На тот момент я уже удалилась от Сан-Франциско на три тысячи миль. Целую неделю не мылась, не спала в нормальной постели. В этой стране меня некому было встречать, и ни единая живая душа не знала, как меня зовут. Отмахиваясь от таксистов и мальчишек, торгующих карандашами с этническими кисточками, я вдруг подумала, что умри я вдруг, никто и не узнает, а если и узнает, то ничего не сможет с этим поделать.

Подъехал автобус с табличкой «Jesús Es El Señor!»^[62]. И уже в который раз за эти восемь дней я отдала себя в руки судьбы. Я была как прутик, уносимый ручейком вниз по течению, как пушинка, танцующая на ветру. Я заняла место рядом с женщиной в фартуке поверх расшитой туники уипиль, на коленях у нее лежала коробка с ломтиками жареной курицы. Женщина дружелюбно кивнула мне. Я опустила глаза на коробку: должно быть, она приберегает лакомство для семейной трапезы в том месте, куда мы направляемся. Внутри кабины высвечивалось название нашего места назначения: Лаго Ла Пас. Озеро Покоя.

Целый час мы колесили по городу, в нос ударял запах бензина и газовых выхлопов, и каждый раз, когда автобус останавливался на красный свет, к нам подбегали толпы торговок. Они тянули руки к окнам, предлагая свиную нарезку, жевательную резинку «Чиклетс» или нарезанные на ломтики фрукты. За то короткое время, пока горел красный свет, какой-то мужчина успел набрать в рот керосин и чиркнуть спичкой. Изо рта его вырвалось пламя. Но только один из пассажиров дал ему несколько монет.

Наконец мы выбрались на простор – к полям, засаженным капустой и брокколи, луком и картофелем. На горизонте высились горы, усеянные крошечными деревушками. Тощие собаки бродили среди пластикового мусора, а вдоль дороги озябшие босоногие дети торговали букетиками белокрыльника и керамическими горшочками. Мы проехали мимо перевернутого грузовика, явно пролежавшего тут долгое время, мимо белых крестов с испанскими именами. Эмилио. Сантос. Мария…

Автобус сделал остановку, чтобы дозаправиться. На обочине мальчонка лет четырех расставил на земле премилых игрушечных овечек из прутиков с намотанной на них шерстяной куделью. Я, хоть и дала себе слово держаться подальше от детей, все же присела перед ним на корточки. У меня при себе были только доллары, и я подарила ему купленную в аэропорту шляпу. Мальчишке она была велика, но он все равно остался доволен.

Опасно накренившись, автобус продолжал взбираться в гору – как в аттракционе американские горки, на который из соображений безопасности ни один вменяемый североамериканский инженер не дал бы разрешение. Снова детишки вдоль дороги. Привязанная к зеркалу заднего вида, пляшет на веревочке фигурка Мадонны. На встречной полосе автобус пытается обогнать грузовик с морковью и несколькими пассажирами в кузове. Обогнал и рванул дальше.

Кажется, только я изумилась. Лица остальных пассажиров остаются бесстрастными. По радио какой-то местный певец поет про свою несчастную коразон^[63]. Если бы рядом сейчас был Арло, он уже давно бы изнылся – ну когда же мы приедем… На этот случай мы всегда брали кассетник с детскими песенками и книжки с картинками. Я надела бы ему на шею баранку на веревочке или съедобное ожерелье – ведь он такой непоседа.

А тут за всю дорогу даже ни один младенец не закапризничал. Обернув малышей в шали-слинги, матери держат их на руках, приложив к груди. В этих местах дети никогда ни на что не жалуются.

Прошло четыре часа. Моя соседка крепко держит на коленях коробку с жареной курочкой, фигурка Мадонны крутится на веревочке пуще прежнего – это мы преодолеваем самый извилистый участок дороги. На повороте над каньоном висит запутавшаяся в ветках машина, ветки держат ее крепко, не выпускают, а рядом – снова белые кресты. За парящей машиной светлеет бирюзовая водная гладь, озеро Лаго Ла Пас.

Наконец мы останавливаемся возле длинного причала. Женщина в фартуке почему-то уверена, что мне нужно сойти именно тут.

