– Так, Ириша, мне уже пора в клинику. – Олег взглянул на часы и засобирался. – Сегодня несколько пациентов и небольшое совещание попечительского совета. Вернусь только к ужину. Приготовь что-то простое: рыбу, овощи, а то после этого банкета организм ничего тяжелого не воспринимает. И отдыхай, восстанавливайся, минералочки попей…

Он чмокнул жену в щеку и, весело насвистывая, вышел из квартиры.

Все-таки уколол на прощание, напомнил о вчерашнем. Она допила уже остывший кофе, сварила себе овсянку на воде, позавтракала и, побродив по квартире, взялась за телефон:

– Алло, это Софи? Доброе утро, Ирина вас беспокоит. Да, я хотела бы снова с вами встретиться. Сегодня. Днем, в любое время. Отлично. Буду у вас к часу. Спасибо, до встречи.

До полудня были переделаны мелкие домашние дела, рыба к ужину, почищенная, нафаршированная овощами и приправленная специями, завернута в фольгу и отправлена в холодильник. Ирина переоделась в летний костюм. Длинный летящий сарафан и укороченный пиджак цвета пыльной розы удачно скрадывали небольшую полноту и делали владелицу стройнее и моложе. Она сверилась с адресом на небольшой визитной карточке, вызвала такси и выбежала из дома.

Салон мадам Софи, как она себя называла, находился в старом городе, в одном из недавно отреставрированных особнячков, построенных, наверное, еще в позапрошлом веке. На последнем, третьем, этаже, куда вела крутая лестница с потертыми ступенями, была всего одна дверь, в отличие от здания, современная, прочная, украшенная медным кольцом и витой ручкой. Не успела Ирина нажать кнопку звонка, как дверь распахнулась, и ее встретила маленькая сухонькая старушонка, вся в черном. Молча кивнув, она провела гостью по длинному коридору и жестом пригласила ее присесть перед большим круглым столом, накрытым тяжелой бархатной скатертью винного цвета. Не проронив ни слова, старушка удалилась. Ирина вообще ни разу не слышала от этой странной помощницы мадам Софи ни одного слова и думала, что она немая. Устроившись на удобном старинном стуле с подлокотниками, женщина огляделась. Хотя она была здесь не впервые, но всякий раз замечала в обстановке новые детали. Например, сегодня в углу комнаты появилась ширма с китайскими рисунками, на комоде между плотно занавешенных окон – большая ваза с темно-красными пионами, источавшими пьянящий аромат, который перебивал даже привычный запах благовоний и ароматических свечей. В центре стола холодно поблескивал большой стеклянный шар. Свисающая с потолка старинная бронзовая люстра давала слабый, но достаточный для освещения темного помещения свет. Кого-то все это могло смутить или даже напугать, но не Ирину. Она чувствовала себя здесь умиротворенно и расслабленно.

Несколько месяцев назад она услышала о мадам Софи от приятельниц. Говорили об оккультизме, эзотерике, ясновидении, обсуждали телевизионное шоу «Битва экстрасенсов» и одного из его финалистов, таролога Кинжинова. Гадание на картах Таро становилось новомодным увлечением светских дам. Кто-то упомянул, что и в их городе есть такая гадалка, Ирина из любопытства записала в телефонный блокнот название салона и адрес. И теперь была здесь частой гостьей…

В комнату стремительно вошла высокая худощавая женщина с черными, как вороново крыло, длинными волосами, перехваченными алой лентой, и такими же черными, непроницаемыми глазами. Сегодня на мадам Софи был расшитый золотыми драконами китайский кафтан и шелковые шаровары. В руках она держала резную шкатулку, явно азиатского происхождения. Усевшись напротив Ирины, хозяйка салона пристально вгляделась в ее лицо, слегка нахмурилась и произнесла низким, тягучим голосом:

– Я ждала тебя. Ночью видела во сне. Ты шла по пустыне, обессиленная, томимая жаждой, под нещадно палящим солнцем. Ты искала источник или колодец с водой. Я поняла, что должна открыть тебе этот источник. И вот ты здесь.

У стола, как из ниоткуда, материализовалась та же старушка в черном и поставила перед гостьей высокий бокал темного стекла.

– Это мой специальный освежающий напиток. Пей, не бойся. И рассказывай, что тебя тревожит.

