Вивьен вспомнила детскую склонность Эйвери Сент-Винсент к дедукции, стопки романов Агаты Кристи под ее lit à la duchesse^[8], но ничего не сказала.

– Я полагаю, вы все еще сердитесь на нас.

У Вивьен начала раскалываться голова. Только что подвергшаяся нападкам со стороны ведущих лондонских театральных критиков, она была не в настроении разговаривать по телефону с младшей сестрой своего покойного жениха.

– Ну, по крайней мере, это вы обо мне помните.

Последовало молчание, затем снова нервное постукивание ногтями. Вивьен удивилась, что до сих пор не напугала Эйвери. Она задавалась вопросами, какой молодой женщиной выросла Эйвери и насколько она похожа на своего любимого брата.

– Просто, видите ли, мы получили письмо. После войны.

У Вивьен свело левую руку, которой она вцепилась в изящную медную ручку телефонной трубки.

– Письмо?

– Да. Дэвид был в списке пропавших без вести военнопленных. – Еще одна пауза. – Боюсь, что ни могилы, ни какой-либо другой информации нет.

– Он не погиб в Газале?

– Кажется, часть батальона попала в плен и была отправлена на юг Италии после падения Тобрука. Один из пленных упомянул Дэвида в протоколе допроса после войны. – Вивьен услышала, как она резко вздохнула. – Мы должны были сказать вам давным-давно. Но мы не знали, где вы.

– По вашей вине.

– Да, конечно. – Еще одна пауза. – Я знаю, что этого очень мало…

– Нет, это не так. Это лишь то немногое, что у меня могло остаться. И этого довольно много для меня.

Эйвери разрыдалась, и Вивьен почувствовала, как все напряжение многих недель, предшествовавших постановке, – вся эта работа, и все впустую – рассеивается перед лицом ее прошлого.

– Я все думала, что время поможет, – сказала молодая женщина между всхлипами.

– Как что-то может помочь? – Вивьен положила руку на живот, чувствуя, как у нее перехватывает дыхание от горькой правды.

– Папа много лет проработал в военном министерстве, пытаясь узнать больше.

– Полагаю, я должна быть благодарна за это.

Еще одна неловкая пауза.

– Вы можете простить нас?

– О, Эйвери, если вы еще что-нибудь помните обо мне…

После звонка Вивьен осталась в постели. Телефон молчал – женщины из магазина знали, что после такой публичной порки Вивьен нужно оставить в покое. Она продолжала размышлять о том, как кстати пришлись слова Пегги, сказанные прошлой ночью: «В Италию едут не для того, чтобы убежать от прошлого, а чтобы обрести его». Какая горькая ирония – думать о том, что сам Дэвид был там, живой, и ждал, когда она – да и кто угодно – найдет его.

Вивьен редко плакала, что было благословением при ее тяжелой профессии, но, к ее удивлению, долго сдерживаемые слезы теперь лились рекой. Сент-Винсенты, возможно, и подвели ее как семья, но она подвела себя вдвойне: она не отвергла официальное, а теперь безосновательное объяснение смерти Дэвида во время войны и не искала правды, и с тех пор по-настоящему не изменилась сама. Молодец, что еще скажешь. Вместо этого правда настигла ее, сделав прошлое еще более болезненным, – до сих пор Вивьен и представить себе не могла, что такое возможно. Она бы поступила совсем по-другому, если бы только знала.

После войны прошло десятилетие, и все, кто мог двигаться дальше, сделали это – гораздо успешнее, чем Вивьен. Все остальные сотрудницы книжного магазина целенаправленно шли вперед после вдовства, замужества и развода. К тому же на подходе были новые дети, к чему Вивьен относилась неоднозначно. Почему бы не принять настоящее, если нельзя исправить прошлое?

Конечно, Вивьен не сделала ни того ни другого, оставив свою жизнь в лучшем случае наполовину размеренной. Вместо этого она продолжала писать в атмосфере жестокости лондонского театрального мира, полного неписаных правил, свинцового неба и салата с ветчиной к чаю. Она оберегала свое сердце от многочисленных поклонников. Она держалась подальше от возможной боли. Но все это не отдавало должного памяти Дэвида. У него не было шанса избежать боли: ему не дали шанса снова окунуться в жизнь.

