– Я уже сложила пару хокку на этом острове, – сообщила Нике Мияко, – в палатке запишу их. Надо показать Ояме, он будет доволен, что я наконец-то освоила искусство сложения хокку и не нарушаю их размер. Мне понравилась настойка с морошкой! Жаль, что я не прихватила саке. Они такого еще не пробовали…

– В Питере есть саке-бары, – ответила Ника.

– Я привезла бы настоящий напиток, из Токио. Думаю, что такого в ваших барах не подадут…

– Я уже знаю, о чем запилю следующий видосик! – сообщил Вейдер, когда они отошли на третий перекур. – Замысел такой…

– Эй! Але! – донеслось от валунов. – Долго орать будете? И харэ уже сигами вонять!

Толстяк, потрясая телефоном и возмущенно пыхтя, протиснулся между камнями и смотрел на них с негодованием.

– До временного регламента еще около полутора часов, – спокойно ответила Вероника.

– Положил я на ваш регламент с прибором! Нехрен орать на общей территории! Ща гитару вашу об камни расколю на, – толстяк выругался. – И я те уже сказал, девуля, чтобы ты рот не раскрывала, пока не попросят!

– Что, опять нет сигнала? – спросил Вейдер и угрожающе шагнул вперед. – Так мы в этом не виноваты. И не хамите тут. Вы уже сегодня всех достали со своим телефоном, но мы вас терпим!

"Мияко говорила, что у него на совести преступления и жертвы, – подумала Вероника, глядя на красное от солнца и ветра потное лицо соседа, его глубоко посаженные маленькие глазки и три подбородка. – Я не владею нинсо, но вижу, насколько он неприятный субъект!"

– И курить отойдите подальше от камней, – продолжал возмущаться толстяк, – я спать ложусь, а мне дымом в палатку тянет! Не, ну че я должен вашу вонь нюхать, травитесь сами, если хотите… Выкинула живо! – он шагнул к Веронике, протянув сарделькообразные пальцы к ее сигарете. Но ему преградил путь Вейдер.

– Руки-то придержи! – рыкнул блогер, поймав жирное запястье соседа и стиснув; пальцы почти наполовину погрузились в мясистые складки. – Сам тут всех не строй!

– Да ты не знаешь, с кем дело имеешь, – задёргался, пытаясь высвободиться, толстяк, – на кого батон крошишь, оладух, да я позвоню, и вам всем тут (ругательство) будет!

– В тцем деро? – к ним приближалась Мияко, и при ее виде толстяк зло харкнул в озеро:

– И с тобой надо разобраться! Достали, понаехи! Чего ты всюду лезешь, мочалка?!

– Ты сам всех достал, – Вейдер ловким боевым приемом усадил толстяка на мелководье, подняв густой веер брызг. – Отвали по-доброму!

Барахтаясь в воде и оскальзываясь в попытках встать (никто не стремился ему помочь), толстяк неожиданно успокоился и почти весело сказал:

– Ну все, ребята, я разозлился. Не хотите по-доброму, так будете по-плохому от меня весь отпуск по углам прятаться. Вы не знаете еще, с кем связались. С тебя, брателло, первым спросят, – он ткнул пальцем в сторону Вейдера. – Пожалеешь, что мама тебя в детстве так хреново воспитывала, да поздно будет!

– Иди, штаны мокрые переодень, – ответил Сережа.

– А то хозяйство застудишь, – добавил Миша.

Толстяка провожали молчанием. Потом Вейдер крепко выругался. Это было так непохоже на всегда сдержанного и уравновешенного Женю, что Вероника остолбенела.

– По углам он нас разгонит, – блогер ожесточенно поддал массивным сапогом от костюма Лорда Ситхов мелкие камешки. Они веером брызнули вокруг. – Да я ему башку отшибу, если не отвяжется!

– Женя, вам придется встать в очередь, – сказала Вероника, – этот придурок достал не только вас.

– Таку сан хоэру жин ха сукоши ка мима су… Кто муного рает, тот маро кусает, – произнесла Мияко. – Не порчиче себе карму.

– Да он уже задолбал, – буркнул Вейдер, остывая, – наезды, угрозы… Каждый, у кого глотка луженая или кулаки здоровые, считает себя вправе всех "строить" под свои интересы и уверен, что никто не посмеет ему возразить!