Мадам Софи открыла шкатулку и достала колоду карт. Такую – с драконами на рубашках – Ирина видела впервые.

Пока гадалка умелыми движениями тонких длинных пальцев тасовала карты, Ирина, сделав глоток из бокала, рассказывала о цели визита:

– Я хотела бы, чтобы вы посмотрели мои отношения с мужем. Вернее, не совсем так. Мне сложно сформулировать, я совсем запуталась. Он, кажется, что-то от меня скрывает. И это связано с финансами, с его планами. Я не понимаю, что происходит. Боюсь, он может со мной расстаться.

Разволновавшись, Ирина залпом осушила бокал с напитком.

Софи успокаивающе проговорила:

– Сейчас мы сделаем расклад на ваши взаимоотношения, потом – на финансовое положение. Если останутся вопросы, то задашь конкретный – тоже посмотрим.

Для постоянных клиентов гадалка практиковала сложные расклады – Кельтский крест, Подкову. Одну за другой раскрывала она особенным образом разложенные карты и объясняла Ирине их значение применительно к поставленным вопросам.

Увы, все сводилось к тому, что впереди ее ждали неприятности, конфликты, ложь и даже распад брачного союза. Выпадали и финансовые потери, и одиночество. Все это было странным и пугающим. Сама того не замечая, она делилась с гадалкой деталями своей семейной жизни, чего никогда ранее не делала. Отказ от научной карьеры, ведь Олег всегда настаивал, что настоящее место жены и матери – это дом, полное подчинение интересам семьи и близких, неочевидный, но тотальный контроль со стороны мужа, – все это привело Ирину к потере собственного «я». У нее даже слезы потекли от жалости к себе.

Но мадам Софи, раскрывая очередную карту, обнадежила:

– Не все так плохо, милая. Тебя ждет неожиданная поддержка, я бы сказала, рыцарь-спаситель. Кто-то придет тебе на помощь в трудную минуту. Это будет новое чувство, новый путь в твоей жизни. Не теряй веры в себя, свои силы.

Воодушевленная предсказаниями, Ирина расплатилась за сеанс, попрощалась с гадалкой и чуть ли не вприпрыжку сбежала по лестнице. Яркое солнце ослепило ее после полумрака салона, и несколько минут она постояла, прищурившись и глубоко вдыхая свежий воздух. Казалось, она провела у мадам Софи полдня, а на самом деле – всего час. Значит, у нее еще есть время прогуляться и успеть к приходу мужа приготовить ужин. Ирина вытерла с лица остатки слез и зашагала в сторону набережной.

Окрестности Рыбнинска

Октябрь 1935 года

Игнатию не спалось. То ли разгулявшийся ветер, завывавший в печной трубе, тревожил, то ли боль, сводившая по ночам пальцы. Последние дни было много работы в артели, где он числился ответственным за агитационное оформление. Колхоз готовился к празднованию годовщины Октября, вот и приходилось с утра до вечера малевать плакаты, транспаранты и даже портреты вождей Революции. И это ему, одному из лучших студентов Высшего художественного училища при Императорской Академии художеств! Попасть туда простому пареньку из провинции было делом нелегким, жаль, проучиться пришлось всего год с небольшим. В апреле 1918 года Академию упразднили, и ему еще повезло, что смог пристроиться рисовальщиком на ткацкую фабрику. А спустя полгода, когда училище вновь открылось под названием Петроградские государственные свободные художественно-учебные мастерские, удалось восстановиться благодаря крестьянскому происхождению. Но принять новые направления и идеи Пролеткульта он так и не смог. В училище набирали не имеющих подготовки, но отличившихся в деле революции студентов. Прожить на стипендию, которой едва хватало на хлеб и селедку, было невозможно. А тут из дома пришла весть, что слег отец. Игнатию пришлось вернуться в родные края, взять на себя заботы о матери и младших сестрах. Он устроился преподавать рисование и черчение в школе, на досуге давал частные уроки и даже подрабатывал в типографии. И встретил Анастасию. Девушку, перевернувшую всю его жизнь…

Ветер снова взвыл, как раненый зверь, и в ответ ему заскулил дворовый пес Тишка. Игнатий давно жил один. Мать померла десять лет назад, сестры вышли замуж и перебрались – одна в Рыбнинск, другая в Вологду. Только он бобылем в старом доме на окраине и остался. Так, видать, в одиночестве коротать свой век придется.