Вивьен, возможно, никогда не узнает, что случилось с Дэвидом, но одно она знала наверняка: он бы боролся за нее до самого конца. После стольких потерянных лет неожиданная новость от Эйвери давала ей шанс сделать то же самое для него.

В жизни никогда не знаешь, когда могут нагрянуть неожиданности, но даже писатель внутри Вивьен не мог себе такого представить.

Глава 2

Рим, Италия

1 февраля 1955 года

Когда Вивьен вышла из самолета в аэропорту Чампино на окраине Рима, она сразу почувствовала, что одета чересчур нарядно, и не только из-за весенней погоды. Пегги Гуггенхайм позвонила из Венеции и предложила костюмы для поездки Вивьен в Рим, но одежда для Пегги была формой художественного самовыражения: яркие узоры, причудливые украшения и свободный, удобный крой, замаскированный эффектными линиями. А Вивьен, окруженная на работе мужчинами, использовала моду, чтобы почувствовать себя более уверенной. Судя по переполненному терминалу аэропорта, самообладание было далеко не так важно для молодых и модных итальянок. Повсюду мелькали голые плечи и ноги, и первое, что Вивьен поклялась себе купить в Риме, – это облегающую футболку в американском стиле и платье на бретелях.

Выйдя на послеполуденное солнце, Вивьен заметила старый военный джип, который ей было велено отыскать. Водитель, приветливый мужчина со смуглой средиземноморской внешностью, улыбнулся очень по-американски и, выпрыгивая из машины, весело помахал рукой:

– Привет, Вивьен, верно?

Она кивнула и с радостью позволила ему забрать у нее два тяжелых чемодана, набитых ее любимыми книгами.

– Я Леви Бассано. Запрыгивайте.

Запустив двигатель, Леви кивнул на сумку-холодильник на заднем сиденье:

– Хотите кока-колы?

Вивьен улыбнулась:

– От старых привычек трудно избавиться?

Он улыбнулся в ответ:

– Особенно таким твердолобым американцам, как я.

Вивьен почувствовала облегчение, услышав его живую речь: в конце концов, он должен был стать ее партнером по написанию текстов. Леви также не проявлял никакой внешней бравады, с которой она часто сталкивалась в общении с мужчинами и которая оказывалась впоследствии чистым притворством. Во время своего пребывания в Италии Вивьен намеревалась решительно исправить свою личную жизнь, а также сценарий Дугласа Кертиса, но в случае с Леви она сразу поняла – как всегда можно понять обратное – романтики не будет.

– Вас зовут Бассано – это итальянское имя?

– И еврейское. Мои родители родились здесь.

– Значит, вы можете мне переводить.

– Что-то подсказывает мне, что вы быстро освоитесь. Говорят, что мой итальянский così così^[9]. Вы впервые в Италии? – спросил он, не выпуская сигарету изо рта.

– Да, вообще я впервые уехала из Англии. А вы давно здесь?

– С войны.

– В самом деле? Вы выглядите таким молодым.

Он ухмыльнулся:

– Я соврал, чтобы попасть на фронт. Я встретил Кертиса на крейсере, направлявшемся в Салерно, – это был мой первый выезд из дома. Он был командиром нашего полевого фотоотряда. Мы снимали кадры для новостных роликов и прочего, двигаясь позади войск, – ну, большую часть времени. С тех пор Кертис присматривал за мной. – Он бросил на нее быстрый взгляд. – Вот так я и получил эту работу. Ведущего сценариста вызвала в суд КРНД – Комиссия по расследованию неамериканской деятельности, и Кертис каким-то образом узнал, что я следующий. Смешно сказать, но здесь я в большей безопасности.

– А я жалела себя, потому что моя пьеса провалилась.

– Кертису понравилось то, что он прочитал. «Эмпиреи». Он говорит, что вы мастер по части диалогов и концовок, и мы отчаянно ищем что-то подобное.

– Вы давно готовитесь к съемкам?

