Друг вошёл на открытую террасу, чуть замедлившись, когда от его внимания не ускользнуло окно, на которое я таращился уже второй час кряду. Девчонка до сих пор спала, а я как ненормальный рассматривал её, пытаясь найти в ещё размытых детских чертах хоть что-то, что могло помочь.

– Ты не шутил, – на выдохе прошептал Вадик и сел в кресло напротив меня. – А я так надеялся, что у тебя наконец-то прорезалось чувство юмора.

– Мне сорок, Вадь, а в этом возрасте если что-то и прорезывается, то лечится уже хирургическим путём, а не вымученным смехом друзей, – ответил на рукопожатие и махнул помощнице по дому, чтобы подала кофе.

– Ну, давай я попробую сложить твоё многозначное молчание и малявку в кресле? – Вадик обернулся и ещё раз осмотрел ребёнка. – Хотя чего тут складывать? Мать где?

– В реанимации, – протянул телефон с признательной запиской.

– А ты её знаешь?

– Да, но мы виделись последний раз за много лет до рождения девчонки.

– Пока развод налицо. Денег просит? Квартиру? Алименты? Или просто на жалость давит? – кивнул друг и забрал у тёти Кати поднос и продолжил, только когда женщина скрылась в дверях кухни.

– На что она давить из больницы может? Вьюник, ты или помогай, или вали уже по делам, куда ты так торопился?

– Тест сделали? Или поэтому я здесь? – Вадя отмахнулся от моей грубости, понимая, что и вдарить в таком состоянии могу.

– Мне нужно сделать тест как можно быстрее, но Раевский говорит, что на это уйдёт недели три, а то и четыре! Вадь, ты-то меня понимаешь? Это ребёнок, я не могу её спрятать в доме и ждать анализа!

– А ещё я говорю, что прежде чем взять биоматериал у несовершеннолетнего, у тебя должно быть или разрешение матери, или постановление суда! – процедил Раевский и отвернулся. – Ты можешь его сделать, но в суде оно тебя скорее закопает, чем выправит потрепанную репутацию.

– Две недели, – Вадик достал телефон и стал что-то быстро печатать. – Но это всё, что я могу сделать, Гора. Это и правда сложный анализ, тут не лимфоциты на стекле разглядывать. С остальным сам разберёшься, тащи образцы, и я поеду.

Две недели… Две!

Смотрел в глаза Вадика, пытаясь увидеть хоть толику надежды на то, что можно ускорить процесс! Но он в извиняющемся жесте пожал плечами, лишая меня всей надежды.

В кармане надрывался телефон, а в груди трепетало сердце. Понимал, что это бред, что не имею никакого отношения к девочке! Но тогда почему сомневаюсь? Почему меня так смущает вся эта ситуация? Зачем Марфа дала девочке моё отчество?

Встал с кресла и снова подошёл вплотную к сдвижным дверям гостиной. Как там её зовут? Алексия? Очень похоже на Марфу, у неё и куклы были то Афродиты, то Венеры, глупо ожидать, что дочь она назвала бы Машей или Катей. Толкнул створку и вошёл в комнату. Вроде и дом мой, а чувство, что являюсь вором, никак не покидало.

Присел у кресла на корточки и начал внимательно рассматривать румяное лицо девчонки. Курносый нос, покрытый аккуратной россыпью веснушек, вздёрнутая верхняя губа, изогнутые от вечного удивления брови и длиннющие ресницы с выгоревшими кончиками. Всё в ней было настолько знакомо, что дышать становилось трудно.

– Вы Го́ра, да? – не открывая глаз, вдруг прошептала Алексия. Она лишь удобнее устроилась и сильнее подтянула ноги к груди.

Не то что не ожидал, я чуть Богу душу не отдал, когда она так внезапно заговорила. Меня словно с поличным поймали за чем-то преступным, незаконным. Но прятаться смысла уже не было….

– Да. Меня зовут Горислав, а ты, значит, Алексия? Какое интересное имя.

– Вас тоже не Ваней зовут, – хмыкнула девочка, но глаз не открыла. – Мама мне о вас рассказывала, – девчонка дёрнула уголками губ, словно хотела улыбнуться, но передумала, а потом и вовсе из-под завесы ее густых ресниц выпала слеза. – Дядь, вы можете уже быстрее делать то, зачем пришли?

– Ты о чём?

