– Был, – поправила я. – Муж – был.

– Все равно. Даже если она опять пропала, так ведь надежда остается, так?

Мать Марыси перевела жалобный взгляд с меня на Кита. Кондратьев кивнул.

– А мне хоть бы одним глазом…

– Погодите, – спохватился Кит.

Он полез в портфель, достал фото. Это было то самое, на стекло от которого я наступила в день смерти Феликса.

Надежда Викторовна схватила фотографию.

Она долго вглядывалась в нее, надежда в ее лице сменилась недоумением, а затем – разочарованием.

– Это не она. Не Маша.

Женщина вернула карточку.

– Как? – изумился Кондратьев. – Как – не Маша?

– Посмотрите лучше, – предложила я. – Все-таки больше десяти лет прошло. Она изменилась, конечно.

– Да что ж, я родную дочь не узнаю? – Надежда Викторовна оскорбилась. – Сколько бы лет ни прошло… Маша в меня всегда была – ширококостная, невысокая. Ладно, можно нос-картошку пластической операцией тонким сделать, кудри навить и из русого в рыжий перекрасить. Это сейчас не проблема, я знаю. А что бы ее так вытянуло? И лоб… У нее низкий и широкий лобешник был. Не слышала я, чтобы черепа в клиниках менять научились…

– Вот те на… – Кондратьев даже вытер лоб рукавом рубашки. – Но у нее был паспорт на имя вашей дочери.

Надежда Викторовна опустилась на табуретку, машинально сжимая в пальцах уже ненужную ей фотографию. Сидела, свернув плечи и вперившись потухшим взглядом в одну точку. Я чувствовала себя невозможной скотиной. Кондратьева, кстати, тоже. Мы не хотели, но на самом деле проявили невиданную жестокость – дали измученной женщине надежду и тут же ее вновь отняли. Невольно, конечно, но все же…

– Вам воды? – спросила я, оглядываясь в поисках стакана.

Та помотала головой. Все так же молча.

– Вы получали хоть что-то с того дня, как Маша ушла? Телефонный звонок, записку, может, кто-то с ней случайно столкнулся?

Опять отрицательный поворот головы.

– А ваша вторая дочь, Лиза? – Кондратьев, в отличие от меня, все-таки был скотиной бесчувственной. – Она, вы говорите, общалась с парнем, к которому собиралась Мария?

Женщина кивнула.

– Только она не Лиза, а Лида…

– Да, конечно, – сказал Кит. – А можно нам с ней поговорить?

Дело принимало еще один странный оборот. Страннейший. «Хороша Маша, да не наша», – всплыла в голове непонятно откуда взявшаяся поговорка. Но она оказалась прямо в точку сейчас.

– Так Лида вот-вот и должна подойти, – только упоминание о второй дочери стерли мертвую пустоту в глазах Надежды Викторовны. – Ей на работу во вторую смену, она же мне детишек приведет. Толя-то на вахту уехал, а Лида во вторую смену. Я совсем с вами забыла, они же сегодня на ночь останутся. Нужно обед разогреть.

Она по-домовитому всплеснула руками, кинулась к холодильнику, стала метать на стол какие-то кастрюльки, баночки, миски.

– Так мы подождем? – Кондратьев кашлянул, напоминая, что разговор еще не закончен.

– Да, она же…

Тут и мы услышала далекий топот шустрых ног по ступенькам. Тишина снаружи разорвалась звонкими голосами, периодически переходящими в визгливый ультразвук.

– Мама? – дверь хлопнула. – Полиция приезжала? Лиза, Миша, а ну-ка обувь… Тапочки! Кому сказала?! Мам, что они там про Машу?

Сначала на кухню влетели дети. Погодки – в полурастегнутых синем и белом комбинезончиках, съехавших на лоб голубых шапочках с помпончиками, розовощекие, крепкие, как боровички.

– Эй, а ну-ка разденьтесь сначала, – за ними появилась молодая женщина, очень похожая на Надежду Викторовну, только улучшенная копия. Еще без обреченной усталости в глазах и глубоких морщин, прорезавших лоб.

– Ой, здравствуйте, – она ловко схватила по капюшону в каждую руку. – Извините…

Надежда Викторовна остановила ее жестом:

– Не надо… Мы пойдем на горку-ракету прогуляемся, пиццу купим, а ты пока вот с товарищами поговори.

