Я без сожаления продал родительскую квартиру, дом бабули, доставшийся по наследству, вложился в общее дело, а потом опять и опять… Жил в коммуналке, жрал быструю лапшу, несмотря на то, что зарабатывал уже просто неприличные суммы. Казалось, если потрачу хоть копейку, то всё лопнет, исчезнет!

И справился я с этим только спустя пять лет соседства с алкашами и крысами в подвале, пытающимися прорваться в тепло комнаты. Но и тогда я сумел позволить себе лишь однушку, вложив остальное в нефтяную добычу вместе с Вадиком.

И так прошло ещё пять лет, прежде чем я осознал то, что сотворил с испуга. Крутился, как очумелый, не зная сна и усталости, боясь вновь остаться в голодном одиночестве, когда тебя никто не ждёт…

Говоря, что не видел Марфу двадцать лет, я не врал. Но в посёлке я был примерно семь лет назад, когда мне предложили выкупить доведенный до банкротства завод, где когда-то трудились мои родители. Вложение было сомнительным, да и перспективы пугали туманностью. Но я не мог не поехать… Подробностей я почти не помню.

Очнулся в каком-то старом доме в полной тишине и одиночестве. Мои вещи аккуратно висели на спинке колченогого стула, телефон пестрил паутиной трещин. Голова болела жутко, ноги почти не слушались, а в руках не было сил, даже чтобы подняться.

Рядом с диваном стояла табуретка, а на ней – гранёный стакан с густым ароматным отваром каких-то трав. Я провалялся там ещё сутки, приходя в сознание не более чем на пару минут… И так, пока меня не нашёл Морозов с Акишевым, начальником службы безопасности Вадима Вьюника.

Вот с тех пор все произошедшее там так и осталось загадкой. Я пролежал в больнице неделю, а после всё стало забываться, замыливаться… Лишь плотное кольцо охраны стало моим спутником вплоть до сегодняшнего дня.

Телефон разрывался, почта обрастала непрочитанными письмами, а время тянулось как старая трескающаяся жвачка. Но я ждал весточки только от Морозова.

– Горислав Борисович? – откашлялся Юрка. – Девушка в сознании…

Глава 6

Раевский остался развлекать и охранять моих гостей, а сам я рванул в сторону забытого поселка. Два часа пролетели как одно мгновение. И вот уже шиферные крыши, желтые, построенные ещё немцами двухэтажные дома замаячили на горизонте.

Столько лет здесь не был, а ничего не поменялось. Убитая дорога, прогнивший частокол частного сектора, заросшие бурьяном огороды и яблоневый сад, что нескончаемым ковром тянулся вдоль центральной улицы.

Поселок давно присоединили к городу, наверное, поэтому меня встретило довольно приличное и отремонтированное здание больницы. Вся парковка была забита знакомыми мне машинами, привлекшими внимание местного молодняка. Пацаны вились у капотов, фотографировали и пытались рассмотреть салоны сквозь плотную тонировку.

– Брысь! – шикнул Морозов, выходя из подъезда. Он кивнул мне в сторону скамейки в плотном кольце сиреневых кустов, желая сначала переговорить с глазу на глаз. – Ты сам-то зачем приехал?

– Морозов, ты бы язык-то прикусил! Если приехал, значит, так надо. Ну? Что говорят?

– Дунаева Марта, тридцать один год, была замужем, как ты понимаешь. В разводе уже три года, живет по месту прописки, – Морозов выпалил найденную информацию скороговоркой. – И девочка прописана там же.

– Ладно, с фамилией разобрались. С именем что?

– Да она с рождения Марта, – Юрка ткнул мне под нос фотографию свидетельства о рождении. – Может, ты мелкий был? Марфа, Марта. Перепутал?

– Дальше, Морозов, дальше…

– Ей нужна операция, доктор Вьюника ещё собирает анамнез, но лицо у него серое, в значит…

– Готовь больничку, Юр. Готовь.

– Да что готовить-то? Травму? Онкологию? Кардиологию? – пыхтел Морозов, но телефон достал, понимая, что не место и не время для споров. – Этот умник же ничего не говорит!