– Мама говорила, что вы не поверите и попросите у меня волосок или плюнуть в стаканчик. Давай быстрее? Куда плевать надо? Я могу и то, и другое дать. Вот, столько хватит? – Алекса вдруг села в кресле, запустила пятерню в копну своих огненно-рыжих волос и со всей дури рванула. А я чуть не выругался матом, вовремя щёлкнув челюстью, когда представил, как ей больно. – На, дядь, забирай волосы. А лучше просто выгони нас.

– К этому мама тебя тоже готовила? – усмехнулся я, рассматривая пухлую ладошку, в которой лежали варварски выдранные волоски.

– Конечно, – девочка хлюпнула носом и отвернулась, чтобы я не видел её слёз. – Она говорила, что с годами люди меняются, и нечестно требовать что-то от человека, который никогда ничего не обещал.

НЕ обещал…? Мышцы превратились в камень. Голова загудела ворохом мыслей, рвущихся ругательств и разочарования. Какие, к чёрту, обещания? Чем там голову забили девчушке? И почему в её глазах я так отчетливо читаю немой укор?

Ну не оправдываться же мне перед ней? Не говорить, что мамку я её в последний раз видел в песочнице, а никак не в своей постели.

– Алексия, а ты чего хочешь? – этот вопрос вылетел сам, я даже вздрогнул от неожиданности. Среди сотен рвущихся вопросов и желания устроить настоящий допрос девчонке, я выпалил самый никчёмный! Чего может хотеть ребёнок?

– Я хочу, чтобы моя мамочка снова смеялась и читала мне на ночь сказки, – тихо-тихо зашептала она, утопая лицом в мягкой спинке кресла. – Дядя Гора, просто выгоните нас, и я поеду в интернат. Мне больше от вас ничего не нужно…

Глава 5

Такие жестокие по смыслу слова лупили под дых. Этот шестилетний ребёнок с бесконечной бездной в глазах с таким смирением готов был принять предательство от взрослого человека, словно девочка уже сталкивалась с этим не раз. В её серых глазах было так много страха, горя и обиды, что даже у такого сухого и побитого жизнью мужика как я сердце сжалось.

Алексия держала в пухлой ладошке клок волос, а сама тихо плакала. Без истерики, без завываний в угоду прихотям и капризам, она просто выталкивала боль так, как могла, как умела…

Ей не нужны были ни деньги, ни кров над головой, ей просто нужна мама. Это такое искреннее желание, такое важное, мощное, не идущее в сравнение ни с чем материальным.

– Спасибо, – прохрипел, забирая из протянутой руки рыжие завитки, и практически бегом выбежал на улицу. Плохой день, очень плохой день!

– Гора! – Денис Раевский поймал меня за руку и потащил к Вьюнику. – Короче, мать её и правда очень больна. У неё порок сердца, а ситуацию усугубила тяжелая форма ковида. Девушка прикована к аппаратам, иначе сердце её просто не справится. Морозов говорит, что ей нужна операция…

– Тогда почему она не в городе? – рявкнул я.

– Гора, угомонись. Вадик отправил к Морозу врача, и через час у нас будет подробный расклад со всеми рисками. Но ты подумай хорошо, хочешь ли ты перевозить её в город? Через сутки все газеты будут трясти твоё имя, смешивая с пылью больших дорог.

– А Рай дело говорит, – закивал Вадик, забирая из моей руки волосы, а потом, не спрашивая разрешения, уложил ладонь мне на макушку, сжал и со всей дури рванул. – Прости, забыл сказать, что будет больно. Ладно, вы тут всё в арифметику поиграйте, друзья, а то мало ли… Не нравится мне этот расклад. Ой как не нравится.

Вадик ободряюще потрепал меня по плечу и пошел вдоль дома, снова замедлившись у того окна. В начале года мои друзья по одному свалили на юг, перенесли свои офисы, перетянули сотрудников и устроились с комфортом под жарким солнцем. А я не мог все бросить. Но и без них стало как-то не по себе, поэтому мотался, как поплавок: то там месяц поживу, то здесь. День-то, может, и плохой, но вот ситуация удачная, когда все мои братья в сборе. А значит, и через это ненастье мы прорвемся.

– Гора, я в таких делах не советчик, конечно, – Денис упал в соседнее кресло. – Но ситуация, мягко говоря, скользкая. У тебя в августе свадьба! А Паздниковы – люди непростые. Как ты собираешься им рассказать о том, что у тебя, возможно, есть дочь? А что Анжела скажет?