– С начала года. Мы с Кертисом прилетели вместе. Начнем только в апреле, хотя наша звезда, мисс Клаудия Джонс, уже здесь, на других съемках. Она будет рада увидеть женское лицо. На студии их не хватает, за исключением, как ни странно, монтажниц.

– Монтажеров?

– Угу. К тому же теперь вы должны знать, что все мы родственники друг другу.

– Одна большая счастливая семья.

Он рассмеялся:

– Я бы так не сказал.

Киностудия «Чинечитта» была построена в 1930-х годах бывшим фашистским правителем Бенито Муссолини под лозунгом «Кино – самое мощное оружие». Семьдесят три здания – павильоны, рестораны, офисы, бассейны – возвышались над лесом огромных пиний в нескольких минутах езды к югу от центра Рима.

Вивьен удивилась, увидев похожие на казарменные ворота, когда джипу помахали, чтобы он проезжал. На самом деле, вся окружающая архитектура была внушительно квадратной («Они называют ее рационалистической – забавное слово для кинобизнеса», – объяснил Леви), что, по мнению Вивьен, подходило для студийного комплекса, основанного Муссолини в пропагандистских целях. На первоначально розовых оштукатуренных стенах, которые со временем выцвели до неузнаваемого цвета, все еще виднелись отверстия от пуль, выпущенных сначала немцами, а затем союзниками. За десятилетие, прошедшее с окончания войны, Италия стала вторым по величине производителем фильмов в мире. «Чинечитта», со своими девятью павильонами и девяносто девятью акрами открытых площадок, выпускала в год более сотни фильмов и была центром этого киномира.

Леви заметил выражение лица Вивьен.

– Я знаю, это не очень роскошно. Они берегут все это для декораций Древнего Рима. – Затем он взглянул на ее туфли на высоком каблуке. – Нам еще далеко. Джип я взял напрокат, может быть, мы сможем найти вам велосипед?

– С удовольствием.

Он повел джип по узкой улочке, по обеим сторонам которой возвышались здания ржавого цвета.

– Это teatros, павильоны. Наш – пятый. Кертис встретил бы вас сам, но его жена приехала на день раньше.

– Надеюсь, я никому не помешала?

Леви снова ухмыльнулся:

– Не беспокойтесь об этом.

Дуглас Кертис ждал их в конце длинного коридора, держа в одной руке сценарий, а в другой – нераскуренную сигару. У него было приятное морщинистое лицо с обвисшими щеками, коротко подстриженные седые волосы и легкая щетина. Недавно Кертис заключил соглашение о совместном финансировании двух картин с крупнейшей продюсерской компанией Италии «Минотавр», которое предоставило ему значительные налоговые льготы, а также доступ к знаменитой киностудии «Чинечитта».

Пегги объяснила Вивьен, что Дуглас – редкий зверь в Голливуде: режиссер, владеющий собственной продюсерской компанией. После войны он многое оставил, кроме своей набожной жены-католички, которая отказывалась его отпускать. Сам Кертис не мог инициировать бракоразводный процесс в Калифорнии, если у него не было на то оснований, которых благочестивая Мэри Кейт также никогда бы ему не дала. Это сделало Кертиса еще большей аномалией в Голливуде: влиятельный человек, который не может развестись.

– Он доставил вас сюда целой и невредимой. – Кертис тепло улыбнулся, пожимая Вивьен руку.

– Это только начало, – ответила она с улыбкой. Сквозь длинное стеклянное окно кабинета она увидела женщину лет пятидесяти пяти, одиноко сидевшую за центральным столом с четками на шее.

– Познакомьтесь с Мэри Кейт. – Кертис жестом пригласил Вивьен пройти вперед, но ей было неловко так скоро знакомиться с семьей своего нового босса. Когда Кертис представил ее, женщина осталась сидеть, оценивая Вивьен опытным взглядом собственницы.

– Вчера поздно вечером Баумгартнера вызвали в суд. – Кертис бросил сценарий на массивный стол из красного дерева и раскурил сигару. – Мы вытащили тебя как раз вовремя, малыш.

Леви вздохнул:

– Это, должно быть, какая-то невероятная удача – соврать о своем возрасте, чтобы записаться в армию и все равно считаться предателем.