Тишка гавкнул и замолк. Игнатию послышался скрип калитки. Ночных гостей он не жаловал, потому поднялся с лавки и, все еще потирая занемевшие пальцы, осторожно вышел в сени. Прислушался к шороху за дверью. Кто-то тихонько постучал: тук, тук-тук, тук, тук. Сердце, казалось, ухнуло в пятки и забилось в такт этому знакомому, долгожданному стуку. Скинул щеколду, распахнул тяжелую деревянную створку. Даже в неясном лунном свете он сразу узнал эту фигуру, пусть и облаченную в темные монашеские одежды. Игнатий хотел что-то сказать, но ночная гостья приложила палец к губам, проскользнула в сени, быстро закрыв за собой дверь. Так же молча прошла в избу, перекрестившись на красный угол, и устало опустилась на стул, прижимая к груди холщовую суму.

Игнатий зачерпнул ковшиком воды из ведра, стоявшего у печки, налил в большую кружку, поставил перед монахиней. Она жадно выпила и снова перекрестилась на иконы. Жестом показала на окна. Понимая ее без слов, хозяин плотно задернул занавески, приглушил свет. Присел напротив у стола, терпеливо дожидаясь объяснения столь неожиданному визиту.

– Ты что ж не спишь, Игнатий? Неужто меня дожидался?

Господи, как же он скучал по этому голосу, мягкому, журчащему, как лесной ручей! Но сейчас в нем слышались твердые, решительные нотки.

– Не поверишь, Настенька, как предчувствие какое, не мог уснуть. Но тебя, признаюсь, не ждал увидеть. Сколько лет мечтал об этой встрече!

– Имя мирское мое забудь, Феоктиста я. Но и его лучше не упоминай без причины. Времени у меня мало, к рассвету надобно вернуться в монастырь. С просьбой я, Игнатий. Никому больше не могу довериться, только тебе.

– Говори, все для тебя сделаю, ты же знаешь. Хоть в огонь, хоть в воду.

– Не для меня, для Господа нашего, для церкви православной прошу. – Феоктиста положила суму на стол, осторожно вынула из нее внушительный сверток.

Тонкие пальцы, слегка огрубевшие от работы и холодного ветра, бережно разворачивали тряпицу. Игнатий еле сдержался, чтобы не схватить ее руки и не покрыть поцелуями.

Монахиня выпростала из свертка свою ношу – ею оказалась икона, в которой опытный глаз художника сразу увидел работу искусного мастера. Печально и мудро смотрела на него Богородица. С молчаливого согласия Феоктисты он взял икону в руки, бережно осмотрел, определяя материал доски и паволоки, особенности полей и ковчега и, конечно, возраст – иконе было не менее трех столетий. Игнатий положил ее на стол и вопросительно взглянул на свою гостью. Как и прежде, они понимали друг друга без слов.

Феоктиста пересказала все, что услышала от матушки Параскевы.

– О том, что икону я принесла тебе, не будет знать никто, кроме нас двоих. Даже матушке неизвестно о моих планах. Так мы условились, чтобы не было соблазна тайну раскрыть. Богом прошу тебя, Игнатий, схорони ее надежно. Коли сложится, вернусь за ней, когда время придет. Ежели случится со мной что-то, сбереги икону и сам прими решение о дальнейшей ее судьбе. Тебе сей дар вверяю.

Она вгляделась в лицо Игнатия, тронутое временем, но по-прежнему красивое, родное, в темные, слегка запавшие от постоянной работы глаза. Густые, тронутые сединой волосы, про такие говорят – соль с перцем. Даже заношенная рубаха не скрывала его крепкое, мускулистое тело. Больше всего хотелось ей сейчас прижаться к этой широкой груди, почувствовать силу его объятий. Феоктиста быстро прочитала молитву, безмолвно шевеля губами…

– Уже светает, мне пора. Прости и прощай, Игнатий. Дай Бог, свидимся.

– Останься, милая, зачем тебе возвращаться в монастырь, если скоро его не станет? Кто нам помешает быть вместе? Отца твоего нет давно, ты сама себе хозяйка.