– Рай, ты сейчас говоришь как юрист. Оцениваешь репутационные риски, переводишь всё в деньги и прочее, а свадьбу рассматриваешь как долгосрочный контракт с обязательствами. Но я тебе ещё раз говорю, Денис, это ребёнок! – зашипел я, наклоняясь к другу так близко, чтобы он наконец-то услышал меня. – Она маленькая, травмированная болезнью матери, а ещё ей сейчас страшно.

Понимал, о чём он говорит… Я не просто одинокий холостяк, руки мои скованы обязательствами, обещаниями, да репутацией, в конце-то концов!

– Не тебе мне тут мораль читать, Рай. Ты сам давно узнал, что у тебя двадцать лет сын рос? А? Что же ты без анализа и оценки репутационных рисков бросился вызволять его из тюрьмы?

– Ты прав за маленьким исключением – сыну моему двадцать, а этой крохе – шесть! – тон в тон повторил мой рык Раевский. – Я прямо сейчас могу договориться, и девочку оставят у тебя, вот только что ты будешь делать, когда окажется, что это не твоя дочь? А? Что ты будешь делать, когда врачи с сожалением взмахнут руками и ещё раз напомнят, что они не Боги? В тебе сейчас бьются воспоминания детства. Тебе снова больно от потери родителей, ты вспоминаешь, каково это – отвыкать от маминых пирожков с щавелем и сказок на ночь. Но если бы тебя взяли, как пробник, на две недели? А потом обратно вернули в очередь за какао с молоком?

Денис отпустил мою руку, когда понял, что я услышал каждое его слово, откинулся на спинку кресла. Рай…Рай… А меня вот так и брали. Трижды, а потом обратно отвозили, не дав привыкнуть к домашнему уюту и тишине квартиры, где не рыдают несчастные дети.

– Мы можем найти для неё частный интернат, сделать её жизнь более комфортной, а ты, если захочешь, будешь помогать и баловать, искупая зудящее чувство долга. Но давай без резких движений?

Как бы я сейчас не был зол на Дениса, но то, что он говорил, было здраво и вполне разумно, но в рамках происходящего совершенно неприменимо. Поэтому если и злиться, то только на себя.

– Ладно, Гора, – Рай вдруг сменил тон, а сам быстро-быстро писал что-то в ежедневнике. – Слушай, я тут вот что прикинул… Ей пять лет и десять месяцев, согласно статьям из интернета, нам нужно в среднем добавить ещё сорок две недели, а потом вычитаем… – он кусал губы и производил неподдающиеся моему складу ума подсчеты. – Шестнадцатый год…

Мы оба вздрогнули, вновь возвращаясь в те темные времена…

– В каком году твою тачку расстреляли? – прошептал Рай, но ответ ему был не нужен.

Я вырос в простой семье, жил в рабочем поселке, родители трудились на заводе. Отец был инженером, а мама работала в отделе кадров. Да там работал весь посёлок, но беда пришла из ниоткуда…

В девяностые большие заводы закрывались друг за другом, некоторые в силу спада спроса, а некоторые попадали в хитрые махинации зарождающейся коррупции, чтобы отойти в частное владение за сущие копейки. Так случилось и с нами. Бывшие заводчане вдруг оказались безработными. А дальше классика: молодежь стала уезжать в города, женщины бросились вспахивать огороды, чтобы прокормить семьи, а мужики беспробудно пили.

Я оказался сиротой в четырнадцать, сначала от синьки умер отец, а за ним ушла и мама, сгорев от рака буквально за несколько месяцев. У меня, как и у Алексии, не было родственников, согласившихся бы взять в семью подростка, выросшего по законам улицы. И дорога в детский дом оказалась предопределена. Вынес я три года, а за день до совершеннолетия сбежал, забыв попрощаться с местом, которое заменило мне дом.

Помыкался по городу, поскитался, а потом понял, что хватит уже тратить время, и начал вкалывать. Брался за всё, за что можно было: грузил, вспахивал, а по вечерам стоял за барной стойкой, намешивая коктейли для мажоров.

Но судьба улыбнулась мне, столкнув с компанией друзей: Вьюником, Раевским и Каратицким.

Моя жизнь быстро сменила крутое пике на старт с космодрома!