Мы вошли в здание, в нос тут же ударил стандартный запах спирта, медикаментов и хлорки. Но мне не было противно, наоборот, я будто в прошлое проваливался. Именно здесь мне накладывали первый гипс, зашивали бровь после драки, и вырезали аппендицит. С этим местом было связано моё детство. Сначала счастливое, а потом не очень.

– Сюда, босс      !

Мы вбежали на второй этаж, тут же столкнувшись с Леняевым Иваном Петровичем, спецом, которого нашел Вадик. Он сидел за столом дежурной медсестры, перебирал бумажки и громко хмыкал, морща нос.

– Здоро́во, – я пожал Ивану Петровичу руку, а потом обнял, потому что благодаря этому человеку мой второй отец жив, здоров и копает картошку уже третий август после внезапного инфаркта. – Давай сразу к делу?

– Город, реанимации, операция. Так достаточно коротко? – он сдвинул очки на кончик носа, зыркнул на меня, как на врага народа, уже чуя, что просто так от меня не отделаться. Помнит старый пёс, как я ему кровь сворачивал, требуя вытащить с того света батю.

– Ты мне решение давай, Иван Петрович, а не в шарады играй. Говори конкретно.

– Тш-ш-ш-ш-ш, – зашипела медсестра, вынырнувшая из сестринской. – Я вас выгоню, если будете орать! Без халатов, без бахил! Да, здесь не городская больница, но санитарные нормы едины.

– Операция, Горислав… – Петрович цыкнул на медсестру, откинулся на спинку стула и закусил дужку очков. – Риск везти её на машине очень высок. Три часа в тряске? Не довезу, Гора. Давай вертолет.

– Ты че несешь, Петрович? – рассмеялся Морозов. – Я тебе куда его садить буду? На картофельное поле?

– На заводе есть площадка, – медсестра продолжала стоять в дверном проеме, очевидно, ожидая повода, чтобы выгнать нас отсюда. – К нам в том году санавиация прилетала, когда ЧП в цехе произошло. Нужно с директором разговаривать.

– Я – директор, – выдохнул и достал телефон, бросая его Юрке. Тот кивнул, приняв как приказ к действию. – Девушка, милая, хорошая, а можно мне увидеть Дунаеву?

– Нельзя!

– Я же все равно её увижу, так в чем проблема?

– Пусти, – в конце коридора скрипнула дверь, и вышел мужчина в белом халате. Он кивнул мне в знак приветствия, будто мы знакомы были. И я вдруг опешил… Его лицо было настолько знакомо, что перед глазами картинки прошлого заскакали. Имени я его, конечно, не вспомню, но лицо человека, объявившего мне о смерти мамы, помнить буду до конца жизни. – Пусть посмотрит, а то вдруг не довезут.

– Хорошо, Илья Леонидович, – медсестра указала мне дорогу.

Реанимацией эту палату было назвать сложно. Небольшое помещение, старое оборудование, кушетка и… бледная Марфа в серых простынях со штампами больницы.

Замер у порога, понимая, что ошибки быть просто не может.

Все происходящее было похоже на сюр. Мы не виделись двадцать лет! А она все так же юна… Всё такие же рыжие волосы, все та же полупрозрачно-молочная кожа. Только жизни в ней не было. Черты лица острые, изможденные. Она словно и не ела год. Хрупкой казалась, как кукла.

Сделал два шага, а когда поднес руку, чтобы коснуться её тонких пальчиков, веки её задрожали, и сквозь муть бессознательного сна прорезалась яркая зелень глаз, вмиг накрывающая меня волной. Шибануло так, что дурно стало.

– Марфа…

Она не могла говорить из-за трубки во рту, мычала, слабо сжимала мою руку. Мне оставалось лишь догадываться, что она хочет…

– С твоей дочерью всё хорошо. Мы вылечим тебя…

Марфа замерла. Из глаз вырвались слёзы, и она затихла. Всего на мгновение, а после раздался монотонный писк аппаратуры.

– Что происходит? Что происходит??? – орал я, не понимая, что делать.

Её губы стали синими, кожа потеряла последние следы румянца, а пальцы стали слабыми-слабыми. Рука соскользнула с сероватой простыни безвольно веточкой, тонкой, слабой, безжизненной…

– Все на выход! – врачи вбежали в палату. Иван Петрович мгновенно бросился к монитору, а потом стал давать указания на тарабарском медицинском языке.