Первый раз за все эти дни я спрашиваю, куда мне идти дальше. Женщина ни секунды не сомневается.

Голос ее звучит уверенно. «Ла Эсперанса», – говорит она. Слово это означает «надежда».

9. Шестилетний проводник

Лаго Ла Пас простиралось вдаль и вширь на многие и многие мили, и возле этой водной бирюзовой громады расположилось с десяток деревушек и небольших городков. На глади озера темнели пятнышки рыбацких лодочек, зеленела береговая линия.

Иной путешественник, попав в столь незнакомое место, немного растерялся бы. Куда идти? Где тут что находится? Но мне вдруг стало спокойно на душе. Неподалеку носилась ватага мальчишек, влюбленные парочки прогуливались рука в руке, но в остальном ничто не напоминало мне о тех местах, откуда я приехала.

И была одна деталь ландшафта, явно принадлежащая совсем другому миру.

Куда бы ты ни пошел, отовсюду можно было видеть вулкан. Он доминировал надо всем – темный, молчаливый, – не устрашая, но и не привечая. Он нависал своей громадой над озером: края кратера, подвергнутые тысячелетней эрозии, закаменели, а верхушка горы пряталась за четко очерченным облаком.

В этом мире что-то постоянно менялось: погода, времена года; вырастали дети, а старики умирали, или происходили какие-то личные трагедии, как со мной, – и только вулкан оставался постоянной величиной. У таких, как я, никогда не проживавших в тени вулканов, от этого зрелища перехватывало дыхание, но для людей, проживающих вокруг Лаго Ла Пас, он был своим. Являлся такой же частью вселенной, как дождь, деревья, кукурузные поля и все остальное.

– El Fuego^[64], – сказал какой-то мужчина. – Нуэстро волкан.

Наш вулкан. Он так это произнес, будто у каждого местного тут было по персональному вулкану.

Будь это в Соединенных Штатах или в любой другой развитой стране, такое озеро давно бы окружили многоэтажными отелями и аттракционами. Появились бы пляжи с зонтами, яхточки, водные лыжи. Но здесь ничего из этого не было. Только небо, вода и вулкан.

Вместе с десятком других путешественников, представляющих собой несколько сторонников контркультуры, тройку стареющих хиппи и очумелую средневозрастную парочку, на которую словно сошло озарение, я двинулась к пришвартованной у пристани лодке. Хозяин лодки жестом пригласил меня забраться на борт.

Опять же не задавая никаких вопросов, я протянула ему доллары, уже разменянные на мелкие купюры, и назвала место, подсказанное мне женщиной в фартуке.

День клонился к вечеру, солнце зависло над вулканом. Над нами пролетела стайка птиц. Хозяин лодки стоя греб веслом в сторону дальнего берега. Рядом со мной зачмокал завернутый в шаль младенец, сосущий грудь матери.

Мы причалили к какой-то деревушке, и к нам на берег вышла семья со свежим уловом, а другая семья принесла на продажу яйца. После этого мы сделали еще три остановки: на одной, где имелась прибрежная гостиница, вышли трое немцев, затем возле шаткого помоста со старой лачугой сошел пожилой американец: когда он перебирался через сиденья мимо меня, в нос ударил запах пивного перегара и недельного пота.

Ланчеро^[65] жестом дал понять, что скоро мне выходить. К тому времени я осталась единственным пассажиром в лодке. Эсперанса оказалась конечной остановкой.

Когда я сошла на берег, небо за вулканом уже окрасилось в розовые тона. Меня сразу же окружила стайка босоногих мальчишек, и каждый претендовал на роль моего проводника. Один из них стоял в сторонке и не толкался, и я выбрала его.

– Мне нужно где-то остановиться, – сказала я. После пары лет изучения испанского в школе я не могла похвастаться богатым словарным запасом, но мальчишка все равно меня понял.

Он поискал глазами мой чемодан. Я молча покачала головой.

Звали его Уолтер. Он сказал, что ему семь лет, но я бы дала ему не больше пяти. Он говорил не умолкая, изображая из себя взрослого и давая понять, кто тут хозяин. Когда мы двинулись в путь, Уолтер взял меня за руку – но не так, как это сделал бы мой сын, а как человек, который не даст мне заблудиться и всегда приободрит. Этот мальчик сразу же взял надо мной опеку. Что-то у меня пока не получалось обходиться без детей.