Она повернулась к нам:

– Они любят горку-ракету. Всегда просятся. А пиццу им вредно, но тоже очень любят. А с ними вы поговорить спокойно не сможете.

Взгляд у нее был одновременно какой-то побитый и отстраненный.

– Так что о Машке-то? – серый взгляд Лиды перебегал от нас к Надежде Викторовне.

Та махнула рукой и повела галдящих внуков в коридор.

– Так что? – повторила Лида, когда хлопнула входная дверь и в квартире воцарилась тишина. – Мама сказала, есть вести о Машке.

– Мы ошиблись, – признался Кондратьев. – Вернее, это была полная тезка и однофамилица вашей пропавшей сестры.

– Жаль, – вздохнула Лида. – Хотя, честно сказать, я уж ни во что такое не верю. Вот мама – да, каждый раз, как какую-то информацию получит, сразу начинает надеяться. А потом такая становится… Ну, вы же видели сейчас. Серая. Она себя же во всем винит.

– В той ссоре, когда Маша ушла из дома? – Кит сворачивал на нужную тему.

– Не знаю, почему мама так взъелась на Тимку, – вздохнула Лида. – Он парень-то неплохой.

– Вы встречались с ним?

– Лично только один раз, но… – она улыбнулась открыто и бесхитростно. – Знаете, шпионским навыкам младших сестер позавидуют любые сыщики.

– Вы следили? – Кондратьев непроизвольно тоже улыбнулся в ответ.

– Так точно. И в телефон залазила, и подслушивала, а когда он приезжал на свидания, еще и подглядывала.

– Он вроде нездешний?

– Именно, – подтвердила Лида. – Машка познакомилась с Тимофеем, когда школу из Лисьих омутов привезли в городской театр.

– Лисьи омуты?

Знакомое название. Ближайшая деревушка к даче деда Феликса, в которой мой бывший муж встретил свой последний рассвет.

– Лисьи омуты, – кивнула Лида. – Смешное название, да? Услышишь один раз, не забудешь. Тогда лисьеомутскую школу привезли в театр. Там и Машкин класс был. Районное культурное мероприятие для девятиклассников, спектакль. Представляете, насколько необычной им казалась эта встреча? Театр! Там они и познакомились. Телефонами обменялись, и закрутилось. Он пару раз сюда приезжал. Она к нему бегала.

– А фамилия у Тимофея есть? Вы знаете?

– Знаю, – ответила Лида. – Машка его Сапегой звала. Фамилия его Сапегин. Прямо у них такой роман случился, обзавидуешься. Машка хотела нас познакомить, все, как полагается. Только мама наотрез отказалась встречаться с Тимкой. Уперлась: «Тебе учиться нужно, а не по свиданкам бегать». Машка взбрыкнула: «Уйду к нему», – сказала. Мама и взвилась: «Ты соплюха еще несовершеннолетняя, я над тобой власть, как скажу, так и будет». А Машка: «Забеременею, и нас распишут. Замуж выйду, кончится твоя власть». Сильно они повздорили, Машке половой тряпкой по лицу досталось. Она такая и выбежала: со лба грязные потеки стекают, волосы растрепанные, в глазах слезы.

– А потом?

– А потом мы ее больше никогда не видели. Я знала, что мама потихоньку пытается выяснить, где Машка. Сначала по ночам плакала, а когда стало ясно, что уже много времени прошло, а от сестры ни слуху, ни духу, и скрываться перестала. Тогда я поехала в Лисьи омуты. Нашла Тимку, только он ничего про Машку не знал. Она ему из электрички позвонила, он побежал ее встречать, но опоздал, а Машки нигде не было. Когда Тимка понял, что она так и не приехала, пытался на следующий день у кого-нибудь что-то узнать, но никто ничего толкового вспомнить не мог. Там станция-то – маленький домишко с кассой, да пара древних лавок. Кассир уже домой ушел, поздно было. Последняя электричка в полпервого ночи в Лисьих омутах останавливается.

– И Тимофей не подал в розыск? С вашей мамой не связался, не узнал, что случилось?

Лида хмыкнула:

– С мамой?!

Очень красноречиво. Кондратьев мог не задавать этот вопрос.

– А, кроме того, – продолжила Лида, – Тимка почему-то решил, что она его разыграла, и обиделся. Ждал, когда Машка первая позвонит.