– Вы сами далеко не хлюпик, – Ника посмотрела на крепкий торс и широкие плечи рослого блогера. – Вон как лихо его окунули.

– Пусть только еще раз сунется, – пообещал Евгений. – Я его тогда живо успокою!

Позже в душевой кабине Вероника вспоминала вспышку гнева Евгения и пыталась понять, почему всегда такой ровный и сдержанный Женя вдруг сорвался.

Вейдеру угрожали слишком часто. Не все были согласны с его посылами – кампания против электросамокатов на тротуарах, протесты против контактных фонтанов где бы то ни было кроме бэби-зоны, борьба с хулиганством, вандализмом, беспардонностью. Те, кто толковал понятие "свободная личность", как "человек, которому на всех наср…, кроме своих желаний", злились на блогера, который, как им казалось, посягал на их свободу. И наряду с миллионной аудиторией и растущим числом подписчиков были у Вейдера и ненавистники, присылающие оскорбления и угрозы – "Повстречаемся на узкой улице, котелок!", "Прилетит тебе еще, бешеная кастрюля!", "Ходи да оглядывайся, сковородка!". Только при Веронике Вейдера дважды пытались убить. Возможно и его терпению есть предел и злопыхания соседа стали той самой последней каплей…

Ника и сама терпеть не могла, когда кто-то с позиции превосходящей силы пытался установить свои порядки и гордился тем, что кого-то "поучил жизни", кого-то оттеснил в очереди, обхамил, написал жалобу, и никто не посмел сказать слово против: "Все по-моему будет, за кем сила – тот и прав!".

Кто-то дернул дверь кабинки. Засопел, затоптался на ступеньках. "Терпеть не могу таких – когда снаружи видно, что дверь закрыта, начинают ее дергать – типа, выходи… Пять минут, как зашла! Что за нетерпеж?!"

Ника продолжала мыться. Ручка двери снова задергалась, завертелась. Раздался громкий кашель.

"Да хоть в штаны наложи от натуги! Когда вымоюсь, тогда и выйду… В других душевых никого нет, ну и шел бы туда, так нет – приспичило именно в эту кабину ломиться!".

Она уже вытиралась полотенцем, когда дверцу задергали и затрясли так, словно хотели сорвать с петель. Вероника была не из пугливых; за годы работы в отделе расследований случались истории еще похлеще, и сейчас она не испугалась, а только разозлилась. Чтобы не предстать в чем мать родила, если этот идиот все-таки сломает дверь, Орлова быстро натянула летнюю пижаму и халат и прислушалась. За дверью наступила тишина. Полная. Нет, почти. Скрипнуло крыльцо под чьими-то ногами. Кто-то сдержанно задышал, пару раз издав звук вроде "оооох".

"Придурок какой-то, сексуально озабоченный, – раздраженно подумала Вероника, – трется около душевых и туалетов, когда там женщины… И что теперь? Мне всю ночь сидеть в кабинке, ожидая, пока он свалит? Да черта с два. Сейчас открою дверь и, если врежу кому-то по лбу, сам виноват! Нечего было выеживаться на крыльце! А может и с крыльца сброшу!"

– Мужчина, – раздался голос служащего кемпинга, который днем показывал Нике место для ее палатки, – что вы там стоите? Вот рядом душ свободен.

В ответ невнятный голос ругнулся. Заскрипели доски крыльца.

– И материться тут необязательно, – добавил служащий, – воздух чистый загрязнять.

Потом, видимо, вслед уходящему хулигану, он вполголоса добавил:

– Ну, не хочешь мыться, как хочешь. Подумаешь, какие мы особенные…

"Путь свободен", – Ника открыла дверь.

*

Вероника вышла из душевой в розовую летнюю ночь и увидела только служащего кемпинга, мужчину средних лет с приятным круглым лицом. Он вставлял новые мешки для мусора в урны, что-то насвистывая под нос. Тот, кто слонялся на крыльце, успел скрыться. Ника тщетно пыталась высмотреть хотя бы его силуэт.

– Он уже ушел, – заметил служащий, – вы ведь смотрите, кто это к вам в кабинку долбился? Я его спугнул.

– Вы его видели? – Вероника повесила влажное полотенце на шею "хомутиком" и поудобнее переложила в пакете умывальные принадлежности.

– Видел. На редкость неприятный тип, уж извините, такое хамло, – поморщился служащий.

Ника сразу подумала о скандальном толстяке. К нему это слово подходило идеально.