Как оказалось, Уолтер даже знал некоторые английские фразы – очевидно, почерпанные из общения с туристами. Так что мальчик этот говорил одновременно на двух языках – на испанском с небольшой примесью английского, ну а пробелы он заполнял красноречивой жестикуляцией.

Указав на спящего возле дома-развалюхи мужчину, Уолтер заметил:

– Держись от него подальше. Он предложит экскурсию на вулкан и там обчистит тебя. Он – боррачо. – Судя по виду того дядьки, я поняла, что боррачо означает «пьяница».

– Очень вкусные тамалес, – сказал Уолтер, вперившись голодным взглядом в продуктовый ларек. И я купила ему одну кукурузную лепешку.

Мы оказались на мощеной дорожке, где могли разминуться лишь два очень худых пешехода. Пришлось посторониться, пропуская свору собак, таких же худосочных, как мой проводник, причем, судя по оттянутым соскам, две собаки недавно ощенились. Мы прошли мимо сидящей на обочине девочки трех-четырех лет от роду. (Но с таким успехом ей могло быть и шесть, тут все дети мелкие.) Никаких родителей рядом не наблюдалось. Девочка продавала обручи для волос и протянула мне один. Наклонившись, я подарила ей банан.

Мы оказались, как я догадывалась, в центре городка – с бейсбольной площадкой, церквушкой и продуктовой повозкой, из которой пахло курицей, жаренной на прогорклом масле. Пара тук-туков маялась в ожидании пассажиров, но Уолтер сразу же отмахнулся от них. Возможно, он боялся, что, если мы возьмем транспорт, ему меньше заплатят. Я шла за своим юным проводником, слушая его безостановочную болтовню. Худо-бедно, но большинство из сказанного мне было понятно.

Солнце клонилось к земле, уже скрывшись за вулканом. Не зная, сколько нам еще идти (ведь становилось все темнее), я сделала минутную передышку. Дорога была грязной и каменистой. Еще несколько дней назад я собиралась умирать, а теперь беспокоилась, как бы не вывернуть лодыжку.

– Я веду вас в самое красивое место в нашем городке, – объяснил Уолтер.

10. Каменное яйцо

Через пять минут мы уже стояли у массивных деревянных ворот с резной вывеской «Йорона»^[66]. К деревянному столбу был привинчен старинный звонок.

Ворота распахнулись, и передо мной возникла женщина. Несмотря на серьезное выражение лица, она не показалась мне недружелюбной. Обменявшись парой фраз с Уолтером, она сунула ему в руку несколько монет, давая понять, что на этом его миссия закончена.

Я подумала, что надо бы спросить, есть ли тут свободные комнаты и дорогие ли, но почему-то воздержалась. Женщина поискала глазами чемодан и, не обнаружив оного, не выказала удивления.

– Надо бы спуститься, пока совсем не стемнело, – сказала она.

Ступеньки были каменными, и их было не меньше сотни.

– Меня зовут Лейла, – сказала женщина. Определенно, она была американкой.

– Ирен, – представилась я, едва не выпалив свое прежнее имя Джоан.

Трудно было угадать возраст Лейлы. Где-то около шестидесяти. Но с таким же успехом ей могло быть и все семьдесят пять. Она была очень худа. Совершенно белые волосы. Натруженные руки, какие бывают только у тех, кто десятками лет занимается физическим трудом. Но лицо ее, хоть и изборожденное морщинами, было овеяно каким-то волшебным сиянием. Сразу подумалось: уж не растет ли в ее саду какое-нибудь магическое растение, которое она добавляет в мазь, обращающую вспять процесс старения.

Лейла легко спускалась, а я совсем измаялась. По обе стороны от ступенек тянулись густые заросли растений, которые я могла видеть разве что на страницах специальных книг или в ботаническом саду.

Покидая свою квартирку в Сан-Франциско безо всякой надежды на будущее, я не прихватила с собой карандаши, и теперь с удивлением подумала, что мне их очень не хватает. Я бы с радостью нарисовала этот дикий волшебный сад.