– Семнадцать лет, – тихо сказала я. – В этом возрасте такое может быть. Комплекс неполноценности. Кажется, что все тобой пренебрегают.

– Вероятнее всего, – подтвердила Лида. – Мне показалось, когда Тимка от меня узнал, что в этот день Машка пропала, он даже как-то… обрадовался. Ой, а ему ничего не будет за это? Он точно здесь не при чем. Просто убедился, что она его не бросила. Мужское самолюбие, знаете ли…

– Срок давности за убийство – пятнадцать лет, – брякнул Кондратьев, а я бросила на него грозный взгляд.

– Да какое убийство? – в свою очередь округлила глаза Лида. – Вы бы его видели… Убийцу…

Она опять хмыкнула.

– Нет, исключено. Наверное, что-то случилось по дороге. И… Я думаю, ее нет в живых. Только маме не говорю. Она решила: пока тела не увижу, Машка – жива.

Кит кивнул.

– Ладно. Если будут какие-то новости, мы вам сообщим.

Лида посмотрела на него так, что я поняла: она очень не хочет никаких новостей. Не только Надежда Викторовна решила считать Марию живой.

– В паспорте указаны не только имя и фамилия… – сказала вдруг Лида уже в коридоре, когда мы собирались выходить.

Мы переглянулись. Она все поняла.

– Там так же прописка, номер, серия, и где выдан. Вы не ошиблись, и это не полная тезка и однофамилица Машки. У кого-то был ее паспорт…

– Пока мы не можем вам ничего сказать, – покачал головой Кондратьев. – Честное слово, Лидия. Очень запутанное дело.

Спускались мы в полном молчании.

– Черт побери, – произнесла я, только выруливая со стоянки. – Если я скажу, что всегда подозревала: Марыся не совсем та, за кого себя выдает, ты поверишь?

Кит ухмыльнулся:

– Ты говорила, что жена твоего бывшего мужа – лисица-оборотень. Но так многие разведенные женщины говорят.

Я проскочила на желтый, включая обогреватель.

– Мне снился недавно Фил, – глухо произнесла. – Он никогда мне не снился, ни разу в жизни.

– Тебе вообще никогда сны не снятся, – удивился Кит.

– Вот именно! А тут – нате вам.

– И что?

– Он сказал: «Зачем ты привела лисицу в наш дом?».

– То есть решил всю вину свалить на тебя?

– Мне показалось, что так…

Мы с Китом говорили так, будто это был не сон, а что-то реальное. И очень серьезное. Я никогда не замечала за Кондратьевым склонности к мистике. Вообще к таким разговорам. Мир для него делился на черное и белое. И никаких иных граней, тем более потусторонних, не предполагалось.

– Он был уверен в своей правоте, – вспомнив, подтвердила я. – Теперь мне кажется, я и в самом деле сотворила что-то страшное. Навела на Фила беду.

– Алька, это он тебе изменил! А потом сообщил, что разводится. Разве не так было?

– Так.

Мы замолчали.

Десять лет назад я думала, все дело в любви. Ну, Фил часто меня упрекал, что не умею любить. Когда он объявил о разводе, я решила, что Успенский наконец-то нашел то, чего ему не хватало со мной. Хотя и не до конца понимала – чего именно. А теперь… Теперь мне казалось, что за всей этой изменой стояло нечто другое. Только никак не могла уловить. Не представляла, в каком направлении и думать.

Глава 9. Кое-что о прошлом и перерезанные тормоза

Я еле уговорила Кита подняться к Нике. Только с обещанием дать «еще на часик» машину, чтобы «прошвырнуться в одно местечко». Взяв с него клятву, что это «местечко» не имеет ничего общего с делом Феликса, я отдала ему ключи.

– Никитка! – Ника обрадовалась.

Он же, как и все пятнадцать последних лет, держался вежливо и отстраненно. Ника, конечно же, чувствовала это, но старалась делать вид, что ничего не произошло. В конце концов, даже теперь, когда мы совсем выросли, она относилась к нам как к капризным детям, закидоны которых всегда можно преодолеть добротой и лаской. Ника была замечательным и терпеливым выманивателем мелких зверушек из темного логова на печеньки.

– Никитушка, посмотри, у меня одна лампочка на люстре все время взрывается, что-то перемыкает, наверное, а мы с Кристей же не можем ничего сделать…