– Вертолёт будет через сорок минут, – Морозов вытащил меня из палаты силой.

А у меня в груди сердце сжималось. Казалось, я больше никогда не увижу её… Именно в этой больнице я в последний раз поймал слабую улыбку матери. Возможно, именно в этой палате. Что ж это за место такое губительное?

Глава 7

– Все на выход! – врачи вбежали в палату. Иван Петрович мгновенно бросился к монитору, а потом стал давать указания на тарабарском медицинском языке.

– Вертолёт будет через сорок минут, – Морозов вытащил меня из палаты силой.

А у меня в груди сердце сжималось. Казалось, я больше никогда не увижу её… Именно в этой больнице я в последний раз поймал слабую улыбку матери. Возможно, именно в этой палате. Что ж это за место такое губительное?

Реальность превратилась в фильм на быстрой перемотке. Петрович стабилизировал пациентку, дав указание готовить её к транспортировке. Мне вручили в руки все её документы, а Морозов помчался организовывать перевозку к заводской вертолётной площадке.

Медицинский транспорт нашли довольно быстро, да и с клиникой проблем не возникло, Леняев сам договорился о палате в своём отделении. Я просто висел на телефоне, поднимая все связи, что только могли понадобиться, а сам не мог оторвать взгляда от дверей палаты. И каждый раз, когда выходил персонал, в струну вытягивался, пытаясь увидеть её ещё разочек.

Безумие какое-то.

Я со странным ужасом наблюдал, как взлетает вертолёт, превращаясь в тарахтящую точку в небе. И только толчок Морозова привел меня в чувства. Сопровождали её врачи, включая того дедка, чтобы если что помочь Леняеву стабилизировать её состояние в воздухе.

Юра бросал на меня недоумевающие взгляды, полные требования объясниться. Но что сказать? Я и сам ничего не понимал, кроме как то, что могу спасти чью-то жизнь. Да, не своими руками, да, с помощью связей и денег. Но могу! В моих силах вернуть мать той девочке, чтобы не обрекать её на прозябание в серости детского дома.

Происходящее до сих пор в голове не укладывалось. Вспышка прошлого, давно забытое воспоминание, ниточка, ведущая к той жизни, о которой я так тщательно пытался забыть. Не потому что стыдно было, а потому что болело неистово.

И вот одна больница сменилась другой. Да, дорогой, полной заботливого персонала и охраны, дабы не допустить утечки информации в прессу, но сути не меняло. Для Марты выделили отдельный блок, хорошую палату, сиделку.

Все кардиологи клиники собрались на консилиум, они задумчиво передавали медицинскую карту из рук в руки, с жалостью смотря на молоденькую девушку, зависшую между жизнью и смертью.

Петрович заявил, что ему нужно время, чтобы провести ещё несколько анализов и подготовить пациентку к операции, дабы увеличить шансы на благоприятный исход. Я думал, речь о часах… Но вредный кардиолог вытурил нас из больницы, заявив, что свяжется, как только составит план дальнейшего лечения.

К дому мы подъехали, когда уже солнце зависло над самым горизонтом. Из полицейского бобика слышался мощный храп, а на крыльце нервно расхаживала представительница опеки. С Мартой мы разобрались, осталось понять, как быть с моими утренними гостями.

– Боже! Горислав Борисович, я уже места себе не нахожу!

– Марта переведена в городскую клинику, – достал документы, визитку врача и протянул старушке. – Большего в данной ситуации уже и не сделать.

– Спасибо, – она заохала, прижимая морщинистую руку ко рту, блеклые глаза наполнились слезами. Так странно… Такой опыт работы с чужим горем, а ещё способность сопереживать не потеряна.

– Пойдём, Алевтина Петровна, – из дома вышла сонная Алекса, лицо было опухшим, заплаканным, а глаза красные. Она схватила старушку за руку и потащила к автомобилю. – Спасибо, дядя Гора. И простите, я все же испачкала ваше кресло карандашиком. Он желтый, я попыталась оттереть, но пятно все равно осталось. Тётя Катя сказала, что вам говорить об этом необязательно, но ведь это я испортила? Простите меня.