимо знакомства с городом, я должна была заставить себя влюбиться.

И от этого было страшно до дрожиков в пальцах.

Ну что же. Как говорил отец: «Тебе страшно? Значит тебе туда».

Глава 4

Во время завтрака я сидела в мрачном настроении, и Вольдемар, вопреки обыкновению, не включил телевизор, а обеспокоенно ковырял лапкой подаренный ему смартфон. У меня возникло подозрение, что он вообще спать не ложился, погрузившись своим неподготовленным мозгом в трясину интернета.

– Что ты там такого нашел, что даже пообщаться не хочешь? – иронично спросила я.

Думала, он смутится или ответит шуткой, но ворон решил зачитать:

– Сегодня при получении взятки с поличным задержан недавно назначенный руководитель паспортного отдела гэу эмвэдэ…

– Ты сдурел? На кой мне это знать? —фыркнула я.

Но Вольдемар проигнорировал меня и прочел-таки знакомые имя и фамилию, а после развернул смартфон и пододвинул ко мне.

На экране было испуганное лицо толстого лысеющего мужчины в полицейской форме.

– О-оу, – ничего более умного я сходу сказать не смогла.

– Говорил же, что это до добра не доведет, – прокомментировал Вольдемар. – Ты слишком топорно подошла к решению проблемы с паспортом.

– Ты всегда так говоришь. Только критикуешь. Нет бы что умное предложить, – фыркнула я и воскликнула. – Ну почему? Почему все всегда идет не так, как я задумала? —и со злости так резко бросила вилку в тарелку, что фарфор от обиды крякнул и раскололся на две части.

Пришлось сгрести со стола практически несъеденный завтрак вместе с осколками в мусорное ведро.

– А ты вообще что-то задумывала? Взяла от него то, что хотела, отпустила картонного человечка с одной функцией на волю, а что ты ему дала для дальнейшей жизни? Ты вообще о нем думала? Он и продолжил дальше делать только то, что умеет.

– Тогда это его проблемы! – огрызнулась я, понимая, что, конечно, он ворон прав.

Да и завтрака было жаль. Когда я теперь еще поесть смогу?

– Ты понимаешь, чем нам это грозит? Они же будут поднимать все его дела, – продолжил нудеть Вольдемар.

Я шумно вздохнула. Мое раздражение от сегодняшнего утра вылилось в очень быстрое, но жесткое решение.

Родственников у этого толстяка не было. Ничего хорошего в этой жизни он тоже сделать не успел. Горевать по нему никто не будет.

Я щелкнула пальцами и представила, как в далекой тюремной камере этот раскормленный взяточник хватается за сердце и медленно безжизненным кулем сползает по стене на пол.

– Не будут, – ответила я.

Вопреки моим ожиданиям, Вольдемар не стал возмущаться и взывать к гуманизму:

– Надо было сделать это раньше. Не дожидаясь ареста, – буркнул он.

Не могу сказать, что меня не мучала совесть. Мучала и еще как. В том, что произошло была только моя вина. Но иногда приходится действовать с безжалостностью хирурга, а не с мягким подходом терапевта: думая, что авось еще заживет и все как-то само собой образуется.

***

На этот раз Всеволод, похоже, караулил меня в универе часов с восьми, и, воспользовавшись тем, что Арина опаздывала, сел рядом. Я мысленно обреченно вздохнула. Что ж. Придется попробовать прямо сейчас погрузиться в эту сложную и пугающую игру под названием «отношения». Вариант пока самый оптимальный. Главное, не напугать его так, чтобы и этот убежал. Хотя… один тест я ему все же устрою. Иначе просто ничего не получится.

– Привет, – улыбнулся он, ослепив меня на пару секунд.

– Погоди. Десять сек, – сказала я, быстро открыла тетрадку и записала туда пару строк так, чтобы он не видел, захлопнула тетрадь, повернулась к Всеволоду, подперла щеку рукой и с максимальным интересом посмотрела на него:

– Теперь я вся во внимании.

Он, казалось, немного смутился от такой прямоты. Или мне так только показалось.

– Гм… Хотел узнать, что ты делаешь сегодня после учебы. Может мы могли бы посидеть где-нибудь, поболтать. А то учимся вместе, а еще толком не знакомы…

Ну уж нет, братец. Так легко это не делается.

– Скучно. Слишком простых путей ищешь. Если мне сейчас уже скучно, то что будет в кафе? С чего ты взял, что будешь интересным собеседником? – спросила я максимально спокойно.

– О… сразу тест… ну не вопрос, – усмехнулся он, – могу блеснуть интеллектом. Знаешь сколько я анекдотов знаю?

Я тут же отвела взгляд. Его улыбка притягивала и обвораживала, и Всеволод прекрасно об этом знал и старался использовать. Сердце затрепетало, как крылья колибри, но мозг работал все равно четко, как вычислительная машина. Главное просто не смотреть на него.

– Это еще скучнее. У большинства, кто мнит себя остроумным, в голове просто коллекция чужих идей, а копнешь чуть глубже, а там пустота. Чтобы быть интересным, нужно что-то за душой иметь. Внутреннюю глубину и смысл. У тебя они есть? Или только одни красивые манеры?