– Полдня, как приехал, и уже со всеми тут переругался, – вздохнул служащий, – есть же такие люди…

"Понятно: видимо, этот засранец решил таким образом отомстить мне за то, что Вейдер его слегка искупал. С Женей сцепливаться не рискнул, один раз уже от него схлопотал, так решил напугать меня, делал вид, что собирается вломиться в мою душевую! – Ника бодро шла к палаткам. – И зачем только приехал?.. Видно же, что скалы и озеро ему по барабану. Поругаться, что ли, на приволье? Мияко говорит, что у него на лице написаны преступления и жертвы… Я, конечно, наукой нинсо не владею, но и без нее вижу: этот тип – тот еще душнила. И надо же было ему оказаться моим соседом! Весь отпуск отравит!"

Навстречу ей шли чем-то возмущенные тетушки-подруги, тоже в халатах, с пакетами и полотенцами.

– Такой хам, такой хам, – негодовала на ходу одна, – я давно таких не встречала! Чего, говорит, бабка, приперлась… Ладно, время позднее, люди некоторые спят уже, а то я бы ему ответила, показала бы "бабку"! Каков поганец!

– Нарывается на скандал, – ответила вторая, – язык чешется с кем-то перегавкаться. С таким только схлестнешься, и как в помойке искупаешься. Его тут давеча парень один шуганул, так он и ищет, на ком отыграться. Наплюй на него, Любаня, мы отдыхать приехали, вот и будем отдыхать, а он пусть хоть изведется весь.

– Да такой сосед весь отдых испортит.

– Ничего, его тут никто долго терпеть не будет, пару раз отпор получит, научится язык придерживать. Все они такие смелые, пока окорот не получат!

"Понятно, наш словоохотливый сосед никак не успокоится. Видимо, сигнал пропал или собеседники уже спать легли, не с кем поалёкать, так он и развлекается с соседями. То под дверью душа шляется, то с этими женщинами поругался. Но подруга Любани права: никто не будет терпеть его выходки, пару раз поучат этого душнилу, сразу угомонится. Или свалит с острова!"

Палаточный городок затихал. Ника постояла немного у своей палатки, глядя на озеро. В июле ночи были очень светлыми, и на горизонте алела заря. Небо приобрело приятный земляничный оттенок, не яркий, как в Петербурге, а нежный, акварельный. Озеро затихло и блестело, как зеркало.

Вероника осмотрелась. В палатке Вейдера еще горел свет и голубел экран ноутбука. Мияко уже погасила фонарь и закрыла оконную шторку. Парень, искавший маршрут до Вонгозера, еще сидел у палатки и, шлепая себя по рукам и щекам, спасаясь от комаров, барабанил пальцами по экрану планшета. Вернулись и тут же закрылись в своей палатке Любаня с подругой, охая и изрекая какие-то банальности вроде "усталые, но довольные мы вернулись домой", и здесь даже этот навязший в зубах речевой оборот не вызывал раздражения.

Ника прошла в свою палатку и плотно застегнула полог от комаров и ночной прохлады. Можно было, конечно, включить на ночь портативный фумигатор, но Орлова слышала, что на всю ночь в спальне его лучше не оставлять работающим.

Застегнув и окно, Вероника улеглась в постель и открыла книгу. Но уже на второй странице зевнула раз, другой. Строчки поплыли и стали путаться. Минут через пять Ника отложила книгу и погасила фонарь. Долгая дорога, полный впечатлений день и свежий озерный воздух подействовали, как лучшее снотворное.

Кто-то прошел по площадке среди палаток, послонялся туда-сюда. Обошел, шумно сопя, вокруг палатки Мияко; звучно откашлялся под окном у Вероники… Но усталая Орлова этого не услышала – ее уже сморил крепкий сон.

Мияко тоже не шелохнулась и продолжала дышать ровно, как крепко спящий человек, но рука уже нащупала под матрасом фукибари, трубочку, стреляющую шипами. В зависимости от ситуации их смазывают ядом, снотворным или жидкой вирусной культурой… Сейчас на шипах было снотворное. Она была готова отразить любое нападение. Захоти неизвестный прорваться в палатку или подкараулить девушку на выходе, его ждал бы очень неприятный сюрприз. Забавно, конечно, ночью в походе попугать соседок, но лучше так не шутить с синоби – юмор могут неправильно понять.